Жена фабриканта

– Под картофель надобно бы еще вспахать пятьдесят десятин. А через день, другой – можно и сажать. Как думаешь, успеем управиться? – спросил у него Ухтомцев, приподымаясь в седле и вглядываясь вперед.

– Успеем, отчего не успеть, – бодро отрапортовал Михаил Яковлевич и услужливо переспросил:

– Поедем на заимку, Иван Кузьмич?

– Завтра. Сегодня дел хватит. Скажи, Михаил, сколько на заимке осталось бочек с дегтем? В августе я собираюсь с Егоровым на макарьиху. Если что нужно для хозяйства купить, принеси мне потребную ведомость. Чтобы не было, как в прошлом году: кинулись скотину от гнуса помазать, – а нечем. Твоя, ведь, была оплошность.

– Моя, я вины с себя не снимаю. Да, вы не извольте беспокоиться, Иван Кузьмич. В этот год уж я постараюсь: с внимания ничего не выпущу, за всем прослежу. Истину говорю, – ответил Бармасов и истово перекрестился. – Завтра же пересчитаю бочки, и доложу, – он замолчал для пущей важности, потом так вздохнул, будто гору сдвинул:

– У меня, в вашем хозяйстве все учтено. Но я все равно все снова проверю, как вы велите. И отдам вам потребную ведомость. А вы уж, тогда, сделайте милость, все и купите. Лады? – заискивающе поглядел он на хозяина.

– Ну, добро, коли ты все давно учел. Но все же пересчитай и принеси мне еще бумажку для моей бухгалтерии, – согласился Ухтомцев и поставил на память зарубку, что Бармасов перед отъездом должен подать ему ведомость необходимых закупок для хозяйства. Но ему обязательно надо все проверить за ним.

– А, что Михаил Яковлевич, прижился твой сын на заимке? – спросил Ухтомцев про младшего сына Бармасова, поступившего прошлой зимой на работу на скотный двор.

– Прижился, а как же! Он у меня парень работящий. Исправно работает, горькую не пьет. Опять же, находится под отцовским приглядом. Ежели, что надо, так я ему и сам подсоблю и прослежу, чтобы все было точно исполнено. Так что, не извольте беспокоиться! Да, и места на дальней, сами знаете какие? Травные и кормильные для любой скотины – хорошие. Поди, плохо? Знай – лежи себе на солнышке и стереги скотину! – одобрил сыновнее место работы Бармасов.

– Пускай работает. Хозяйский харч и спать – есть где. Да, еще и деньги получит, за то, что смотрит на облака…, – в шутку сказал Ухтомцев и улыбнулся, искоса поглядев на своего управляющего. – Заплачу за работу, как договорились. За трудодни и за новых телят, к Покрову! Сам посчитаешь ему количество трудодней и скажешь. Но, смотри, не соври. Не люблю этого. Ведь, могу и проверить. А ежели, телочки хорошие, то и денег побольше получит. По рукам, Михаил Яковлевич?

– Премного благодарствую! Я всегда согласен на хорошее предложение, – обрадовано отозвался тот. «Чего зря хозяину прекословить? Любой хозяйской подачке радоваться надо, а не нос от нее воротить. Еще спасибо, что хозяин расщедрился, да сынка-балбеса, на работу пристроил. А то, ведь, мог, кого и из пришлых нанять. Много их тут по осени околачивалось, в поисках работы,» – между тем рассуждал про себя Михаил Яковлевич.

Работа на скотной заимке и впрямь, была несложная. Нужно было только аккуратно и прибыльно пасти коров и овец, следить, чтобы они не болели, хорошо доились и нагуливали свои круглые бока.

В пяти верстах от хозяйского дома, в месте, отдаленном от человеческого жилья у фабриканта была своя скотная заимка. Где скотники держали табун лошадей в 20 голов. Было там также 15 голов породистых коров и примерно столько же и овец. Все они тоже попадали теперь под присмотр сына Бармасова Якима. А вот свиньи, козы, четыре дойные коровы и куры – так те держались на главном хозяйском поддворье, в теплом хлеву.

Скотины в хозяйстве водилось вполне достаточно, чтобы кормить не только собственную семью и родню круглый год, но и продавать излишки молока и мяса на ярмарках в Москве и во Владимире. И это тоже было заботой Бармасова и двух приказчиков из местных, нанятых для подмоги. Те проживали в соседней деревне и приезжали в хозяйский дом, с оказией или по делам, следуя с обозами с ткацкой фабрики на Москву и обратно. У приказчиков водились собственные избы с крестьянским крепким хозяйством и большими семьями. Это были обремененные земельными наделами крестьяне, которые на время отсутствия управляющего и по его приказу обязаны были преимущественно поздней осенью и зимой заезжать в хозяйский дом и приглядывать за оставленным без присмотра подворьем.

Впереди всадников на середине поля тащились три мужика. Каждый шел по своей полосе за тяжелым двухколесным деревянным плугом-сеялкой, впряженными в пару быков, третий шел без плуга, рядом по ровно вспаханной борозде. Держал перед собой сито и, уверенным размашистым движением, разбрасывал вокруг себя зерно. Мешки с зерном, приготовленным для посева, лежали возле распряженной телеги, с края поля. Рядом с телегами наваленными как попало лежали деревянные бороны.

Ухтомцев попридержал лошадь. Глянул на деревянные бороны, потом бросил пытливый взгляд на Бармасова.

– А что же сеялок две? – спросил он, – остальные что ж?

– Да, людей – то все равно не хватает, Иван Кузьмич!

– Ясно, – Ухтомцев привстал на стременах, поглядел вперед на мужиков. Понаблюдал за тем, как те работают, отвернулся в сторону и раздраженно сплюнул:

– Да, идут, будто мухи ползают! Не по душе, видать, работа? Сколько ты им обещал?

Бармасов почувствовал, что разговор принимает неприятный оборот.

– Все, как вы велели! По три рубля за десятину, – отрапортовал Бармасов.

– Вот и то. Сразу видно, наемные люди! Не свои. Идут, как через силу ползут! Успеем ли бороновать с такими работничками? Уж и сроки поджимают? Что будем делать? – огорченно спросил Ухтомцев управляющего, – а? Михаил Яковлевич? – чеканисто, с нажимом повторил он вопрос.

Тот тоже придерживал лошадь, но старался держаться позади хозяина. Так они и стояли, гарцуя на месте, и издали, наблюдая за работающими крестьянами.

– А ничего не будем, Иван Кузьмич. Успеют в срок. И посеем мы вовремя, даст Бог. Так что не сомневайтесь! То ж моя печаль и забота. А вы, барин, не сомневайтесь. Пока эти посеют, другие в Березниках управятся. Так я тех сюда и перегоню. Так потихоньку все и сделаем. Не извольте беспокоиться, Иван Кузьмич! И время у нас еще есть, успеем.

– Ну, смотри. Тебе, конечно видней! Как людей в работе расставлять и подгонять! – однако фабрикант поглядел на Бармасова таким взглядом, будто сомневался в его организаторских способностях.

– Ты, еще вот что мне расскажи. Вчера ты мне про бороны толковал? Вроде, прутья поломаны и не привязанные? Не эти? – фабрикант недовольно ткнул пальцем на деревянные бороны, сиротливо лежащие возле телеги. – Да, Михаил Яковлевич! Надо было тебе еще в прошлый год сеялок в запас закупить или заказать кузнецу. Я ведь тебе велел, и с обозом московским мог бы выслать.

При этих словах Бармасов виновато опустил голову вниз.

– Ну, что молчишь, Михаил Яковлевич? Сказать, поди нечего? – голос Ухтомцева наполнился иронией, он раздраженно нахмурился, еще раз кивнул на лежащие бороны. Бармасов виновато молчал. Ответить и впрямь было нечего.

Нахмурившись, фабрикант смотрел то на Бармасова, то на пахарей. Но Михаил Яковлевич по-прежнему избегал на него смотреть и отводил глаза в сторону, сознавая правоту барина.

– А что в сарае лежит? – голос хозяина зазвенел от гнева. – Говорили недавно. И что?

В ответ Бармасов только вздохнул. И опять промолчал, понурившись еще более.

– Эх…, – укоризненно выдохнул Иван Кузьмич, – ты ведь и сам, поди, все знаешь? Ведь не дурак же ты, Михаил Яковлевич? Только, что-то в иной раз я тебя вроде и не пойму никак! То ли ты шутишь ты, то ли притворяешься. Знаешь ведь, что чинить инструмент надо загодя, до пасхи! А срок пришел – так ты и в ус не дуешь! – фабрикант рассерженно выдохнул, понимая, что сотрясает воздух пустыми словами.

Он знал, что Бармасов, хоть, и слушает его внимательно и во всем, вроде как соглашается, но подчиняясь какому-то своему внутреннему крестьянскому смыслу, многие хозяйские указания переиначивает. Выполняет не так, как хотелось Ухтомцеву. Что-то добавляет в поручения, а что – то не делает вовсе, руководствуясь собственными мужицкими представлениями о ведении хозяйства. Сейчас же, особенно были причины ругать «нерасторопного» управляющего.