Человеководы

   - Были дела, - пожал он плечом, освобождаясь из объятий.

   Волобуева зажгла керосиновую лампу. Это была женщина в теле, с могучими плечами и широкой белой спиной, усыпанной родинками. С обеих сторон из-под пышной оборчатой сорочки выпирали аппетитные округлости. Сечин крякнул и взялся за вдову обеими руками.

   - Отстань, дурной, - слабо сказала она. - Вишь, лампа у меня в руках.

   Сечин отобрал у нее лампу и не глядя куда-то поставил. Вдова застонала, когда он сдавил ее в своих железных тисках. Она нашарила рукой диван, и Сечин опрокинул ее на спину. Она взвизгнула, царапая ему шею ногтями. Он овладел ею два раза, потом поднялся, прошелся по гостиной, открывая буфетные ящички и заглядывая в чашки. Увидел цветы в кувшине на столе, выкинул их на пол и жадно припал к носику. Вдова слабо пошевелилась на диване, пытаясь прикрыть бесстыдную наготу. Сечин покосился в ее сторону, захлебнулся и, кашляя, вытирая подбородок и грудь рукавом, снова пошел на нее. Кувшин с треском разбился за его спиной.

   Через четверть часа Сечин сидел, сыто развалившись на диване. Волобуева подбирала осколки кувшина.

   - А что твой комиссар? - лениво спросил Сечин. - Или ты такая ненасытная?

   Волобуева, как стояла, так и села, вдруг вся заколыхавшись.

   - Кто? - спросила она, вздрагивая от смеха. - Эраст Васильич? Ой, да ты ж не знаешь ничего, - спохватилась она. - С лошади он упал, еще когда в кавалерии служил. Ну и отшибло у него все. Понял теперь, дурачок?

   - Зачем же ты его принимаешь? - рассеянно спросил он, шаря по карманам в поисках папирос.

   Он вытащил из брюк какие-то мятые бумаги и принялся с удивлением их разглядывать. Из рук у него выпала пачка советских дензнаков, он подобрал ее и небрежно сунул обратно. Документ (это была справка сельского совета) был выписан на имя рязанского крестьянина Алексея Бартанова, холостого, беспартийного.

   - Конспираторы, - проворчал он, закуривая и не отрывая глаз от справки.

   - Откуда у тебя деньги, Алешенька? - спросила вдруг Волобуева изменившимся голосом, испуганным и страдальческим. - Ты опять?..

   Сечин рассердился.

   - Да сказано же тебе, что завязал я со старым, - раздраженно сказал он, срывая с шеи цветастый воровской платок. - Вот глупая баба.

   Он сложил справку и убрал ее в брюки. Волобуева продолжала смотреть на него со страданием и надеждой.

   - На службу я устроился, - сказал неожиданно для самого себя Сечин. - В ОГПУ. Только ты, это, молчи. Сбрехнешь сдуру... Так что там насчет комиссара?

   - Ой пропадешь ты, - со вздохом проговорила Волобуева.

   Сечин поднялся и, не выпуская папиросы изо рта, приблизился к ней. Она тоже поднялась, глядя на него испуганно. Он сгреб ее ниже живота.

   - Любишь это дело? - спросил он сквозь зубы, глядя на нее сверху вниз.

   - Люблю, - беззвучно выдохнула она.

   В голубых сумасшедших глазах плеснулось веселье.

   - А ты могла бы - с мартышкой?

   - Что? - растерялась она, загипнотизированная его взглядом. - С какой мартышкой?

   - Обыкновенной. Хвостатой. - Он, выдыхая ей в лицо дым, засмеялся. - Глупая вы, гражданка Волобуева, отравленная опиумом суеверий. Что есть половое сношение? Механический акт для переноса махоньких таких живчиков... Сейчас это делается при помощи губки и резиновой трубки, хошь с кобылой, хошь с обезьяной. А вы все норовите по старинке. - Он сжал пальцы, и на глазах у Волобуевой выступили слезы.

   Подержав, он отпустил, и только тогда по щеке Волобуевой скатилась слезка. Сечин потрепал вдову по пухлому подбородку.

   - Ну почему, - с тоской проговорила Волобуева, - почему ты не можешь жить, как все люди?

   - Почему? - криво усмехнулся Сечин. - Потому что не хочу по-обезьяньи.

   Славный город Сухум раскинулся, в полном соответствии с Брокгаузом и Ефроном, на прибрежной низменности и близлежащих холмах. За первыми предгорьями виднеются поросшие лесом горы, а еще дальше сладко прорисовываются сквозь плотный синий воздух сахарные вершины Кавказского хребта...

   Сечин осторожно, чтобы не потревожить чуткий сон вдовы Волобуевой, выбрался в открытое окно на карниз второго этажа, поглядел вниз, примериваясь, и прыгнул. Тотчас вскочил, отряхнул руки и, насвистывая, зашагал по пустой узкой улочке. Револьвер он с собой брать не стал, намереваясь вернуться за ним позже.

   Несмотря на ранний час, припекало. Воздух был сухой и пыльный. Навстречу прошел грязный крестьянин с понурым осликом под непосильной поклажей. Две с половиной тысячи лет минуло с тех пор, как греческие купцы из Милета основали на этом месте большую торговую колонию Диоскурию, а этот грязный крестьянин с понурым осликом все, казалось, бредет из ниоткуда в никуда...

   От городского сада дорога поднималась наверх и терялась в лесу предгорья. Заросли самшита расступились, и Сечин увидел роскошную каменную лестницу. Она вела на гору Трапеция, к бывшей даче знаменитого профессора Остроумова, лечившего когда-то богатых господ от лихорадки. Давно уже здесь всё по-иному. Болота осушены, лихорадки изведены, да и самого буржуазного профессора Остроумова простыл и след, а в его роскошной даче на горе Трапеция трудится красный профессор Иванов...

   По сторонам лестницы росли высокие, стройные пальмы и кипарисы, помнившие, наверное, еще генерала Раевского, их недосягаемые вершины четко вырисовывались на густом синем, без единого облачка, небе.

   Позади открывалась взору серповидная Сухумская бухта. Сечин никогда прежде не бывал здесь, и только теперь вдруг понял тетеринскую тоску по потерянному раю...