Роза

— А прочтите тот стих, — попросила Граевская, — Ну, пожалуйста.

— Там не стих, четверостишие. — сказал актёр вставая.

И мгновенно преобразился из довольного сутулого паренька в убитого горем от ухода любимой к другому:

— Так вот к кому ты от меня уходишь!

Уйди, уйди, тебя я ненавижу…

Не инженер ты — хам, мерзавец, сволочь, ползучий гад и сутенёр притом!

Я обладать хочу тобой, Варвара!

Женя с таким чувством чеканил фразы, глядя на Хитяеву, что та, выдохнув после речи, сказала простодушно:

— Чуть не опИсалась, гад… извините.

Тут после стука открывается дверь купе и появляется Лёва с бутылкой коньяка. Увидев Люду, улыбается и тянет:

— А можно…

— Нельзя, — отвечаю, сжав людину ладонь своей.

Подняв брови, лётчик бросает:

— Извините, пойду дальше искать…

Приключения на свою задницу.

Люда в порыве благодарности как бы случайно прижимает мою ладонь с своей ничего такой груди:

— Спасибо, Юрий, вы настоящий рыцарь.

Убираю руку с волшебной мягкости, и слышу как в первом купе орут:

— Всё пропьём, а флот не опозорим.

Через полчасика наше купе наговорилось и начало стелить постели. Мальчики первыми организовали свои верхнеполочные гнёзда. Женя залез наверх. Я решил почитать перед сном и уселся на краешек постели Граевской. Людочка, артистично изгибаясь, медленно застилала своё лежбище.

— Юра, Вы поможете мне заправить простыню? — озорно подняв брови, спросила артистка.

— Нет, Людмила. Давайте уж вы сами. — вздыхаю, наблюдая за демонстрируемыми в полуметре округлостями.

Тут за дверью купе началась какая-то возня. Открываю. Лёва, извиваясь ужом, лёжа отбивается от морячков ногами, а те пинают его, приговаривая:

— Куда руки тянешь? Это наши сисьски… Иди в гальюн передёрни.

Встаю на линию огня со словами:

— Давайте жить дружно.

Тут мне прилетает в глаз. Ухожу от второго удара как в замедленной съёмке. Бью в «солнышко», а второму в скулу, стараясь сдержать удар. Мореманы вышли из боя. Прискакал на помощь, спрыгнувший с полки, Евстигнеев. С его помощью оттащил пьяного Лёву в «мужское» купе. Морячки, побурчав для порядка, вернулись к себе. Хитяева подошла с улыбкой:

— За меня на танцах два раза дрались, — не заметив моего интереса, кинула, — А синячок то знатный будет…

Захожу в туалет. Из зеркала смотрит побитая рожа типа этой… Красавчег!

На вокзале в этот ранний час нас встретил заводской спортивный политработник Иван Алексеевич, а пожилой брат Мстислава — Владимир Владимирович, газовский чиновник с неопределённой должностью, прислал за нами «Победу».

Лексеич, как его называл водитель служебной машины, человек был простой и сразу раскрыл все карты. В спортивной гостинице при стадионе было три свободных места. Поэтому он взял с собой на трамвайную остановку Граевскую, Иванова и Бубукина, предварительно сообщив всем, что в 12–00 — тренировка на «Торпедо», а потом собрание команды.

Родственник Мстислава, приславший машину, пробил нам заселение в новую заводскую гостиницу «Волна». Тут выяснилось, что у Лёвы спёрли деньги. Он во Владимире выходил ночью покурить на перрон и разговаривал с цыганками, которые ему нагадали новую работу и большую любовь, предварительно забрав всю наличность. Делать нечего, берём помятого жизнью мажора с собой. Заплачу за него за день, а там пусть папе телеграфирует или к родне идёт с протянутой рукой. А к родне Лёва не захотел. Те видите ли не умели культурно отдыхать.

Уж кто бы говорил. Жертва, узнавшая будущее.

Для проживания нам выделили трёхместный номер. Булганин пробовал пробить отдельный номер, но за неимением средств, поумерил пыл и тащился вслед за нами по лестнице на последний этаж.

Четырёхэтажная гостиница состояла из двух корпусов на сдвижке которых находился главный вход. Ленточные балконы, скромный фасад, кирпично-красные лестницы, изысканный декор вестибюля и залов. Симпатичная дежурная, открывая дверь нашего номера, проинформировала с пиететом:

— Здесь останавливался один из руководителей партии — Вячеслав Михайлович Молотов.

— Ну и на какой кровати спал дядя Слава? — поинтересовался у дежурной обобранный лётчик.

Немая сцена прервалась криками из коридора. Выходим. Девица в красном халате и в красной косынке орёт женщине в ночнушке:

— Эти шалавы всю ночь за стеной скрипели. Как мне работать теперь? Поубивала бы.

Потенциальная убийца развернулась и, раздувая ноздри, пролетела мимо нас.

— Это Дарья. «Комиссарша». Тут ещё одна контуженная работает. Привыкли на фронте строем ходить. А мы девушки пуганные. И не такое видели, — дежурная, повернув голову, так посмотрела на Колобка, что тот моментально покраснел.

— А у вас тут весело. — замечает приунывший было Лёва.

— Меня Таня зовут. Таня Зайцева, — говорит симпатяжка, ставя чайник на огонь, — днём здесь медсестрой работаю, По вечерам дежурю иногда. Если, что заболит — обращайтесь.

Принял душ, лежу читаю «Горьковскую коммуну» взятую у дежурной. Лёва плещется в ванной после разговора с роднёй по телефону. Колобок добивает воду из графина. Сушняк, видать, замучил.

Стук в дверь. Колобок, собиравшийся в душ, закутывается в простыню, как патриций. Лёва, вышедший из ванной в синих трусах, напротив, выгнул грудь колесом и вышел на центр комнаты. Прокашлявшись, бесстыдник бросил в дверь:

— Входите.

Зашла Даша. Фыркнула на труселя, скользнула взглядом по «патрицию» и остановилась на мне, разглядывая синяк. Потом вспомнила зачем пришла:

— Мальчики. Я вижу вы — люди серьёзные. (Лёва кашлянув, покачал головой) Мы переезжаем с третьего этажа. Вещей много. Вдвоём будем час таскать. Помогите. (Просительно складывает ладони у груди).

— А что мы с этого будем иметь? — спрашивает Лёва, плотоядно улыбаясь и рассматривая заманчивые очертания на одежде девушки.

— Я вам вечером песню спою.

— Колыбельную? — не отстаёт Булганин.

Дарья зыркнула на него, но промолчала. Очевидно, боялась спугнуть дешёвую рабочую силу. Потом добавила просительно:

— И это. Розу не трогайте, а то она не такая добрая, как я.

Ну вот, не успели приехать, а уже субботник.

Суровая Роза на третьем этаже набивала пустые мешки девичьим добром. Лёва с Колобком таскали наверх. Мы с Дашей раскладывали вещи в соседнем с нами номере.

— Это броневой номер. Как и ваш, — разъясняет мне работница гостиницы, — А переехать нам Елена Дмитриевна разрешила потому, что по ночам спать нужно… А девки эти задрали. Они… Как бы это культурно сказать…

Ну, прям, Василий Иосифович, в юбке…

— Девушки с низкой социальной ответственностью? — подсказываю я.

— Точно, — от удивления открыв рот, говорит Дарья, — С очень низкой.

— А как же им Елена Дмитриевна разрешает этим заниматься здесь? — интересуюсь у девушки.

— А она из их компании, — информирует меня новая соседка, — они в войну в привокзальной гостинице ошивались. У них там мамочкой была Машка Огурец, пока не померла пару лет назад. Пахан-уголовник с начальником гостиницы в доле был. Девушки им отстёгивали. А Елена Дмитриевна там в бухгалтерии работала. Ссыльная она. Жена врага народа. Мужа расстреляли в тридцать восьмом, а её с институтским образованием Владимир Владимирович… Ну, тот что вас забронировал… Он то её сюда пристроил. Приезжает к ней иногда. На чай. Как её из барака вытащил, так чай и полюбил. А девок этих она с привокзальной с собой забрала. Здесь типа перевоспитывает их. На работу устроила. Только они по ночам за старое…

Дарья зло глянула на меня, поправила комсомольский значок, и неожиданно выдала с напором:

— Все вы мужики — козлы. На вид — нормальные, а как до дела дойдёт, то о женщину ноги готовы вытирать, если у неё гордость имеется. Суки вы!