Непозволительные удовольствия

Чудовищная усталость от плотных репетиций и неопределённость между нами так действовали на нервы, что я, бывало, срывался на Джастина, всё, как в лучшие свои времена в начале работы в коллективе. И только Карлосу я по-прежнему не мог противостоять. Мы ведь давно танцевали вместе, а я толком не знал о нём ничего, кроме того, что его семья была в бедственном положении. Вселенская несправедливость ― скромный, умный парень миловидной внешности вместо университетского образования оголяется на публику в дешёвых пабах. И какая же удача, его команду находит профессиональная хореограф ― нежная трепетная красотка. Может, им было предначертано встретиться?

Агрессивная удушающая ревность распалялась во мне, стоило только Мишель в паре с доброжелательным мулатом начать репетировать их совместную партию танца. Мои щёки рдели и челюсти напряжённо смыкались при виде того, как его сильные властные руки ловко оголяли её стройную фигуру по ходу их соблазнительных вызывающих коммуникаций. Его ладони скользили едва ли не от паха по женскому твёрдому животику и поднимались к вздымающейся груди, тогда я пристально всматривался в лицо растрёпанной, как после секса, брюнетки, трепетно пытаясь отыскать там хоть каплю отвращения или хотя бы отсутствие удовольствия. Мишель часто оглядывалась в мою сторону именно в такие острые эмоциональные моменты, словно окутывая успокаивающим томным взглядом исподтишка, и без вреда для своего выражения лица продолжала сексуальную интимную игру с Карлосом, облачённую в танец.

Так было задумано для номера, это принесёт деньги. Мы разбились по парам для взаимодействия: Крис и Джозеф, естественно, вместе, меня быстро приставили к Джастину, несмотря на конфликты, ведь мы органично будем смотреться вместе ― жгучий брюнет и холодный блондин. А Карлос ― чертовски инициативный, трудолюбивый, хорошо подходящий по росту ― создан для Мишель. Все внегласные роли сердцеедов и сердцеедок были распределены, мулат активно обхаживал девушку в танце и на тренировках, подавая вскользь многозначительные намеки, и я с обречённым томлением осознавал, что так и не признался Мишель в чувствах. Я, как последний придурок, отчаянно рассчитывал на верность, так и не пообещав ничего взамен.

Раз за разом я следил в зеркало за их силуэтами и давился горечью. Её чувствительная кожа, уже не раз покрывающаяся мурашками под моими поцелуями, касалась его кожи; они синхронно покачивали бёдрами под меланхоличную мелодию, Карлос мимолётно тёрся об её ягодицы, демонстрируя возбуждающую тошнотворную картинку, и я готов был бежать к туалету, как Мишель бежала пьяная в клубе в сторону уборной. Мужские и женские руки переплетались, стягивая друг с друга одежду и оголяя точёные тела; лица моментами сближались на грани провокации, застывая в не осуществленном безмолвном поцелуе, и я, с замиранием сердца и не в силах оторваться, впивался взглядом в крошечное расстояние между ставшими мне родными женскими и полуоткрытыми мужскими губами.

Мишель, как может быть так больно, если мы не должны друг другу ничего?

Лишь одной своей откровенностью, жертвенной честностью она смогла зародить во мне надежду быть вместе. Нужно было не терзать нас двоих и признаться во взаимных чувствах вовремя, но для меня этот шаг был равносилен самоубийству моей гадкой самовлюблённой личности. Невыразимо сильное и необъятное нечто перекрывало дыхание, вынуждало чувства стенаться в груди перед страхом в признании. Я лишь регулярно интересовался её самочувствием на тренировках и искал повод пожелать "спокойной ночи", иногда даже не получая ответа. Тревожить хореографа лишний раз было страшно: с последней нашей совместной ночи мы словно были на грани разлада. Любое сказанное необдуманное или, наоборот, оторванное от сердца слово могло подорвать её шаткое душевное равновесие перед конкурсом, а меня лишить и этой возможности даже на скомканное общение. Так Мишель оставалась мне самым близким человеком на расстоянии вытянутой руки и душевной пропасти.

В такие моменты я осознавал, что я трус.

2.5

― Малыш, не вертись! А то разукрашу, как рождественскую ёлку! ― Рыжая грубо развернула за плечи Джастина, сидящего на крутящемся стуле, к свету и ткнула пушистой кистью ему в нос, распыляя пудру по лицу. Пылинки косметического порошка взвихрились около зеркала в ярком свете лампочек, установленных по его периметру.

― Щекотно! Убери это от меня! ― Он нехотя отмахнулся от неё с недовольным скорчившимся лицом, но с напускной улыбкой, явно заигрывая, то и дело касаясь её бедра и поглаживая по заднице. Став невольным наблюдателем переслащённого откровенного флирта, я поморщился и на недолгие пару секунд отвернулся в сторону Джозефа, бурно жестикулировавшего от волнения. Его собеседник — небольшого роста брюнет — активно ему кивал и трепал по плечу, пытаясь приободрить танцора. Кристиан с Джозефом позвали на финал друзей — молодую парочку, к Карлосу пришла младшая сестра. Наконец-то он был увлечён кем-то глубоко, надолго и далеко от тесноватой гримерки помимо нашей общей неукротимой страсти к хореографу. Я ещё раз перевёл взгляд на уже целующегося Джастина со своей нескромной подружкой и убедился, что каждой твари было по паре.

Этот день в реальности выглядел ещё хуже, чем я о нём думал. Если бы он был человеком, то у него было бы ненавистное мне смуглое лицо Карлоса, с большими пухлыми губами, отвратительные навыки флирта, как у нашего капитана команды, и гадкий характер, так и быть, признаюсь, мой. Я мало задумывался над финалом с самого начала: не мог поверить, затем оттягивал, убеждал самого себя в том, что на пути к заключительному выходу на сцену обязательно возникнут непреодолимые препятствия. И тогда не придётся сознаваться Мишель в предательстве.

Почему-то отдавшись мне даже не единожды, я точно знаю, она не принадлежала мне до сих пор. Если бы можно было поить хореографа алкоголем каждый день, незаметно подливая ей в еду и воду, я бы уже приручил самую ласковую и открытую для меня бездомную кошечку Сан-Франциско: пьяная Мишель ― настоящая Мишель, не стыдящаяся своих чувств. Последние дни я всё реже получал ответы на свои короткие осторожные сообщения; общение наше давно ограничивалось публичным деловым взаимодействием на репетициях, и невольно я стал думать, что настоящая Мишель, та, что трезвая, рассудительная, стала равнодушна ко мне и давно уже проживает свою отдельную жизнь, где неотесанному грубияну никогда не найдётся места даже в мыслях. У девушки были свои заботы, цели, лишь на мгновение пересекающиеся с устремлениями коллектива до дня финала. Сегодня вне зависимости от исхода всё закончится, и что, если и без ещё не раскрытой аферы с контрактом я всё разрушил хамским поведением окончательно?

Брэндон, подонок… К этому мысленно невозможно было возвращаться, в рёбрах начинало ныть и неприятно тянуть, словно клубок постыдных свежих размышлений по поводу позорного поведения разматывался, и его нить душила меня до одурения. Разрубить всё то хрупкое, едва живое между нами своими сильными руками и злым языком: можно ли придумать причину хуже, чтобы ненавидеть себя и её до белеющих костяшек пальцев, сомкнутых в кулак? О чём она думает с тех пор, как я с рьяной злостью накинулся на неё и искусал губы в кровь, беспрекословно требуя близости? Может, боится, держит на расстоянии, словно ненормального… Беззлобная, но ощутимая и безоговорочная, не претерпевающая возражений, дистанция меня угнетала. Я чуть ли не впервые жаждил объясниться, узнать переживания хореографа, рассказать о том, что без её честных ответов мне давно нет сна, но вынужден был лишь догадываться. Или, скорее делать неприятные выводы.

С замершим сердцем и тревожным гудением в голове я прокручивал часами, сливающимися в дни до сегодняшнего момента, как заплаканная Мишель торопливо дёргает дверную ручку в тёмной прихожей, а перед несостоявшимся уходом говорит мне о Карлосе. Такой надёжный, добродетельный, учтивый. Этот парень не такой, как ты, Брэндон, он воспитанный, не будет тащить девушку в постель насильно… А ты потащил. Наглый, одержимый, импульсивный! Так выглядит со стороны. Так есть на самом деле. Я угорел в дыму от странной смеси стыда и желания в лёгких, ведь даже сквозь редкий тревожный сон я до сих пор пытался себя уговорить, что ничего страшного не случилось: она ведь тоже этого хотела?