Страница 87 из 95
Внезапно почувствовав слабость и тошноту, я присаживаюсь на кровать, и тут замечаю кое-что краем глаза. На ее подушке лежит аккуратно сложенная футболка — та, которую я оставил для нее, когда уехал в турне — а сверху ее обручальное кольцо.
Целый вихрь эмоций сдавливает мне грудь, когда я поднимаю крошечное колечко и сжимаю его, практически невесомое, в ладони. Поддавшись внезапному порыву, я снимаю с себя цепочку и, продев один конец через кольцо Азии, наблюдаю, как оно съезжает вниз и прячется в моем собственном обручальном кольце. Его я снял в тот день, когда ушел, но убрать совсем не было сил. Пусть хоть наши кольца будут вместе.
Я достаю из заднего кармана джинсов телефон и, немного поколебавшись, набираю ее номер и сообщение:
Я: Спасибо, что оставила мне столько вкусностей и мыло.
Азия: Значит, это твой номер телефона? Не переживай, я не буду тебя беспокоить. Я все поняла.
Когда видеть сообщения от нее и слышать ее то умоляющий и сломленный из-за рыданий, то злой и полный обиды голос, предлагающий валить к чертям собачьим, стало совсем невыносимо, я сменил номер. И практически сразу же пожалел об этом, потому что дико скучал по ее сообщениям. Знать, что она думает обо мне, пусть и не очень хорошо, было легче, чем слушать тишину.
— Эй! Он снова с нами! — раздаются выкрики со всех сторон, когда я захожу в отправляющийся в турне автобус и занимаю свое привычное место. Закидываю в рот несколько новых таблеток, которые выписал врач, и достаю электронную книгу, не в настроении общаться с коллегами.
Спустя несколько часов, уставший и раздраженный, я жалею, что не остался дома. В ухе безбожно шумит и звенит.
— Как ты себя чувствуешь? — интересуется Ашер, присаживаясь в кресло рядом со мной. — Выглядишь немного зеленовато.
— Это теперь мой нормальный оттенок.
— Понятно, — кивает он, улыбаясь. — Хотел немного поболтать.
— Ладно. Болтай.
— Может, наконец расскажешь, что случилось?
— Что случилось с чем?
— С твоей женой, — уточняет он, слегка наклоняя голову.
Я забрасываю ноги на крышку лежащего напротив чемодана и вздыхаю.
— Я по-прежнему не хочу о ней говорить, Аш. Серьезно.
— Я не спрашивал, хочешь ты или нет.
— Это трудно объяснить. — Как я могу объяснить то, что даже сам не понимаю?
— Думаю, я вполне в состоянии понять некоторые вещи. Так что давай, попытайся.
— Ну, во-первых, из-за херни с ухом я был сам не свой, вечно не в настроении, срывался на ней. Вообще, откровенно говоря, вел себя рядом с ней отвратительно. Все время чувствовал усталость. С сексом была беда — не знаешь, как пойдет: когда-то все отлично, а когда-то начинала кружиться голова, и мне приходилось бежать в уборную, чтобы проблеваться, или просто цепляться за кровать, чтобы не рухнуть на пол. Поверь, хуже ничего не придумаешь.
— Ладно, — кивает он, внимательно глядя на меня. — Тебе было трудно привыкнуть, я понимаю. Что еще?
— А потом я почитал ее дневник. В тот вечер, перед тем как мы должны были принять окончательное решение.
— Тэл, — вздыхает брат и качает головой. — Не самый лучший поступок, бро.
— Знаю. Поверь мне, знаю. Она написала, что никогда бы не вышла за меня, и что я разбивал ей сердце миллионы раз, и как сильно я изменился с тех пор, как схватил Меньера. Еще она упомянула парня — имя не написала, только первую букву — и что в замешательстве насчет него. Я практически уверен, что это ее бывший, который пытался снова с ней замутить. И в тот же день я видел ее с другим мужчиной. Она об этом не знает, но у меня тогда совсем снесло крышу. Я не могу думать ни о чем другом. Мне кажется, у нас все равно ничего не получилось бы, Аш. Я не тот, кто ей нужен, вот и все.
— То, что ты говоришь, совсем не похоже на Азию. Не могла она такое сделать или сказать.
— Знаю. Поэтому я сам был в таком шоке, слишком неожиданно все оказалось.
Он какое-то время молчит, глядя в окно на проносящийся мимо однообразный пейзаж, а потом снова начинает говорить:
— Дневник Эмбер последние пять лет лежит на ее прикроватном столике. Она писала в нем каждый день. Вообще-то, у нее их несколько, потому что вести дневник она начала, когда ей было лет шестнадцать, а я тогда начал делать их для нее на заказ — с настоящим замочком и ключиком. Они ей очень нравились.
— Да, я помню. Это было очень классно. Пергаментная бумага, кожаный переплет — выглядело очень круто.
— Ага. Я никогда не открывал эти дневники, хотя, поверь мне, Тэл, я очень хочу. Ты не представляешь, как сильно я хочу открыть их и прочитать. Но не буду. Знаешь почему? Потому что там есть такие вещи, о которых она, скорее всего, не хотела бы мне говорить. Мысли, которые я не понял бы. Чувства, которые она испытывала, когда писала, но которые позже прошли и забылись. Если бы я прочитал последний дневник, у меня возникла бы масса вопросов, а Эмбер нет рядом, чтобы на них ответить. Я не могу так поступить прежде всего с самим собой. Если бы она хотела, чтобы я знал, о чем она написала, то рассказала бы сама. Поэтому я могу только оставить эту историю в покое и надеяться, что в один прекрасный день она сможет рассказать обо всем, что случилось. Было бы нечестно прочитать и дальше строить предположения о ее переживаниях, ее самых личных эмоциях и чувствах. Это практически воровство.
— Аш, прости, конечно, но то, о чем ты говоришь — совсем другое.
— Ничего подобного, — с улыбкой отметает он мои возражения. — Я думаю, ты принял решение, основываясь на целой куче ничем не обоснованных предположений, и действовал под влиянием эмоций, гнева. А предпринимать что-то, тем более серьезные шаги, в такой ситуации нельзя ни в коем случае. Тебе это не свойственно в принципе. И именно это беспокоит меня больше всего.
Я только пожимаю плечами. Меня самого это беспокоит.
— Не уверен. Я точно, мать его, знаю, что прочитал и что видел. И я видел ее с другим мужчиной. Она встречалась с ним у меня за спиной. Этого я забыть не могу.
— Почему нельзя было просто спросить у нее самой?
— Может, и можно было. Думаю, мне просто не хотелось выслушивать вранье, или что она решила уйти от меня. Я чувствовал себя плохо, вообще был не в себе и так злился, что просто хотел, чтобы все закончилось, и чтобы меня оставили в покое.
— Может быть, попытаешься поговорить с ней? Послушаешь, что она скажет? Разберетесь во всем вместе.
— Боюсь, сейчас уже все зашло слишком далеко, — возражаю я. — Я наворотил слишком много дел. Поверь мне, то, как я поступил — ее самый кошмарный сон, только наяву.
Сердце у меня сжимается, и в груди ноет: так бывает всякий раз, когда я думаю об Азии.
— Как скажешь. Просто идея. — Ашер приободряюще похлопывает меня по спине. — Хотя я считаю, что ты совершаешь огромную ошибку. Она тебя любит. В этом никто не сомневается.
— Что сделано, то сделано. Я вырыл уже слишком глубокую яму. Не выберешься.
Ашер явно со мной не согласен и снова улыбается, поджав губы.
— Никогда не поздно. И, пожалуйста, держись подальше от края сцены. Я на тебя поводок надену, если увижу, что ты там болтаешься, понял?
— Как скажешь, Аш. Больше не упаду. Все под контролем.
Дни турне тянутся еле-еле. Большую часть дня я или сплю в автобусе, или блюю в уборной. Головокружение не проходит, голова болит не переставая, есть совсем не хочется. Никто ничего не говорит, но играю я отвратительно. Ашер уже раз двадцать пытался переставить меня на сцене, найти место, в котором звук не будет так сильно на меня действовать, но ничего не помогает. Парни никак не показывают, что что-то не так, но я вижу их недовольство тем, что я не могу выдать прежний уровень исполнения. Фанатки, напротив, в восторге. Информация о моем разводе уже просочилась, и теперь все они, похоже, думают, что у каждой одно место самое волшебное, и именно оно может меня подбодрить, дай только шанс. Тут без вариантов. Никаких шансов. У меня ноль желания прикасаться к кому-то из этих девчонок, и я не собираюсь делать над собой усилие.