Странствующий

Кстати, это действительно привлекает. Скорость текста скучать не дает. Сегодня литературоведы часто говорят об ослабленности сюжетного действа, для начала находя ее у Тургенева, а потом уже — у многих. Воздействие автора через событие, как факт, который легко пересказать, мне очень нравится. У А. Петрова практически нет ничего, не связанного с реальной жизнью. В православных книгах так бывает не всегда.

Очень хорошо начинается «Странствующий». Просто, ясно и радостно. Читателю вместе с героем становится легко. Понятно, что надо сделать для того, чтобы счастье героя стало счастьем читателя. Надо совершить исход, получить свободу и действовать. Я называю такие сюжеты выходом из контекста. А если учесть, что нынешний стандарт — мутное страдание в том, чего Тихон лишился уже в первом абзаце текста, то такое начало дает надежду на настоящую жизнь уже тем, что она есть.

Зачин сразу располагает к герою, а он к тому же еще и повествователь, что особенно важно. Читая «Странствующего», я стал вспоминать положительных героев русской литературы постсоветского периода, и могу сказать, что Тихон на их фоне очень хорош. Впрочем, хорош он и сам по себе. Автор сам прекрасно знает, что показать в художественном тексте человека, которого можно полюбить за его добрые качества, трудно. Симпатичный негодяй в литературе встречается чаще. Из современных авторов к идеальному герою постоянно тянет А. Варламова. Я читал у него «Рождение», «Лох» и «Затонувший ковчег». Но там интеллигент остается только интеллигентом, и это на читательском отношении к персонажам сказывается. Легкий аутизм (сегодня это официальный постмодернистский термин) остается. А. Петрову помогает церковное, а не эстетическое православие, в котором сегодня, как и ровно сто лет назад, модно пребывать.

Меня Тихон интересует больше, чем главный герой «Миссионера». В нем меньше пафоса, больше спокойствия, есть своя задумчивость. Он больше слушает, реже проповедует, зато чаще беседует, что в религиозной жизни мне кажется важным. У героя «Странствующего» эта способность к преображающей беседе постоянно проявляется, но не как творение чудес, а скорее как пробуждение Духа в собеседнике, который не только верит Тихону, а понимает его. Мы в литературоведении называем это диалогизмом. Его впервые открыл М. Бахтин у Достоевского. Я не отсылаю автора к Достоевскому, но вот чем он привлек мир: столкновением в диалоге равных, одинаково сильных по мысли собеседников, один из которых, как правило, под властью сатанизма, другой служит Господу. Представьте, какой эффект возникает, когда добро побеждает не просто в изображенном событии, а в удивительном конфликте сознаний. В «Странствующем» Тихон всегда в диалоге, но он всегда сильнее в диалоге, который длится недолго. Впрочем, я уже говорил о возможности внутреннего изображения кризисных состояний в повести.

Читатель может полюбить Тихона. Это значит, что он поверит в осмысленный характер его судьбы. Иногда герой вспоминает о своем прошлом, но происходит это как бы мельком, почти незаметно, полунамеком. Наверное, тот разрыв или, точнее, исход, с которого начинается повесть именно такое присутствие прошлого и предполагает. Но было бы интересно увидеть его другим, каким он был до своего обращения, чтобы читатель, наблюдая за собой, мог ближе подойти к тому шагу, который сделал герой. Возможно, автор жертвует прошлым героя ради настоящего тех, кому он помогает.

В главе «Путь радости» есть важное для современного читателя представление двух путей богословия (катафатического и апофатического) и следующий за ним диалог, проблему художественно разъясняющий. Если можно, объясню, чем для меня лично это место в тексте важно.

Лет восемь-девять назад я был твердо уверен, что в процессе преподавания любых университетских дисциплин должен раскрывать студентам, что познание Бога (истины) через отрицание Его (ее) частных атрибутов выше иного пути, который казался мне упрощенно-катехизическим способ запоминания предмета. Иногда объяснял студентам принципы этой апофатической педагогики: диалог значительнее монолога; творческая импровизация дает больше, чем заранее подготовленный ответ и т.д. и т.п.

В «Странствующем» верно сказано: апофатический путь — борьба со злом, катафатический — любовь к Богу. «Первый — через отрицание зла, второй — утверждение добра».

Диалог героя с Алексеем очень удачен, такие речи даже своим построением запоминаются надолго. Но все-таки апофатический путь не только в борьбе со злом, но и в понятной борьбе с формализацией Бога. Этот путь необходим, он же и опасен тем, что современная культура его любит, не скрывая своих чувств. Короче говоря, автору при описании современных искушений мысли было бы неплохо в простой форме художественного текста показать, в чем отличие христианского апофатизма от буддистского и постмодернистского. Это будет очень значительно для православного человека.

Тихон называет путь утверждения любви к Богу «сладким». Но своя сладость — особенно на первых порах, пока еще с пустотой нет проблем — есть и в другом пути, когда Бог кажется безграничным и свободным от наших слов, а потом предстает настолько возвышенным и далеким, что и не ясно: Он есть или нет? Предел ложно понятого катафатического пути — это фарисейство, гордыня обладания спасением, бесконечное осуждение тех, кто пал. Такой же предел ложно понятого апофатического пути — пустота внутри и пустотность в молчаливом космосе, потому что все ориентиры в пространстве и времени пропали. Первый все-таки даст возможность остаться в Церкви, хотя в ней человек станет резонером. А вот апофазис уводит еще дальше, здесь с общением с Церковью может многое стать плохо. Если говорить о возможных врагах книг А. Петрова в христианском мире, то это как раз те, кого я называю апофатиками-радикалами.

Перечитал написанное: слишком много философии и критики. Мне Ваша книга очень понравилась. Православные истории, из которых соткан «Странствующий», нужны, они легко остаются в памяти и в ней действуют. Образ повествующего героя все их соединяет в одну стройную повесть. То, что можно назвать отступлениями, делает сюжет разнообразным. Я прочитал Ваши книги в нужное время. Возможно, они мне помогут.

Ночью я перечитал несколько глав «Странствующего»: «Один из нас, но другой», «Обретение друзей богатством неправедным», «Дачники и неудачники». И еще раз хочу дать один совет, хотя говорю это не без иронии, ведь Вы старше и несравненно духовно опытнее меня. Суть совета проста: не слушайте критиков, доброжелателей и даже редакторов!

Почему? То, что Вы делаете, не совсем литература и подчиняется несколько иным законам. Можно, конечно, какие-то главы переставить, убрать курсив или вывести жирный шрифт, с позиции литературы есть смысл спорить о целесообразности евангельских эпизодов или последней молитвы, завершающей повесть. Но когда читаешь, скажем, «Один из нас, но другой», думаешь не о синтаксисе отдельных периодов и, что очень важно, не о героях, а о людях живых, очень разных и безмерно интересных.

И эти люди находятся с Тихоном и автором в таких отношениях, что жаль расставаться с ними. Конечно, все это находит выражение в стиле. Мне кажется, что Вы пишите легко, эту легкость надо сохранить. Это тот случай, когда для читателя важно, что происходит в Ваших повестях и рассказах. Как важно тоже, но художественное явление события у Вас на должном уровне. Качество можно улучшать бесконечно, но это задача для стилистов литературы, а не для Вас.

1.Евангелие

2.Псалтирь

3.Жития Святых свт. Димитрия Ростовского