Страница 23 из 61
А потом Сашка соло спел «Исказилась наша планета» Медведева — негласный гимн всех русскоязычных эфирников, хотя, по Сашкиному мнению, автор сильно перемудрил с архаичными терминами. Про лодьи и струги, которые проторили путь в небеса, — все понятно, ясное дело, что с этого начинались походы в эфир. Но кто в наше время помнит, что когда-то, до того, как усовершенствовали левитационные чары, у ковров-самолетов были специальные колеса-шасси для мягкой посадки? [1]
И все-таки песня классная, и концерт закрыла отлично: казино посещали не только туристы, но и экипажи лайнеров, и обслуживающий персонал. А из прочих после многодневного путешествия на Роовли-Кообас считали себя бывалыми эфирниками и наслаждались «истинной романтикой дальних странствий».
— Ну что, на сегодня мы заканчиваем, спасибо всем… — начал Сашка, когда умолкли аплодисменты.
Однако завершить наскоро заготовленную речь о том, как они с удовольствием сыграют в этом казино еще несколько раз до своего отлета, он не успел. Перед глазами у него помутилось, ноги подкосились, а ковровое покрытие на маленькой сцене вдруг стало ближе — нечеловеческая боль в ладони скрутила его и уронила на пол.
Как будто Сашкина рука стала пульсирующим центром невероятной агонии, которая не давала вдохнуть, не давала думать, не давала…
К Сашке тут же кто-то бросился. То ли Людоедка с Катериной, то ли один из зрителей.
— Уйдите! — закричал он, отмахнувшись. — Прочь!
Самое удивительное, что он тут же остался один. Кто-то завопил от ужаса, кто-то захохотал, послышались невнятные возгласы, от «Ну, это уж чересчур!" до "Не может такого быть!" — и "Смотрите, это его рука!"
Тогда Сашка с трудом поднял глаза на собственную руку.
Ему показалось — там вообще не должно теперь быть никакой ладони, один обрубок. На самом деле ладонь, конечно, никуда не делась. Она просто изменилась.
Там, где на его коже остался силуэт бабочки после Майреди, вспухало синим светом древнее заклятье. Бабочка расправляла крылья, дергала ими, словно пытаясь оторваться и улететь.
Да почему словно?
Именно это она и пыталась. А потом у нее получилась.
Серебристо-голубой фантом поднялся над головами толпы, и тут же боль отпустила, словно щелчком, оставив опустошение и колоссальную усталость. "Не сметь терять сознание! — мысленно прикрикнул Сашка на себя. — Не сметь!"
Нельзя было отключаться: когда бабочка взвилась под высоченный потолок казино, кто-то вслух сказал: "Да не бойтесь, это наверняка иллюзия…" — но тут магическое чешуекрылое столкнулось с одним из декоративных подвешенных под потолком вымпелов. Только слегка задела его крылом, и длинная плотная тряпка с треском разлетелась в пыль.
Такого слаженного вопля ужаса Сашка не слышал никогда. Казалось, орали не только посетители в холле, но все здание, весь этот гребаный замок светлого чародея.
"Надо уходить," — подумал он, глядя, как порхает синяя дрянь.
Но Сашка не мог пошевелиться: его сковал страшный холод, как будто бабочка открыла проход в ледяной ад, сил не было ни на что, одежда пропиталась потом.
— Кэп, давай! — четыре руки дернули его вверх: Людоедка и Катерина пытались поднять своего капитана.
А Сашка не мог им помочь, поскольку глаз не мог отвести от страннейшего зрелища: вдруг откуда ни возьмись взмыла в воздух странная тварь — что-то вроде спутанного клубка щупалец, отдаленно напоминающих осьминога, если этот осьминог успел уже издохнуть и слегка разложиться.
Тварь стремительно понеслась к бабочке, опутала ее — и оба существа потемнели, распались в чернильно-черную тьму.
Амулет на Сашкиной груди, который должен был предупредить об отсутствии Володьки, нагрелся и тревожно запульсировал.
— Это всего лишь иллюзия! Просим прощения! — крикнула Катерина. — Мы перестарались!
Ее голос смешался с голосом представителей службы безопасности казино, которые тоже пытались навести порядок.
— Володька… — с трудом выдавил Сашка. — Нужно найти Володьку, с ним что-то не так!
Людоедка выругалась по-немецки.
— Возвращайтесь на "Блик», я его найду, — сказала она.
И нырнула в бурлящий хаос, подменивший собой холл самого большого казино на Роовли-Кообас.
***
Бывают события, которые разбивают жизнь на до и после. Даже так — которые разбивают жизнь на возможное и невозможное.
Для Белки невозможно будет жить без лисицы. Оборотничество — ее суть, ее культура и вера. Куда она без них?
Для Сандры невозможно будет жить с мыслью, что сестра предала ее. Что это Сая, та самая Сайка, которую в школе дразнили булочкой с изюмом — из-за веснушек и потому что имя такое — сотворила такое с ее подругой. И что вина за это лежит на Сандре: слишком долго она выжидала, никак не могла принять, что ее сестра дошла до такого.
Но и умереть просто так Сандра тоже не могла. Сильный маг способен покончить с собой почти в любой момент — достаточно начать какой-нибудь выосокоэнергетический процесс и перестать контролировать потоки силы, протекающую сквозь твое тело. В данном случае магическое истощение не помеха, даже скорее подспорье: контроль утрачивается сразу, «на входе». Сандра была здоровой девушкой, очень любила жизнь. Ее подсознание даже не давало рассмотреть этот вариант как один из возможных, отшатываясь от ужаса небытия. Кроме того, умереть на месте значило бы предать Белку и остальных.
Оставался последний выход.
И тогда, словно дракон из скорлупы, появилась другая Сандра, та, для которой невозможного не существовало.
— Черт, — когда бабочка приземлилась на голову Психеи, та немедленно окуталась серым туманом: дымилась ее одежда, ее тело, даже защитные амулеты, половина из которых вспыхнула тревожным алым огнем. — Санька, ну почему ты сразу не сказала, что пустотник — ты?! Могли бы договориться!
Как ни странно, в голосе сестры ни звучало ни боли, ни горечи — только огромная злая досада.
В следующий миг она осела на камни — не как оседает человеческое тело, когда сознание медленно отключается, и не как оно падает после парализующего заклятья или мгновенной смерти. А так, как может осесть, например, мешок, наполненный грязью — как будто все ее внутренние органы превратились в кисель.
Если бы Сандра что-то чувствовала, ее бы замутило.
Бабочки бесновались вокруг, и тела Психеи и ее подручных истаивали, превращались в синий туман вместе с камнями, с кустарником, со всем вокруг. Только безвольное тело Бэлы оставалось невредимым. Почему-то. Сандра не знала, как так вышло, что бабочки ее не трогали. Может быть, по той же причине, что они не трогали саму Сандру.
Спираль боли и равнодушия раскручивалась в нее в душе, и синие бабочки множились, двоились и троились, фигурным винтом упираясь в закатное небо. Красивое зрелище…
— Саня!
Сандра опустила глаза, и с удивлением увидела, что Бэла приподнялась на локти и смотрит на нее налитыми кровью, заплывшими глазами.
— Останови это!
— Не могу, — устало сказала Сандра. На самом деле она могла… наверное. Просто не хотела. Зачем? — И не бойся. Нам они не повредят.
— Нам… пускай, — Бэла говорила сипло, как при сильной простуде. — А планете?!
Сандре было плевать на планету. Мир, где Белка из-за нее потеряла все; мир, где собственная сестра предала ее — такой мир не стоил того, чтобы существовать. Что там какая-то одна планета.
— Здесь дети на аттракционах! Мы же видели!
Да, видели. Ну и что? Дети, взрослые… какая разница.
— Сандра, если ты их всех убьешь, я не смогу быть твоим другом!
...Еще одно предательство. Впрочем, Белка имеет право. Сначала ведь Сандра сама ее предала.
— Это ничего, что я потеряла лису! — Белка встала, сделала шаг к Сандре и ее ноги подломились.
Саньке пришлось шагнуть вперед, ловя ее за локти.
— Это ничего, — пробормотала Белка, пьяная от боли. — У меня есть эфир. Есть вы с Сашкой. Все… все в порядке. Убивать… тяжело. Я знаю. Пожалуйста, не надо больше.