Городские легенды

Пряди мокрых волос облепили его голову, одежда отсырела, но он не обращал внимания на эти мелкие неудобства. Все его мысли занимал тот первобытный односкоростной велик с толстенными шинами, который возглавлял это шествие. Бог весть откуда взявшийся бродяга пришел, чтобы увести своих прирученных братьев и сестер на свободу.

Всего на одну ночь. А может быть, навечно.

Последние велосипеды уже заворачивали за угол. В прощальном салюте он поднял правую руку. Его левая рука с зажатыми в ней тяжеленными кусачками, резиновая рукоятка которых оставляла на ладони ребристые следы, была вытянута вдоль тела. Под изгородями и у крылечек домов по всей улице лежали срезанные замки и сброшенные цепи, а велики, которые они удерживали когда-то, свободные, убегали прочь.

Завыла, приближаясь, сирена. Он поднял голову и слизнул с губ капли дождя. Вода попадала в глаза, скапливаясь в уголках. Он зажмурился, ожидая, когда во мраке плотно сжатых век вспыхнет многоцветная радуга огней. В них всегда кроется какое-нибудь предзнаменование. И в ночном небе, в его запорошенном звездной пылью изгибе, тоже. Так много огней... И в каждом – тайна, которой не хватает лишь голоса, чтобы раскрыться и вырваться на свободу.

Как велосипеды, освобожденные скитальцем-собратом.

Он сам стал бы их голосом, будь у него нужные слова.

Когда прибыла полиция, он стоял и смотрел в небо, ища в нем тайных знаков.

«Отпустите меня, братцы, отпустите...» На проигрывателе стоял новый диск «Погс» «Если Господь меня разлюбит». В динамиках – один расположился поверх ящика, среди наполовину выжатых тюбиков краски и жестянок со скипидаром, другой оседлал подоконник, отделенный от залитой потоками дождя Йор-стрит расстоянием в два этажа, – журчала заглавная композиция альбома. Она оказалась бойчее, чем можно было ожидать, судя по названию, а Шэйн МакГован хриплым по обыкновению голосом не столько пел, сколько жевал и выплевывал слова.

Сердитый у него голос, решила про себя Джилли, потихоньку подтягивая припев. Даже когда поет нежную песню. А чего же вы хотите от группы, которая изначально называлась «Поуг Махоне», что по-ирландски означает «поцелуй меня в зад»?

Сердитый, дерзкий и грубый. Как и вся их музыка. Зато честный, иной раз даже чересчур, что и заставляло Джилли вновь и вновь возвращаться к его песням. Потому что должен же кто-то хотя бы иногда говорить всю правду.

– И что ты в них находишь, не понимаю, – начала Сью.

Она давно уже морщилась над текстами, напечатанными на внутреннем конверте пластинки. Наконец отложила его и откинулась на латанную-перелатанную спинку одной из двух кушеток в комнате Джилли.

– По-моему, музыка существует для того, что бы доставлять удовольствие, разве нет? – добавила ока.

Джилли покачала головой:

– Музыка существует для того, чтобы заставлять человека чувствовать – радость, печаль, гнев, что угодно, – а не убивать в нем способность думать, как это бывает почти со всеми песнями, попадающими обычно в чарты. Мне, например, просто времени жалко на белиберду типа «отдайся, детка» и прочее в том же духе.

– Джилли, да ты никак снобом становишься?

– Это я-то? Не смеши меня, подруга!

Сьюзан Ашворт, обитательница благопристойного района города, и в самом деле дружила с Джилли, хотя одна была воплощенная изысканность, а другая – сущая оборванка. У Сью прямые светлые волосы ровной волной спускались чуть ниже плеч, в то время как Джилли лишь с помощью огромной заколки удалось усмирить нынче вечером свой ураган темных кудряшек, сколов их на макушке, так что они свисали на бок, точно поникший ирокез распрощавшегося с последними иллюзиями панка. Обеим было немного за двадцать, обе были тоненькие и голубоглазые, – впрочем, для блондинки, как считается, ничего необычного в этом нет, а вот электрическая синева глаз Джилли в сочетании со смуглой кожей придавала ее лицу выражение непрестанного изумления. Сью пользовалась косметикой – не много и не мало, а как раз в меру, зато особу Джилли украшали разве что пятна от угля для рисования где-нибудь на лице да следы краски под ногтями.

Сью работала архитектором, выполняла заказы муниципалитета; у нее была квартира в хорошем районе, а ее родители жили на пляже, где простому смертному после восьми вечера без письменного разрешения, кажется, и появляться не стоило, – по крайней мере, именно на такие размышления наводила регулярность, с которой полицейские патрули останавливали чужаков, чтобы проверить у них документы. Одевалась она так, что даже предложение пойти в ресторан на обед и вечеринку с коктейлями не застало бы ее врасплох.

Джилли осталась верна свободному искусству, не имеющему отношения к планированию городских построек первой необходимости, зато вынуждена была подрабатывать в кафе и других местах, чтобы платить за квартиру. Одежду она носила мешковатую, что-нибудь наподобие белой футболки двумя-тремя размерами больше, чем нужно, и синих поплиновых штанов на шнуровке, какие были на ней в тот вечер, и неизменный альбом в руке.

Сейчас он как раз лежал у нее на коленях, а она, с подушкой за спиной, сидела на раскладной кровати, в такт музыке постукивая носками балетных тапочек друг о друга. «Погс» играли инструменталку под названием «Метрополия», которая больше всего напоминала гибрид кельтской скрипки с музыкальной темой из полицейского сериала.

– Не знаю, я в них ничего хорошего не вижу, – отозвалась Сью. – Добро бы хоть пел как следует, парень этот, а то...

– Ну и что, зато он вкладывает в песню свои чувства, а это важнее, – возразила Джилли. – И вообще это же инструменталка. Здесь голос...

– Ни к чему. Знаю. И все равно...

Дребезжание телефона вклинилось в их разговор.

Трубку сняла Сью: во-первых, она все равно сидела ближе, а во-вторых, знала, что лентяйка Джилли наверняка начнет прикидываться, будто у нее что-нибудь болит, чтобы только не вставать с кровати. Послушав с минуту, она положила трубку на место, причем лицо ее приняло странное выражение.

– Не туда попали?

Сью покачала головой:

– Да нет. Это был кто-то по имени... э-э-э, кажется, Цинк? Он сказал, что его схватили два Элвиса Пресли, переодетые в полицейских, и не могла бы ты прийти и объяснить им, что он не похищал велосипеды, а просто отпускал их на свободу. Потом он повесил трубку.

– О черт! – Джилли запихнула альбом в сумку и скатилась с кровати.

– Это что-то значит?

– Цинком зовут одного парнишку с улицы.

Сью театрально закатила глаза, но все же встала:

– Мне взять чековую книжку?

– Зачем?

– Залог платить, вот зачем. Иначе как мы его из тюряги вытащим? Ты что вообще телик не смотришь?

Джилли яростно мотнула головой:

– Вот еще! Чтобы мне инопланетяне мозги промыли?

– Хуже всего то, – буркнула Сью, когда они вышли за дверь и зашагали вниз по лестнице, – что временами мне кажется, будто ты не шутишь.

– А с чего ты взяла, что это не так? – ответила Джилли.

Сью снова покачала головой:

– Ладно, я не слышала, ты не говорила.

У Джилли были знакомые по всему городу, в самых неожиданных местах. Она водила компанию со всеми: с важными шишками и старухами мешочницами, уличными мальчишками и университетскими профессорами. Не было человека настолько бедного или, наоборот, настолько богатого, чтобы Джилли не рискнула завязать с ним разговор, где бы и при каких обстоятельствах они ни повстречались. С Лу Фучери, нынешним главой следственного подразделения округа Кроуси, она познакомилась еще в те времена, когда он, начинающий полицейский, на своих двоих мерил Стэнтон-стрит. Именно благодаря ему Джилли простилась с улицей и стала художницей, а не пополнила собой печальную статистику тех, кому не повезло.

– Это что, правда? – выпалила Сью, как только дежурный сержант провел их в кабинет Фучери. – Вы на самом деле так познакомились? – Джилли рассказала ей, что однажды вечером нарисовала Фучери, а он арестовал ее за приставание на улице.