Разбитые сердца (ЛП)

Перевод: Лера М.

Редактор: Варя К.

Глава 1

Лето 2015

На стене в гостиной висит портрет матери Терезы. На этом самом месте мог бы висеть телевизор, если бы мы могли позволить себе плазму или дом со стенами, которые способны ее выдержать.

Стены в трейлерах делают не из тех материалов, из которых их возводят в нормальных домах. В трейлерах они крошатся как мел, стоит поскрести по ним ногтями.

Как-то раз я спросила свою мать, Джанин, зачем ей в гостиной портрет матери Терезы.

— Сучка была мошенницей, — сказала она.

Ее слова. Не мои.

Мне кажется, когда ты худший из людей, поиск худшего в других становится своего рода тактикой выживания. Ты всецело сосредотачиваешься на тьме в других в надежде скрыть истинную глубину собственной тьмы. Так моя мать прожила всю свою жизнь. В постоянных поисках худшего в людях. Даже в собственной дочери.

Даже в матери Терезе.

Джанин лежит на диване в той же позе, в которой находилась восемь часов назад, когда я ушла на рабочую смену в Макдональдс. Она уставилась на портрет матери Терезы, но на самом деле даже не смотрит на него. Будто ее глазные яблоки перестали функционировать.

Перестали внимать.

Джанин — наркоманка. Я осознала это в девять лет, но в ту пору объектами ее зависимости были лишь мужчины, алкоголь и азартные игры.

С годами ее пристрастия становились все более заметными и смертельно опасными. Помнится, я впервые застала ее за употреблением метамфетамина пять лет назад, мне тогда исполнилось четырнадцать. Едва человек начинает систематически употреблять мет, продолжительность его жизни резко сокращается. Однажды я загуглила этот вопрос в школьной библиотеке: сколько может прожить человек с метамфетаминовой зависимостью?

По данным интернета — от шести до семи лет.

За прошедшие годы я несколько раз находила ее в бессознательном состоянии, но на сей раз все казалось иным. Словно это конец.

— Джанин? — В моем голосе слышится спокойствие, которого сейчас быть не должно. Мне кажется, он должен дрожать или пропасть вовсе. Мне даже немного стыдно за отсутствие реакции.

Я бросаю сумку под ноги и напряженно смотрю в ее лицо через всю гостиную. На улице идет дождь, и я продолжаю мокнуть, потому что так и не закрыла входную дверь. Но сейчас, глядя на Джанин, уставившуюся на портрет матери Терезы, я меньше всего беспокоюсь о том, чтобы захлопывать дверь и прятаться от дождя.

Одна ее рука лежит на животе, а вторая свисает с дивана, мягко касаясь пальцами потертого ковра. Она выглядит слегка опухшей, отчего кажется моложе. Не моложе своих лет, ведь ей всего лишь тридцать девять, но моложе, чем выглядела в последнее время под воздействием своих зависимостей. Ее щеки не такие впалые, и морщины, образовавшиеся вокруг рта за последние несколько лет, будто разгладились от инъекций ботокса.

— Джанин?

Нет ответа.

Ее рот слегка приоткрыт, обнажая желтые обломки раскрошившихся и сгнивших зубов. Она как будто озвучивала какую-то мысль, когда жизнь покинула ее.

Я уже довольно давно мысленно представляла этот момент. Порой, когда питаешь к кому-то сильную ненависть, невольно размышляешь, лежа в постели без сна, каково было бы, если бы этот человек умер.

Но я представляла себе все иначе. В моем воображении все было гораздо драматичнее.

Еще минуту я смотрю на Джанин, чтобы убедиться, что она не впала в состояние какого-то транса. Делаю пару шагов в ее сторону и замираю, разглядев ее руку. Из кожи под сгибом локтя с внутренней стороны свисает игла.

Едва я вижу ее, реальность происходящего накрывает меня, как склизкая пленка, и мне становится дурно. Я поворачиваюсь кругом и выбегаю из дома. Чувство такое, что меня сейчас вырвет, и я свешиваюсь через прогнившие перила, не давя на них слишком сильно, чтобы они не прогнулись под моими руками.

Меня тошнит и сразу становится легче, потому что я уже начала беспокоиться из-за отсутствия собственной реакции в столь важный момент. Может, я и не бьюсь в истерике, как подобает дочери в такую минуту, но хотя бы что-то чувствую.

Я вытираю рот рукавом рабочей формы. Сажусь на ступеньки, не обращая внимания на дождь, который все так же барабанит по мне с безжалостного ночного неба.

Волосы и одежда промокли насквозь. Как и мое лицо, но среди стекающей по щекам влаги нет слез.

Только капли дождя.

Мокрые глаза и засохшее сердце.

Я закрываю глаза и прячу лицо в ладонях, пытаясь понять, вызвано ли мое безразличие воспитанием, или же я родилась с таким дефектом.

Интересно, какое воспитание хуже для человека? Семья, в которой ты купаешься в любви и защищенности и пребываешь в неведении о жестокости мира, пока не становится слишком поздно осваивать необходимые навыки выживания, или семья вроде моей? В семье самого отвратительного типа, в которой учишься только выживанию.

Еще до того, как я стала достаточной взрослой, чтобы зарабатывать себе на еду, я множество ночей лежала не в силах заснуть, потому что живот сводило от голода. Джанин как-то сказала мне, что урчание, доносящееся из моего желудка, издает живущий во мне прожорливый кот, который рычит, если не накормить его досыта.

С тех пор, всякий раз чувствуя голод, я представляла, как кот ищет у меня в животе еду, которой там нет. Я боялась, что он сожрет мои внутренности, если я не покормлю его, поэтому иногда поглощала что-то несъедобное, лишь бы ублажить голодного кота.

Однажды она оставила меня одну так надолго, что я съела старую банановую кожуру и яичную скорлупу из помойки. Даже пыталась съесть немного наполнителя из диванной подушки, но его оказалось сложно проглотить. Большую часть детства я провела в смертельном страхе, что меня медленно пожирает изнутри оголодавшая кошка.

Сомневаюсь, что мать хоть раз покидала дом дольше, чем на сутки, но в детстве время тянется очень долго, когда ты остаешься один.

Я помню, как она, спотыкаясь, входила в дом, падала на диван и лежала на нем часы напролет. А я засыпала, свернувшись калачиком на другом конце дивана, боясь оставить ее одну.

Но на утро после того, как Джанин возвращалась домой пьяной, я просыпалась и видела, как она готовит завтрак на кухне. Завтрак не всегда был традиционным. Иногда горох, иногда яйца, а порой и консервированный куриный суп с лапшой.

К шести годам я в такие моменты начала обращать внимание на то, как она управляется с плитой, понимая, что мне нужно научиться ей пользоваться до следующего исчезновения матери.

Интересно, многим ли шестилеткам приходится самим учиться пользоваться плитой из-за убеждения, что в противном случае их заживо сожрет сидящий внутри прожорливый кот?

Кому как повезет, наверное. Большинству детей достаются родители, которых будет не хватать, когда они умрут. Остальным из нас достаются такие родители, которые становятся лучше после своей смерти.

Лучшее, что моя мать смогла сделать для меня — это умереть.

***

Баз велел мне сидеть в полицейской машине, чтобы не мокнуть под дождем и не находиться в доме, пока выносят тело. Я в оцепенении наблюдала, как ее вывозили на каталке, накрыв белой простыней. Ее положили в заднюю часть труповозки. Даже не потрудились отвезти на скорой. В этом не было смысла. Почти все умершие в этом городе до пятидесяти лет умирают от зависимости.

Даже не важно, от какой именно — все зависимости заканчиваются смертью.

Я прижимаюсь щекой к стеклу и пытаюсь посмотреть на небо. Этой ночью не видно звезд. Даже луны не видно. То и дело сверкает молния, освещая комки черных туч.

В тему.

Баз открывает заднюю дверь и наклоняется. Дождь стих до мороси, и его лицо, хоть и намокло, выглядит так, будто его покрыла испарина.

— Тебя отвезти куда-нибудь? — спрашивает он.