Глеб, отпусти!

Давно был.

Только отвлекал разговорами, как волк Красную Шапочку.

Какие такие пирожки у тебя в корзинке? А я с яблоками больше люблю.

Глеб потянул вниз обматывающее меня полотенце и пальцы его нащупали сосок, легонько сжали и потеребили, пока губы оставляли пылающие огнем поцелуи на шее. Каждый злой, острый, как укус. Горящий даже после того, как он переместился на другое место.

Я сглотнула и прохрипела:

– Не… пожалуйста. Глеб… отпусти.

Он оторвался от меня, тяжело дыша и снова посмотрел мне в глаза, но теперь вместо опасной остроты в его взгляде была только тупая похоть. Такая же, как у отцовских дружков, провожавших меня липкими взглядами, когда я проходила мимо лавок, на которых они приходили подбухнуть и поддержать друга при смерти. Они словно ощупывали меня в своих грязных мыслишках. Глебу этого было даже не нужно. Он щупал меня вживую.

– Нет? – удивился он. – Боишься, что ли?

Он откинулся назад и потянулся за бутылкой виски, стоявшей на столике у кровати. Наполовину пустой. Они больше не пили пиво и перешли на что-то покрепче?

Квадратная и тяжелая, она угнездилась в моей руке, а Глеб кивнул:

– Пей. Анестезия будет. И трястись перестанешь.

Его голос был низким и дребезжал, а рука легла на выделяющийся в тесных джинсах член.

Немаленький. Совсем немаленький.

Не то чтобы передо мной не махали членами. Всякое бывало, когда парни нажрутся. Но этот был явно побольше. Ох, и он будет во мне.

Трясущимися руками, обливаясь, я сделала несколько глотков. Бутылка ударилась о зубы, горячая жидкость прокатилась огненным пожаром по горлу, а Глеб тянул полотенце все ниже, потихоньку его пытался разматывать. Его голова маячила в районе моей груди. Он то лизал, то посасывал, то тянул зубами мои соски. Это не было больно или приятно, только странно и страшно.

– Пей, пей… – бормотал он. И я пила глоток за глотком, чувствуя, как ватное тепло разносится по всему телу.

Мужская грубая рука задрала нижний край полотенца, вдвинулась под него и зашарила у меня между ног.

– Ложись на спину, – сказал Глеб. – Раздвигай ноги.

***

Глеб

Она посмотрела на меня испуганным взглядом, судорожно обернулась полотенцем, но поползла на середину кровати, отталкиваясь ногами и руками. Я остановил ее:

– Погоди. Полотенце разверни и подстели под себя. Перепачкаешь тут все.

В глазах ее что-то мелькнуло. Не так уж я был и пьян, чтобы не заметить, что под внешней покорностью тлело что-то. Не могло не тлеть. Не просто так в мире рождаются совершенно похожие женщины. Даже если и растут они в разной среде, такой разной, характер, природа, закладывается намного раньше. Не верил я этим дрожащим плечикам и скорбно собранным бровкам на лбу. Если даже она сейчас не испорчена, рано или поздно природа возьмет свое и Марианна станет такой же меркантильной сукой и лживой тварью как Варвара.

Сейчас, когда надо было порвать девочку, Марька меньше всего напоминала мне бывшую жену. Та, хоть и строила из себя девочку-пай, досталась мне в свои восемнадцать уже вскрытой. Уверяла, что я у нее только второй, первый был подлецом, наобещал золотых гор, поматросил и бросил, а уж она так рыдала, так рыдала!

Не верил ей ни на секунду тогда, уж очень охотно запрыгнула она ко мне в постель, чуть ли не против моей воли. Я, конечно, за ней приволокся, как положено, зажал там и тут, но это была всем знакомая игра. Она должна была влепить пощечину, чтобы вернуть меня на место и тогда бы все покатилось по извечным правилам с букетами роз, поцелуями в щечку и нагловатыми поглаживаниями под смущенное хихиканье.

Вместо этого Варвара пустила ползущую под юбку руку куда дальше, чем я намеревался двинуться, сама перепрыгнула с соседнего сиденья машины мне на колени, а дальше какой мужик откажется?

На следующий день оказалось, что мы уже в отношениях, котоорые как-то охуеть стремительно развиваются! И папенька уже в курсе, что «Глеб – это мой жених», и маменька уже платочек к глазкам прикладывает и детишкам имена выбирает.

Ну и я алень, не без того. Баба красивая, трахается грамотно, за пределами постели глазки в пол, а что вечерами с подругами по клубам отплясывает, так молодая еще. Вот колечко на пальчик наденет и сразу рванет борщи пиздопарить.

Ага, щаззз!

Когда я увидел Марианну, в чаду и угаре той сауны, она мне поначалу показалась просто похожей. Но чем дольше смотрел, тем больше черт той былой моей красавицы-невесты проступало в повороте головы, во взмахе ресниц, в жестах каких-то.

Так что заныло не только в яйцах, но и в сердце.

Зато в голове взялись взрываться аневризмы ярости и обиды на бывшую суку. И захотелось… ах, как захотелось отыграться за былое! За того молодого оленя, что решил жениться на влюбленном ангелочке! Что посмел, позволил себе обмануться! Подумал, что красивая и скромная девочка из хорошей семьи души в нем не чает, раз так охотно разводит свои стройные ножки!

Охотно. До печати в паспорте.

А после…

Зато как сладко звенит глубоко в душе, когда сейчас можно скомандовать юной копии моей бывшей суки:

– Ноги раздвинь!

И она раздвигает. Ладошкой прикрывает грудь, второй лобок, а сама и не видит, что самое нежно-розовое торчит напоказ. Складочки и губки, открывающие еще стянутую нетронутую дырочку. Варвара сейчас бы ебало кривила и «как ты со мной разговариваешь, я тебе шлюха?»

Эта точно не шлюха.

Но слушается, не возникает, колечко за минетик не выклянчивает. Впрочем, это мы еще проверим.

Я прилег рядом, вплотную прижавшись к трясущемуся телу Марианны. Худющая, смотреть же страшно! Такую трахать нормально, только кости ломать. Все того, чего мне от нее захочется, это тельце точно не выдержит. Пока не отожрется, некоторые очень плохие вещи, которые мне всегда хотелось сделать с любимой женой, придется отложить…

Отбросил ее руку, закрывающую грудь, убрал вторую, жадно ощупывая взглядом юное тело. Давно у меня таких молоденьких не было. Забыл уже, какая у них упругая кожа, как они пахнут: собой, чистым и свежим молодым телом, но без болезненной горечи возраста. Провел ладонью по вздрогнувшему впалому животу, запутался пальцами в пушистой юной поросли между ног. Это мы тоже изничтожим… Варька за собой следила тщательно. Но пока пусть будет. Меня почему-то заводит эта нетронутость, дикость!

Дотянулся до бутылки вискаря, сделал глоток, не отрывая взгляда от розовой блестящей полоски между раздвинутых губок, уходящей дальше, вдаль между ног.

Она сама потянулась за бутылкой. Жадно глотнула, хотя ее даже вискарь не брал от страха. Облилась: янтарные капли сверкнули на сморщившихся сосках, и я дотянулся и слизнул их, чувствуя, как учащается дыхание малышки подо мной.

***

Поймал губами крошечный розовый сосочек, пососал его, чувствуя под языком нежный вкус незрелой вишенки, а сам уже расстегивал ширинку, чтобы выпустить набухший, звенящий от похоти член. Прохладный воздух коснулся оголившейся головки, и я зашипел от резкого прилива потребности воткнуться им в женское, мягкое, влажное и пульсирующее. Рядом же, рядом лежит!

Потерся им о бедро Марианны, оставляя влажные следы смазки на девичьей коже.

– А… презерватив? – она кинула быстрый взгляд на полку над кроватью, где всегда россыпью валялись мои любимые японские гондоны, в которых чувствуешь чуть ли не лучше, чем без них.

– Ты же девочка еще, чистенькая, – пояснил я. Не хотелось тыкать в нее резиной в первый раз. Да и самому хотелось ощутить всю тесноту и узость в полной мере.

– А… как же…

– Кончать в тебя не буду, не бойся, – ухмыльнулся я. Надо же, весь вечер молчала, рот открыла, только испугавшись залететь. Неужто ей это страшнее всего остального, даже Олежки в качестве штурмана при лишении невинности?

А то ведь никогда не поздно его позвать! Он обычно не по этим делам, да и девка не в его вкусе. Но разве откажется оказать дружескую помощь вторым хуем на вылете?