Страница 20 из 22
– Юлия Борисовна, горе застилает вам взор, вы категоричны, вы несправедливы к нему! – воскликнул Гамбс.
– А вы вводите мадемуазель Клер в заблуждение, и я этого не допущу!
Они начали яростно спорить, доказывая что-то и уличая друг друга, Клер оставила их – она не хотела слышать, как они ругаются. Она добрела до своей комнаты, разделась. Сполоснулась прохладной водой. Взяла щетку и начала сама чистить свое черное платье от дорожной пыли. У нее не было амазонки для верховой езды, а просить ее у Юлии она не смела.
Этот день, горячий от зноя…
Словно ветер шумел в ее голове. Она вспомнила, как Комаровский спросил ее, носит ли она траур по Байрону. И она солгала ему. Да, конечно, она носила траур по своей дочери, но когда он умер в Греции… когда его не стало…
Клер глянула на комод – три миниатюры: портреты дочки Аллегры, сестры Мэри и ее мужа Шелли. Четвертая миниатюра лежала изображением вниз. Портрет Байрона, который он подарил ей, когда они расставались в Швейцарии – она уезжала, чтобы родить их ребенка на английской земле.
Да, она носила траур по дочери, она выплакала все глаза, но когда та умерла, она не бросила все, не поменяла свою жизнь. Она продолжала жить там, где и он, Байрон, не упуская его из виду, впрочем, как и он ее… И лишь когда он умер, она, задыхаясь от рыданий, отчаяния и странного чувства облегчения, смешанного с острой сердечной болью, осознала, что если не сделает что-то кардинальное в своей жизни, то тоже умрет… Она совершила свой личный побег в Россию, потому что надеялась – так далеко и холодно в русских снегах, и там все совсем иное, там о них с Байроном не знает никто, и она изменится душой, обретет покой и, возможно, забудет все… уже навсегда…
Но как же она ошиблась в своих надеждах!
Чего искала, она в чужой стране не нашла. А в свете последних ужасных событий, что обрушились на них в Иславском, о покое нельзя было мечтать даже в отдаленной перспективе.
Евграф Комаровский вернулся к Охотничьему павильону и передал лошадей денщику. Он снял жилет и скинул пропотевшую рубашку, надел чистую. На столе среди книг ждали его четыре письма – два привезла дневная почта, еще пару доставили фельдъегеря.
– Супруга ваша, Лизавета Егоровна, сразу два письма прислала. – Денщик Вольдемар хлопотал, накрывая поздний ужин. – Уж как ждет она вас, мин херц!
– Пенелопа ждет, Пенелопа пишет. – Комаровский повертел оба письма в руках и отложил в сторону, первым вскрыл толстый служебный пакет, что прислали ему по его приказу из уездного присутствия. – Я не голоден, есть не буду, ты налей мне бокал вина.
– Кто кричал так страшно у пруда, ваше сиятельство? – спросил Вольдемар, ловко откупоривая бутылку французского бордо.
– Так, одно божедурье. Юродивая здешняя. Чего-то померещилось ей.
– Я хотел уж за пистолетами в дом бежать. Потом вас с барышней на том берегу разглядел. А что, есть совсем не желаете?
Комаровский покачал головой и сломал печати пакета из присутствия. Внутри были копии планов размежевания здешних земельных помещичьих владений и границ имений, принадлежавших разным владельцам. Комаровский приказал привезти их, чтобы уже детально по документам ознакомиться с топографией места, где происходили нападения на женщин и убийство семьи стряпчего. Он внимательно изучал планы. Они разнились – на чертеже от 1807 года границы трех поместий были одни, а на планах 1815-го уже совсем другие, намного больше, к помещичьим землям словно были прирезаны новые угодья, и вся эта чересполосица выглядела даже на схемах весьма хаотично. Комаровский читал на тонкой папиросной бумаге планов фамилии окрестных помещиков. Но одну так и не смог прочесть – и фамилия, и название поместья на плане 1807 года были залиты чернилами и затерты. А на плане 1815-го ничего этого вообще уже не было, никаких упоминаний.
Он выпил красного вина из бокала и вскрыл второй служебный пакет с гербовыми печатями, доставленный фельдъегерем из губернского жандармского управления. Он запросил документы сразу, как только поселился в Охотничьем павильоне.
Досье жандармского управления – с записками от зарубежной и внутренней агентуры, вырезками из английских, итальянских, швейцарских, французских, австрийских, немецких газет, а также многочисленные рапорты жандармов.
«Клара Мэри Джейн Клермонт… Полное имя, однако называет себя Клер Клермонт» – так начинался жандармский рапорт из досье.
Евграф Комаровский закрыл глаза. Этот день, летний зной, что как жидкий огонь, как горький хмель бродил в его крови…
Оторвавшись от бумаг, поймал взгляд денщика Вольдемара.
– Что смотришь, дурень?
– Ничего… так, ваше сиятельство… ну уж как-нибудь… может и сладится?
«Мадемуазель Клермонт – падчерица известного английского философа и писателя Уильяма Годвина, исповедующего анархические якобинские идеи. Ее мать была единомышленницей и подругой первой жены Годвина Мэри Уолстонкрафт[11], тоже философа и писательницы, автора знаменитого манифеста феминизма „В защиту прав женщин“. Мать Клер Клермонт вышла замуж за Годвина после ее смерти и вырастила вместе с Клер ее сводную сестру Мэри Шелли – ныне столь известную беллетристку и писательницу, автора романа „Франкенштейн“, в идеалах Мэри Уолстонкрафт. Сводные сестры были очень близки, и когда Мэри сбежала из Англии с поэтом Перси Биши Шелли, которого увела из семьи, Клер из солидарности в свои шестнадцать лет последовала за ними в Италию и Швейцарию. До этого она успела познакомиться в Лондоне со знаменитым лордом Байроном, и у них завязался бурный, страстный роман. Мадемуазель Клермонт, поступившая на оперную сцену в Ковент-Гарден, разорвала контракт и уехала из Англии в Швейцарию к Байрону летом 1816 года. В это время там же находились и ее сестра Мэри с поэтом Шелли. Они много времени проводили все вместе на вилле Диодати на берегу Женевского озера, о чем есть подробные рапорты агентов русской разведки, для которой вся эта компания представляла определенный интерес».
Евграф Комаровский пил вино и читал донесения жандармов.
«Мадемуазель Клермонт, как и ее сестра-писательница, исповедует либеральные взгляды на отношение полов, ратуя об их равноправии, она сторонница идей женской свободы и самостоятельного выбора пути и спутника жизни, а также сторонница так называемой свободной любви и права женщины самой определять свою судьбу и вступать в брак. Обладает высоким интеллектом, пишет книги, свободно говорит на четырех языках, сейчас, по нашим сведениям, в России активно учит русский язык. Прилагаем к рапортам вырезки из европейских газет, подробно освещавших ее конфликт с лордом Байроном после рождения их дочери Аллегры, которую Байрон забрал на воспитание и годами не позволял мадемуазель с ней видеться. Дело доходило до открытого противостояния, до публичных скандалов, о которых бурно писала вся европейская пресса. По мнению газет, в жизни лорда Байрона, несмотря на огромное количество его романов и связей, главными были всего три женщины – жена Анабелла, сестра Августа и мать его дочери Аллегры Клер Клермонт. И все трое заставили, по мнению прессы, его сильно страдать. Байрон посвятил Клер Клермонт поэму „Шильонский узник“, а также стихотворение „Стансы для музыки“. Но мадемуазель Клер была не только его музой – известно, что Перси Биши Шелли посвятил ей свою поэму „К Констанции поющей“, являющуюся гимном интеллектуальной женской красоте и уму, а в поэме „Эпилсисхидион“ упомянул ее в образе „пламенной кометы, увлекающей сердца“».
Евграф Комаровский сунул руку в вырез рубашки, потер грудь – сердце глухо билось, когда он все это читал.
«После смерти дочери и лорда Байрона мадемуазель Клер Клермонт проживала во Флоренции, где была весьма тепло принята в кругах русских путешественников по Италии. Во Флоренции ее называли Сlara la Fauvette – Клара Малиновка. Говорят, такое прозвище – „Малиновка“ – дал ей лорд Байрон».
11
Мэри Уолстонкрафт (1759–1797) – английская писательница, философ.