Ничейная магия. Сполохи

— Забирайтесь.

Мист подхватила Тилайну за руку и зашагала вперед, выискивая пространство посвободней, чтобы не отпускать от себя никого из двух своих проблемных спутников. Насколько проще было с Торреном, который сам кого хочешь мог защитить и прикрыть — не только чисто физически. И с Эррахом, который, при всей своей академичной натуре, никак не мог считаться оторванным от жизни наивным цветочком. Но сейчас у Мист было то, что было.

— Надо было сгонять в Имрейс, — пробормотала она, втягивая Тилайну на одну из повозок. — И уговорить Терновника со мной пойти. Вот уж кто был бы идеальным коллегой по приключениям!

— Мирт, ты о чем? — шепотом спросила Тилайна.

— Не болтай, — попросила ее Мист так же тихо, но очень, очень грозно.

Тилайна зажала себе рот обеими руками и села, стараясь не отсвечивать. С другой стороны в коленки Мист уперлись ноги Воина, который тоже занял место рядом с ней, и девушка, наконец, смогла оглядеться. На них с интересом пялилось несколько пар глаз, но, к счастью, в какой-либо мере знакомых рож Мист не обнаружила. Или не вспомнила — и эта внезапная мысль была немного тревожной. Такое же тоже могло быть: то, что Мист по жизни мало обращала внимания на других людей, вовсе не значило, что ей самой всегда удается прошмыгнуть незамеченной.

— Здрасьте, — собравшись с заемной веселостью Торрена, сказала она. — А Вы тоже молельцы все?

— Я-то на моление, — тут же с охотой отозвалась старушка, сидящая напротив Тилайны. — Буду, стал быть, отмаливать у Эйна и святого Амайрила внучку своему выздоровления.

— И я на моление, — отозвался огромный волосатый мужик в углу, по которому трудно было себе представить, что он вообще это умеет. — Везу вот в церкву оклад для статуи в дар, чтобы отмолиться.

— А за что отмолиться? Если не тайна какая, — подтолкнула его к рассказу Мист. Этому, наверное, ее тоже научил Торрен: переводить разговор на других людей, которые охотно начинали рассказывать про себя и начисто забывали о странностях вопрошающего. Главное — немного искреннего интереса и внимания.

— Так вот это, — мужик смешался и погладил свой увязанный в ткань дар. — Гневлив я. Прибил тварь эйнову молотом, когда заготовка не удалась.

— А что за тварь? — спросила Мист, и мужик еще ниже опустил голову.

— Да жену свою, — ответил его сосед, вертлявый, тощий и какой-то весь крысявый, иначе и не скажешь. — Та еще тварь была, видимо.

— Ах ты ж, — замахнулся на него кузнец, но бабка тут же подскочила и схватила его за поднятую руку.

— Да что ж тебя, не отмолишься же, дурень! — кузнец проворчал что-то злое, бухтя, как дикий зверь, но уселся обратно смирно. — А ты, пакость, молчал бы!

— А с чего бы я пакость? — возмутился крысявый. — Я-то женку не убивал молотом! Я может просто святым местам поклониться иду, по велению простому и зову души, не то, что некоторые, грехи замаливать.

Воин внезапно качнулся вперед, выбрасывая вперед руку, и замер, как змея перед броском: только вот добыча уже была зажата в его пальцах. Он сжимал запястье вертлявого мужика, и тот, разжимая от боли руку, выронил чей-то тощий кошель с деньгами.

— Батюшки, мой кошель! — ужаснулась бабка, ощупывая свои карманы в недоумении, а потом подхватывая свою собственность и принимаясь пересчитывать деньги. — Ворюга! Что ж за беда такая! Пусть из каравана его вон!

— Да я просто поднял его, выронила ты, старая, — возмутился он, пытаясь выкрутить свое запястье из продолжающей сжиматься руки Воина. Тот умел пережимать очень эффективно — не ослабляя давления, не теряя нажима, пока жертва не начинала орать или трескаться. Мист не проверяла это на себе, но зато некоторые не очень ценные предметы мебели пострадали.

— Ладно, — практически сразу сдался воришка. — Своровал. Своровал, гнильцы попутали! Пустите, злыдни пепельные!

Мист тронула Воина за руку, и тот послушно выпустил крысявого.

— Давай-ка ты отсюда, — посоветовала воришке девушка. — А то этот вот — нервический. Не молотом, но во гневе все равно зашибет…какую-нибудь тварь.

— Тьфу на вас, — выругался он, под зорким наблюдением Воина пробираясь к выходу и волоча за собой свою котомку. — Гнильцово отродье.

Ответом ему была подсечка по колени, от которой он слетел с повозки уже просто кубарем, а Воин даже не удостоил его прощальным взглядом.

— А вы-то, девонька, кто такие будете? — с подозрением спросила бабка, полностью разрушая надежды Мист на тишину и спокойствие. Пора было снова врать — вот и помогай людям после такого.

Сполохи прошедшего. Глава 5

— А я вот дурочку нашу везу поклониться святому Амайрилу, — Мист кивнула на Тилайну. — Она сестра моя, только слабоумная уродилась. А этот воспитанник нашей матери. Он принял обет молчания еще в детстве, чтобы дурочку нашу вылечить, но как-то не помогло, — грустно завершила Мист. Пока Тилайна куталась в плащ, молчала и пряталась в капюшоне, легенда могла сработать — главное, чтобы никто не начал заглядывать ей в лицо, потому что она выглядела, прямо сказать, не совсем человеком — слишком тонкие черты лица, слишком крупные глаза, слишком яркие цвета. Тилайна даже в дорожной одежде выглядела принцессой из сказки, и ее чуждое происхождение было очевидно любому, кто посмотрел бы на нее. Одно слово — эльфийская принцесса, на радость Илму.

— Да как же так? И обет не помог? — ужаснулась бабка.

— Да вот так, — скорбно подтвердила Мист. — Поэтому мы отправились в путь сюда, чтобы припасть к реликвиям. Но угол у нас больно глухой, только слухи и доходили о чудесах Атенаума. Вы уж нам подскажите, где лучше молиться нам, какие святыни увидеть.

Это, кажется, прорвало плотину.

— Да что же, конечно, надо в Первый собор! — тут же затараторила бабка. — Говорят, поставили его на том самом месте, где Святой Амайрил в муках страдал, а потом живым на небеса вознесен был. Там даже темный круг на полу очерчен, чтобы отметить место гнильцова костра!

— А у нас говорят, что круг-то есть, но Святой Амайрил в другом совсем месте вознесся, — не согласился кузнец, обнимая свой дар церкви обеими руками, словно воришка мог вернуться и попытаться украсть его прямо из под носа, оставив без выкупа за грех. Сама концепция была Мист чужда совершенно, но мужчина явно надеялся получить если не полное прощение, то хотя бы частичное искупление — он явно чувствовал груз вины, который клонил его к земле и дугой сгибал плечи, и Мист было бы его даже жаль, если бы не было жальче его ни в чем, вероятно, не повинную жену.

— И это в каком-таком месте он мог еще вознестись, ежели не в том, где Первый храм построен? И зачем там тогда черное поле намалевано?

— Так мне-то почем знать? А наши старики говорят, что жгли его на старой площади, это там, за Собором. Сейчас там Святой путь начинается, и статуя святого Амайрила стоит.

— Это ты на нее, что ли, убор красивый везешь?

— Нет! Там ж сопрут. Всем доступно, охраны никакой. Да и статуя не такая красивая, как та, что в соборе.

— Если бы там святой Амайрил вознесся, так и покрасивей что-то поставили, — отрезала бабка. — Так что глупые это у тебя слухи, вот и все.

— А вот дед говорит, что прадед там цветы оставлял, и другие люди, тоже, когда собора еще не было, а статуя была, — гнул свою линию кузнец.

— Вот ты дурень, — и не думала соглашаться бабка. — Собор-то сразу построили, путает твой дед за прадедом! А статую на Святом пути потом поставили, как раз, когда путь то и освящали. Новодельная она, разве ж не понятно? А там, где Собор был, сначала малая церква стояла, деревянная, ее Фофей сам и возвел. А потом уже и рос, рос Собор, да и стал главным чудом в этом мире. Неразрывен круг в основе и девять башен его венчают, — нараспев сказала бабка, явно повторяя за какими-то сказителями. — Семь корон его хранят. Пять стражей неживых держат строй. Трое певчих немолчно поют. Один предстоятель, как един Эйн, в думах хранит покой тех, кто верит.