Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 55 из 74



Особенно щедрой на турниры стала Нормандия. Ожидание войны с Анжу придавало им особую остроту, каждый из них становился смотром сил, подготовкой к настоящим схваткам. Там, где происходили рыцарские игрища, собиралась самая изысканная знать, и я с любопытством следила за изменениями в модах и нравах, знакомилась с новыми людьми и веяниями.

Как раз в это время возникла и мгновенно распространилась позаимствованная на Востоке мода на гербы с изображением геральдических знаков — вставших на дыбы львов, оскалившихся драконов, орлов, рук, сжимающих мечи, солнечных дисков и всевозможных фруктов. И я, в свою очередь, украсила туники своей свиты гербом Армстронгов — головой коня, я носила одеяния малиновых и бордовых тонов — цвета дома Генриха Боклерка, а к своему гербу я присовокупила шествующих леопардов Нормандии — ведь я принадлежала к роду нормандских герцогов.

Я расточительно тратила деньги, требуя ещё и ещё и не получая отказа. Присланная Эдгаром самка кречета находилась в моём обозе, так как сезон охоты уже прошёл и у ловчих птиц наступило время линьки.

Слух о начале процесса развода, к моему облегчению, не получил широкой огласки. Для всех я оставалась дочерью короля, которая не сочла возможным продолжать жить с грубым и жестоким мужем и сумела добиться от него свободы и денежного содержания. Вокруг меня возник ореол сильной и гордой женщины, я вновь стала популярна, и нормандки и француженки начали относиться ко мне едва ли не с благоговением.

Нередко меня приглашали погостить одинокие владелицы поместий, вдовы, жёны отбывших в Иерусалим рыцарей, а также аббатисы и настоятельницы монастырей. Они внимали каждому моему слову, пытались перенять мои манеры и мнения. Даже внешне они старались походить на меня. Забавно было наблюдать, как иные модницы начали завивать волосы мелкими кольцами и носить такие же, как у меня, шапочки с плоским верхом и тончайшей вуалью, небрежно прикрывающей нижнюю часть лица. Я называла это арабской модой, но на самом деле просто пыталась скрыть шрам над губой.

Добавлю, что всё это время я постоянно интриговала, чтобы помочь Роберту Глочестеру продвинуться на пути к трону. Мне также стало известно, что Теобальд Блуа, правитель графств Блуа, Шартр и Шампань, вовсе не горит желанием унаследовать огромную и неспокойную державу венценосного дядюшки. Появились приверженцы и у Стефана — из числа тех, чьи владения находились в Англии и кто считал, что неплохо разбирающийся в английских делах граф Мортэн мог бы с успехом править королевством. Но наиболее сильная партия была за Плантагенетов — Матильду и Жоффруа Анжуйских, которых к тому же поддерживал французский монарх Людовик Толстый.

Их странное прозвище — Плантагенеты — произошло от привычки Жоффруа украшать свой шлем веткой жёлтого дрока, который считается символом Ле Мана. Дрок по-латыни — planta genista, отсюда и Плантагенеты, или Плантажене по-французски.

В середине лета я отправилась на большой турнир в Лондон и была вынуждена с горечью отметить, что на континенте чувствую себя куда более комфортно. В Англии на каждом шагу меня ждали неприятные встречи — Стефан, Мод, Генри Винчестер, Найджел Илийский, хотя, слава Всевышнему, обошлось без Эдгара.

Турнир в Лондоне был устроен с таким великолепием, какого прежде не знала Англия. Саксонские простолюдины неистово вопили, следя за бугурдами, и восхищённо замирали, распахнув рты, когда начались тьосты[39]. Я превосходно разбиралась в турнирном кодексе, и многие из знатных зрителей и зрительниц почтительно прислушивались к моим пояснениям.

В последний день игрищ в Лондон прибыла королева Аделиза. Пригласив в свою ложу, она едва не до смерти замучила меня своей болтовнёй и глупейшей лестью. В конце концов я потеряла терпение:

— Мадам, ваше самодовольство просто переходит все границы. Между прочим, я совсем не удивлюсь, если вскоре окажется, что вы наконец-то решились подарить королю наследника. И если это не так — считайте, что вам повезло, потому что я не премину сообщить отцу, как вы веселились в Дэнло с достопочтенным лордом д’Обиньи.

Эта клуша так и застыла, побледнев, как шёлк её собственного покрывала.

— Королю Генриху, Бэртрада, и без вас доложили о моих встречах с лордом д’Обиньи. И король ничего не предпринял — так как совершенно убеждён, что его честь не пострадала. Надеюсь, и вы являетесь образцом добродетели, столь долго проживая вдали от супруга?

Ого! Квочка Аделиза наконец придала своему языку некоторую живость. Славно же я её задела!

— Впрочем, графу Норфолку совершенно безразлично, как обстоят ваши дела, — продолжала королева. — И он наверняка счастлив, что вы наконец-то оставили его вдвоём с леди Гитой Вейк. В Дэнло это называется «датским браком», верно? И как во всяком настоящем браке, миледи Гита из замка Гронвуд уже ждёт ребёнка.

Не знаю, что случилось с моим лицом, но королева внезапно отшатнулась и тут же бросилась просить прощения за причинённую мне боль.

Я отвернулась. Какая разница? Так или иначе, мне всё равно пришлось бы узнать об этом. Я чувствовала себя совершенно раздавленной.



Вокруг шумела толпа. Мой поклонник граф де Мандевиль подъехал к нашей ложе и склонил к моим ногам копьё, предлагая мне венец королевы турнира. Кажется, я нашла в себе силы улыбнуться. Или мне это только казалось? Ибо Мандевиль выглядел озадаченным, перестал улыбаться.

Я заставила себя встать. Встала и...

Больше ничего не помню. Я потеряла сознание.

Я снова плыла к берегам Нормандии. Море было спокойным, над кораблём кричали чайки, полоскался на ветру парус.

Но в этот раз даже дорога не могла развеять мою печаль. Я была уязвлена и беспомощна, и ни моя свобода, ни моё положение не могли защитить меня от собственных чувств. Эти двое — мой муж и его девка — отделались от меня, изгнали и теперь чувствовали себя счастливыми.

Узнав о беременности Гиты, я беспрестанно перебирала в голове все известные способы мести. Я уже не могла не думать об этом. Словно на мне лежало неотвратимое заклятье.

Забыть обо всём меня уговаривали и Аделиза, и Мод, и даже Генри Винчестер. Но я молчала. Им не понять, что моё чувство к Эдгару — это мучительная смесь ненависти, любви и презрения, дьявольский недуг, от которого нет снадобий. Как бы я ни жила всё это время, в глубине души я продолжала считать Эдгара своим мужем перед Богом и людьми и верить, что рано или поздно нам предстоит воссоединиться.

Тщетные надежды. Что бы я ни предприняла, всё равно эти двое всегда будут против меня, всегда будут вместе.

И я уехала, чтобы вдалеке зализывать свои раны и набираться сил для того, чтобы начать мстить. Ибо чёрную бездну в моей душе, которая постоянно грозила поглотить меня самое, могло насытить только одно — месть.

Унылая и подавленная, я вернулась в Руан. Часами просиживала в опустевших покоях дворца, перебирая струны, и, хотя я не мастерица играть, неожиданно обнаружила, что из-под моих пальцев льётся знакомая заунывная мелодия:

Август только начался, дни стояли солнечные, пустые, душные. В один из таких дней меня навестил епископ Руанский Хагон. Он был по обыкновению любезен, сыпал комплиментами, и внезапно я подумала — а почему бы и нет? Ведь если я начну изменять Эдгару плотски, слава рогоносца оставит глубокую отметину на его безупречной репутации.

И я призывно улыбнулась светловолосому епископу.

Его преосвященство мгновенно понял, как изменились мои намерения, — и в тот же вечер увёз меня в свою загородную резиденцию. Там я впервые изменила мужу, и мы с Хагоном провели ночь любви.

Любви?.. Ну, это ещё вопрос. Роскошь покоев, его благоухающая шёлковая сутана, душистое вино... И в итоге я оказалась опрокинутой навзничь на льняные простыни. Хагон набрасывался на меня, как волк на самку в брачный период. Опять, и опять, и опять. Я же думала, что хочу в туалет, хочу помыться, хочу спать, хочу уехать... Мне едва удавалось изображать покорность.

39

Бугурды — рукопашные поединки пеших воинов; тьосты — состязания всадников с копьями.