Страница 29 из 101
Как рассказал Афанасьевич, его матросы во главе с ним, лишились дара речи и просто-таки онемели и застыли в неподвижности, как от воздействия Медузы Горгоны, когда увидели с мостика, что отхлынувшая с палубы очередная чудовищная волна отпустила из своих смертельных объятий и оставила запутавшимся в какие-то снасти того самого боцмана!!! Удивлению самого спасенного и, после секундной задержки, всех бросившихся к нему на помощь моряков тоже, не было пределов. А когда по радио передали на судно боцмана о его спасении, там несколько раз просили повторить ибо не могли поверить, пока в радиорубку не завели виновника торжества и он лично не доложил о своем нахождении на судне, его спасшем с Божьей на то волей. Всеобщей радости не было предела. Все плаванье завершилось благополучно. На церковной службе присутствовали все члены обоих экипажей.
Девушки хоть немного отвлеклись на мой рассказ о чудесном спасении боцмана и в два голоса заверили, что поступят так же как мой знакомый старый капитан.
Мое повествование было прервано сначала громким треском, а затем ударом, от чего содрогнулся корпус яхты, что почувствовалось даже сквозь заунывные завывания бури и страшную болтанку. Одновременно наших ушей достиг неожиданный отчаянный возглас: «Человек за бортом!», а также какие-то беспорядочные крики и команды.
Тяжелые штормовые тучи давили на нас своим невообразимым весом, волны с разбега продолжали брать приступом нашу маленькую, хрупкую, но крепкую маленькую крепость, защитники которой яростно защищались и не собирались отдать грозному неприятелю – Нептуну, который отдал команду своей хищной водяной своре, вгрызавшуюся теперь в обшивку «Колибри». Бушприт судна нанизывал на себя одну за другой опасные водные препятствия. Штормовые военные действия продолжались.
Я больше не мог находиться в теплой и сухой каюте и, еще раз строго-настрого, страшным голосом и устрашающе вращая глазами приказав испуганным и притихшим красавицам не покидать каюту, вихрем выскочил на залитую водой палубу, не забывая при этом надежно держаться за подходящие для этого предметы. Увидел я такую картину: бизань-мачта, видимо под воздействием особо резкого и дерзкого порыва ветра, а может из-за проявившегося в самый неподходящий момент скрытого дефекта – кто его знает, сломалась и утянула за собой всю парусную оснастку. А это довольно большое количество канатов вперемешку с парусами и вантами – такими веревочными лестницами, натянутыми от бортов до самого верха мачт.
Одновременно с этим вся эта спутанная-перепутанная масса захватила в свой цепкий плен одного из матросов и, как щупальцами осьминога, утянула в кипящее море. Ему кинули спасательный круг, и довольно удачно. Но, запутавшись в такелаже, он не мог выбраться на относительно безопасное место, вся эта канатная масса тянула его на дно. Моряк упорно держался за рею бизань-мачты, но силы были неравны, и по всему чувствовалось, что море победит, вот-вот его голова последний раз скроется под водяной массой и на поверхности штормовой пены больше не появится.
Заунывные завывания мощных порывов ветра сопровождали взбесившуюся стихию, временами все звуки объединялись в ни на что не похожий рев.
Был критический момент. У меня не было ни малейшего представления, куда нас несло, но в глубине души я надеялся, что попутный ветер принесет нас домой, в спокойную, добрую, тихую Алушту. Я не знал, что делать, и, признаться, здорово растерялся и струхнул – я четко знал, как поступить в бою, но в штормовом море… В штормовом море я чувствовал себя ни на что не способным мелкой и ничтожной сухопутной комахой.
Однако, услышав, о необходимости срочно рубить мешающие спасательной операции канаты, я оглянулся по сторонам и увидел топор. Одной рукой выхватил из специального крепления топор, ибо оказался к нему ближе других членов команды, и намертво вцепившись своей израненной рукой в первое попавшееся под руку удобное крепление оснастки, невзирая на пронзившую меня острую боль в плече, стал изо всех сил рубить все, что попадалось мне под глаза – а канатов всяких там было великое множество. От резкой боли из глаз брызнули слезы, но моего громкого стона в реве ветра никто не услышал, а слезы, не успев вытечь из глаз срывались с моего лица ураганным ветром, который будто бы слизывал их своим шершавым языком, сдирая вместе с кожей. Я, вскрикивая от боли и прилагаемых к рубке снастей усилий, отчаянно, раз за разом, исступленно, вонзал топор в канат или иную мешающую спасению тонущего на наших глазах моряка снасть.
Палуба ходила подо мной ходуном, качалась во всех направлениях одновременно, поэтому рубить было трудно. Я не всегда мог с первого раза попасть по цели – это вам не из гаубицы стрелять. Я с топором в одну сторону, а канаты уползают в другую, и палуба кренится куда угодно, но не туда, куда мне надо. Да еще брызгами воды ветер швыряется, попадая неизменно в глаза, перед которыми появляется застилающая обзор палубы пелена, сквозь которую ничего не видать при всем желании. И протереть глаза нечем: одна рука судорожно вцепилась в какое-то крепление, а другая – орудует топором. Ногами тоже не получилось бы, так как я ими буквально вцепился в залитую водяной пеной палубу нашей птички – «Колибри». Хоть бы себе ногу не перерубить в этой катавасии!
Шторм разошелся не на шутку, творилось нечто невообразимое. Дождевые облака, ставшие свидетелями этой трагической схватки, нависали над всеми нами: над грозным морем, над качающейся палубой яхты, над экипажем, спасающим своего товарища, и надо мной, стоящим на коленях, но не умоляющим о пощаде, а с помощью топора яростно освобождающего от смертельных пут борющегося из последних сил с морем, захлебывающегося горько-соленой водой матроса, никак не могущего утолить свою последнюю в жизни жажду. Однако, жажда жизни сильнее и должна победить. Не может быть по-другому, нет!!!
Невозможно было предсказать направление следующего один за другим крена палубы. Вперед – назад, влево или вправо – решал исключительно завывающий, безнадежно запутавшийся в снастях ветер, с каждой минутой все более и более набиравший сил и злости. Облака низко-низко клубились над нами, как будто Зевс на небесах курил свою небесную трубку, играючи выдыхая огромное количество клубящихся дымных облаков, периодически извергавших из своего темного и угрожающего нутра яркие, ослепляющие молнии, предваряющих басовитые раскаты грома – голос всерьез разозлившегося небесного божества. Низко летящие небеса норовили зацепить команду яхты и столкнуть в воду, которая в своем цвете все более набирала тяжелого свинца, а в отношении людей - хмурости и недоброжелательности. От той хрустально чистой, несущей успокоение воды, прозрачной, как слеза ребенка, призывающей окунуться в нее и возвратить украденную палящим солнцем свежесть тела и четкость восприятия окружающего мира, не осталось ровным счетом ничего, ни одной капли. И окатывало периодически меня такой темной холодной водой с головы до ног отнюдь не ласково, но я этого в горячке боя (а для нас это был настоящий бой) не замечал. Если бы не печальные происшествия, грозящие гибелью человека, окружающий нас морской пейзаж можно было и полюбить за всю его суровость и безудержность. Но эта страшная и опасная особенность отбивала всю охоту к романтическому или философскому восприятию бушующего моря.
Ветер нервничал и кричал на нас, беспокойные волны злились на непокорную яхту и упорных в своей борьбе людей, которых им, несмотря на бешеные усилия никак не удавалось победить и отправить на холодное дно кормить крабов. «Колибри» всякий раз изворачивалась и очередной раз выскальзывала из мокрых щупалец стихии. Болтанка достигала критической степени. Вот-вот суденышко захлебнется мутной водой, вот-вот. Уф, у меня аж дыханье забило, ну и нахлебался я водички – это меня опять обдало-накрыло…