Страница 2 из 6
Несмотря на усиление беспокойства в конгрессе, американский народ все еще не был подготовлен для понимания всей серьезности положения в мире, а поэтому обучение войск пока было невозможно проводить в условиях, приближенных к боевой обстановке. Мы должны были обучать войска в спокойном ритме, рассчитанном на то, чтобы свести к минимуму возможное возмущение как самих солдат, так и их семей. Многие старшие офицеры были охвачены таким страхом перед вероятным взрывом возмущения в газетах против вывода солдат на учения в непогоду или против лишений в ходе длительных маневров, что не разрешали проводить интенсивную тренировку личного состава, которая с лихвой окупилась бы, когда начали бы свистеть пули в реальном бою. Настоятельные директивы сверху и протесты отдельных лиц, охваченных тревогой, не могли устранить апатию, глубоко укоренившуюся в условиях комфорта.
В июне 1941 года я был назначен начальником штаба 3-й армии в Сан-Антонио, которой командовал генерал-лейтенант Уолтер Крюгер. Здесь я ближе познакомился с проблемами армии США в целом. Все сухопутные силы были разделены на четыре тактические армии, которые различались между собой по численности, но были похожи друг на друга в своей основе, так как состояли из кадровых частей, вокруг которых были собраны части национальной гвардии, а командные и штабные должности замещены офицерами резерва, рядовой состав укомплектован за счет отборочного призыва.
Общая обстановка складывалась благоприятно по сравнению с предыдущим годом. Теперь армия Соединенных Штатов насчитывала приблизительно 1,5 млн солдат и офицеров. Однако ощущалась острая нехватка автомашин, современных танков, средств противовоздушной обороны. Почти совершенно не было подразделения обслуживания авиации. Более того, истекал годовой срок службы в составе армии частей национальной гвардии и солдат, призванных по закону об отборочном призыве, и это вызывало постоянное беспокойство, от которого мы избавились только через два месяца. В июне нас тревожила мысль, что поток людей из армии, который начнется в сентябре, не будет компенсирован соответствующим поступлением в армию новобранцев.
Однако даже быстрый рост армии и последние демонстрации военной мощи держав «оси» не встряхнули некоторых кадровых офицеров. Они продолжали цепляться за устаревшие принципы и порядки. Их слепоте уже не было приемлемого оправдания. Кроме того, теперь мы столкнулись и с иного рода трудностями. Многие офицеры национальной гвардии и резерва состарились в ходе предвоенной борьбы за сохранение гражданских сил безопасности, и теперь, когда их усилия двадцатых и тридцатых годов начали давать плоды, сами они оказались физически не в состоянии удовлетворять тем требованиям, которые предъявлялись в полевых условиях офицерам в боевых эшелонах.
Таким образом, октябрь и ноябрь 1941 года были у меня заполнены работой. Некоторых офицеров, как кадровых, так и национальной гвардии, нужно было освободить от командных должностей; споры и всякие слухи, последовавшие за такими мерами, требовали быстрых действий, чтобы предотвратить нанесение ущерба моральному состоянию офицеров и солдат.
Начало войны. Перл-Харбор
Хотя в начале декабря вашингтонские переговоры с японскими послами приближались к драматической кульминации, ослабление напряженности среди гражданского населения отражалось и на армии.
Казалось, японский шантаж прекратился и угроза войны на Тихом океане, по меньшей мере, временно отступила. На русском фронте немцы были остановлены перед Ленинградом, Москвой и Севастополем. В газете, которую я просматривал ежедневно, 4 декабря в редакционной статье говорилось, что теперь стало очевидным нежелание японцев вести войну против Соединенных Штатов. Спустя несколько дней один обозреватель писал, что в Вашингтоне сложилось твердое убеждение, что кризис на Тихом океане миновал, хотя за неделю до этого в вашингтонских кругах за неизбежность войны высказывались 10 против 1.
Во второй половине дня 7 декабря, устав от длительной и изнуряющей штабной работы, я лег спать, приказав не тревожить меня ни при каких обстоятельствах. Я мечтал о двухнедельном отпуске, который собирался взять, чтобы поехать с женой в Вест-Пойнт и провести там Рождество вместе с нашим сыном Джоном, курсантом первого курса. Но подобные мечты – даже несмотря на мой строгий приказ не беспокоить меня – были нарушены адъютантом, который пришел ко мне с известием о начале войны.
В пределах часа после нападения на Перл-Харбор в штаб 3-й армии один за другим начали поступать приказы из военного министерства. Тут были распоряжения о немедленной переброске частей противовоздушной обороны на Западное побережье, где охваченное ужасом население ежечасно видело призрачные бомбардировщики в небе, приказы о введении мер против диверсий и о тщательной охране промышленных объектов, указания о ведении разведки вдоль нашей южной границы с целью предотвратить проникновение в страну шпионов и о принятии мер по обеспечению безопасности портов в Мексиканском заливе. Поступали также приказы о немедленной переброске крупных контингентов войск на Запад в предвидении любого возможного нападения японцев.
Основной задачей стала безотлагательность переброски войск. При выполнении этой задачи обычный порядок работы штабов был отброшен, число совещаний сводилось к минимуму, а все инстанции получали указания одним распоряжением. В создавшейся ситуации уже никого не устраивал медлительный методический процесс разработки подробных приказов на перемещение войск, где до последних мелочей уточнялось, что из вооружения и материального обеспечения подразделениями и частями должно быть взято с собой, как упаковано и маркировано. Простого телефонного звонка было достаточно, чтобы отправить пехотную часть в путь через всю страну – войска и военное имущество грузились в поезда без каких-либо письменных документов, указывавших, по чьему распоряжению это делается. Орудия срочно грузились на платформы, а если таковых не оказывалось в наличии, то они помещались в любые попадавшиеся под руку железнодорожные транспортные средства. Солдаты перевозились и в роскошных пульманах, и в старых вагонах, которые в течение долгого времени стояли в депо, а теперь их выкатили оттуда для срочной переброски войск.
В течение пяти дней я занимался этим делом. Рано утром 12 декабря зазвонил телефон, связывающий меня по прямому проводу с военным министерством в Вашингтоне. Я поднял трубку, и кто-то спросил: «Это ты, Айк?» «Да», – ответил я. «Шеф говорит, чтобы ты взял самолет и сразу же вылетел сюда. Скажи своему начальнику, что официальный приказ последует позднее». (Шеф – это генерал Маршалл, а человек на другом конце провода – полковник Уолтер Смит, который позднее стал моим близким другом и начальником штаба в течение всей кампании в Европе.)
Это явилось для меня тяжелым ударом. Во время Первой мировой войны все мои отчаянные попытки попасть непосредственно на фронт потерпели неудачу по причинам, казавшимся мне недостаточно обоснованными, разве что все они сводились к «приказу военного министерства». Я надеялся, что в любой новой войне мне удастся остаться непосредственно в войсках. Получив приказ выехать в город, где я уже служил в общей сложности восемь лет, я подумал, что фактически опять повторится мой опыт Первой мировой войны. С тяжелым чувством я позвонил жене, чтобы она собрала мне чемодан, и через час уже находился в пути.
Возможно, мне приказали прибыть в Вашингтон, думал я, из-за того, что я недавно служил на Филиппинах. В течение каких-нибудь нескольких часов после удара по Перл-Харбору японцы предприняли воздушное нападение на Филиппины, в результате которого наши и без того слабые военно-воздушные силы практически были парализованы. Филиппины стали тем местом, на котором сосредоточилось внимание официальных кругов и общественности, и генерал Маршалл, несомненно, хотел иметь в своем штабе какого-нибудь офицера, знавшего обстановку на этих островах и состояние филиппинской армии, становление которой было на полпути прервано войной.