Тэлон (ЛП)

— Ты прав. Вот поэтому ты всем нравишься. Потому что ты не скотина, как я.

— Так прекрати вести себя как скотина. — Он отодвигается от меня, кладет тату-машинку на скамью и резко сдергивает с рук латексные перчатки. — Я даже работать с тобой больше не могу, потому что всерьез хочу сделать тебе больно. Придется перенести сеанс на следующую неделю. Прости, Тэл, но тебе правда нужно все исправить и побыстрее. Ты забыл, что у вашего брака есть срок действия? Она, скорее всего, считает дни до окончания эксперимента.

— Думаешь? — Черт!

— Да. — Лукас встает и наклеивает на мою свежую татуировку стерильную защитную пленку. — Ты вообще хочешь, чтобы она осталась?

— Да, хочу. Она мне нравится.

— В таком случае на твоем месте я бы отправился домой и вплотную занялся ликвидацией последствий катастрофы.

— Зашибись. Для меня это только лишняя возможность накосячить. Ладно, спасибо за совет.

— Удачи. — Смеется кузен. — Может быть, увидимся в пятницу. Надеюсь, Азия все еще будет с тобой. 

 По дороге домой я останавливаюсь у цветочного салона и покупаю жене букет светло-лиловых роз. Я даже не знал, что такие существуют, пока не зашел в салон и не сказал милой женщине — флористу, что ищу что-нибудь лиловое, под цвет глаз моей девушки. Я, конечно, не настолько тупой, понимаю, что букет цветов не сотрет из ее памяти мои грубые замечания, но, надеюсь, она примет их в качестве попытки примирения.

Зайдя в дом, я обнаруживаю ее работающей за швейной машинкой в мастерской. Из кухни доносится аромат томящейся в духовке курицы. Азия поднимает на меня удивленные глаза и переводит взгляд на часы.

— Все в порядке? — спрашивает она. — Я думала, ты вернешься попозже.

Я опираюсь бедром на ее рабочий стол.

— Да, все окей. Я привез тебе вот это, — протягиваю свой букет, и она осторожно забирает его из моих рук.

— Ой… Тэлон… Какие красивые. — Девушка поднимает цветы к лицу и, прикрыв на секундочку глаза, вдыхает аромат. — Как приятно пахнут! Спасибо.

Она встает и обнимает меня, но, когда пытается отстраниться, я не даю ей отойти и обнимаю крепче.

— Подходят к твоим глазам. Флорист назвала этот цвет волшебным, и я сразу подумал, как это тебе подходит.

— Ты что-то натворил? — спрашивает Азия, прижимаясь лицом к моей груди. — Цветы, объятия… Что такое?

Всего три недели прошло, а моя жена уже считает, что цветы и объятия нужны для маскировки вины. Да я, похоже, справляюсь лучше некуда.

— Это была ошибка, — отвечаю я, и она быстро отстраняется, чтобы заглянуть мне в лицо.

— Ты о чем?

— О женитьбе.

И вот я уже наблюдаю, как улыбка исчезает с ее лица из-за слов, которые я даже не собирался произносить.

— Что?

— Я не это хотел сказать, Азия. Неправильно выразился. — Я закрываю глаза и качаю головой, мысленно давая себе самому пощечину. Ну почему у меня не получается сделать это как следует?

Она протягивает мне букет, прижимает его к моей груди и отходит в сторону, обняв себя руками за талию, словно ей больно.

— Неправильно выразился? — переспрашивает она. — А что именно ты хотел сказать?

На столе рядом с ней лежит кучка ткани, какие-то вырванные из журнала страницы с изображениями рубашек, скорее всего, образцы той, что она шила для меня. Чтобы мне не пришлось выходить на сцену полуголым и давать тем самым повод посторонним женщинам выкрикивать в мой адрес недвусмысленные сексуальные предложения и комментарии.

Какой же я мудак.

— Скажешь что-нибудь? — голос у нее дрожит от эмоций.

— Я хотел извиниться, а получилось, как обычно, все не так.

— Извиниться, что сделал ошибку и женился на мне? Спасибо.

Я прижимаю пальцы к вискам из-за внезапно начавшейся головной боли. Как вообще такое возможно, что мой отец сумел написать сотни песен о любви, моя мать тысячи страниц любви и романтики в чистейшем виде, а я не могу выдавить из себя одно предложение так, чтобы не выглядеть при этом полным моральным уродом? Неужели мне не досталось ни одного гена, отвечающего за способность произнести хоть сколько-то приличную фразу? Может, меня усыновили? Я сейчас так подавлен, что даже не могу нацепить на себя привычную маску насмешливого баловня судьбы и выкрутиться из ситуации с помощью шуток и подколов.

— Нет, — отвечаю я. — Я хотел извиниться за то, что обидел тебя.

— В который раз?

Туше.

— Во все разы.

— Тебя Лукас на это подговорил?

— Нет.

Она подозрительно смотрит на меня, подняв одну бровь.

— Ладно, я — придурок. Я не жалею, что женился на тебе; я хотел извиниться за свои идиотские, вредные комментарии. Не представляю, почему они решили, что я для тебя подходящая пара. Ты заслуживаешь кого-нибудь получше меня. — Я снова протягиваю ей цветы. — Пожалуйста, возьми. Я еще никогда никому не дарил цветы.

Азия снова забирает у меня розы, и я замечаю слезы у нее на глазах.

— Мне раньше никогда не дарили цветы, — тихо говорит она. — И мне не нужен кто-то получше тебя. Ты, конечно, иногда можешь быть настоящей занозой в заднице, и мне частенько хочется заехать тебе по орехам, тут не поспоришь. Но если ты берешь на себя труд быть милым… — голос ее теперь звучит веселее, — ничего лучше и представить себе нельзя, и это — чистейшая правда.

Искренность, с которой Азия это говорит, вызывает во мне отчаянное желание. Желание быть как можно ближе к ней. Быть внутри нее, окунуться в это невероятное чувство близости, которое она воплощает, и которой мне хочется все больше и больше. Она словно загадочный наркотик, медленно одурманивает меня, шаг за шагом заманивает, становится необходима, а это, мне кажется, очень небезопасно. Стоит мне только раз попробовать, и я, наверное, уже никогда не смогу остановиться.

— Почему ты на меня так смотришь? — Прерывает она поток моих разыгравшихся фантазий. — Ты вообще слышал, что я сказала несколько секунд назад?

— Да. Я хочу, чтобы тебе было со мной хорошо.

Протягиваю к ней руку и, обняв за шею, притягиваю девушку к себе и накрываю ее губы своими. Она издает негромкий удивленный возглас и этим заводит меня еще сильнее. Забрав у нее из рук букет, я откладываю его в сторону, не прерывая поцелуй, а затем приподнимаю ее и усаживаю на стол. Азия ногами обвивает мою талию, руками обнимает за шею и льнет ко мне всем телом.

— Что ты делаешь? — шепчет она.

— То, что умею, чтобы тебе было хорошо.

Снова прижимаюсь губами к ее рту, не давая возможности запротестовать. Мне нужно всего лишь несколько минут, просто целовать ее и забыть обо всем на свете. Мне кажется, что каждый раз, когда наши чувства начинают брать над нами верх, мы или просто замираем в страхе, или устраиваем ссору по какой-нибудь бестолковой причине, или я начинаю поддразнивать ее сексуальными комментариями. В этот раз такого не будет.

Я углубляю поцелуй, прижимаюсь к Азии, пока не замечаю, что она расслабилась и поддается мне. Ее пальцы осторожно зарываются в мои волосы, а бедра сжимаются крепче вокруг моих. Губы у нее такие невероятно нежные, и она всегда такая сладкая, я как будто целую конфетку. Я опускаю голову ниже, чтобы прикоснуться к нежной коже на ее шее, сжимаю в кулак ее волосы и легонько тяну за них, чтобы она откинула голову и дала мне возможность прильнуть к ямочке у нее под шеей. Несколько ласковых укусов за плечо, и вот я уже скольжу языком вверх, назад к ее губам. Все ее миниатюрное тело буквально тает у меня в руках, а я всего-то поцеловал ее несколько раз в губы и шею. Если бы только она ослабила оборону хоть немного, уверен, что сумел бы доставить ей массу удовольствия, и она не смогла бы больше удержаться. Я опускаюсь еще чуть-чуть ниже, в V-образный вырез ее рубашки, и одновременно слегка сжимаю в руке ее грудь. В это же мгновение она резко хватает меня за руку и отталкивает.

— Что случилось? — спрашиваю я, пытаясь снова поцеловать ее в губы, но она отворачивается, и я сразу понимаю, в чем дело. Моя Мармеладка чувствует себя неуверенно, так, что даже боится позволить мне прикоснуться к ней, а причина кроется в моих дурацких замечаниях по поводу ее тела. Мне кажется, что она и сама не поняла, что делает, когда оттолкнула меня; это была инстинктивная реакция, неожиданная для нее самой, а это не самый хороший знак.