Еда

   Ира отбирает у нее тарелку и начинает с прежней старательностью подъедать остатки соуса.

   -- Не знаю, что они туда кладут, но очень вкусная штука.

   -- Можно просто отстоять очередь два раза, -- толкаю я идею. -- Один раз с двумя детьми, а в другой просто поставить кого-то одного из них. Кассирша вряд ли запомнит, вон народа сколько.

   -- Долго стоять, -- вздыхает Ира, отрываясь от вычищения тарелки.

   Даша поднимает на меня взгляд -- и я вижу себя.

   Как когда-то я шла домой вместе с отцом, а он увидел на столике возле кафе стакан с недопитым пивом. И допил, да. Из кафе выглянула женщина, видимо, продавщица, просто посмотрела -- и тут же скрылась, но это презрение во взгляде я помню до сих пор.

   Никому нет дела до гордости маленького существа, которому стыдно, что его родственники ругаются с кассирами, вылизывают тарелки и допивают опивки. Да и вообще, кто ты такая, маленькая девочка, чтобы судить своих родителей, которые тебя родили, обеспечивают и далее по списку?

   Даша протянула Темочке свое печенье.

   -- На, я обещала.

   -- Спасибо, я уже наелся.

   Даша серьезно вздохнула и принялась грызть печеньку.

   Нам предстоял еще и путь назад.

   -- Давайте поедем обратно на автобусе. Я заплачу, -- сказала я.

   Ира тут же спохватилась:

   -- Хорошо, тогда я в "Ашане" куплю кое-то. Чтоб с пользой проехаться.

   Она набирает огромный пакет дешевой еды. И мы возвращаемся.

   В автобусе Даша садится возле меня и начинает рассказывать о своих школьных проблемах. Я пытаюсь объяснить, что все это когда-нибудь покажется ей смешным. Она не очень-то верит.

   Хорошо, что мы все когда-нибудь вырастаем.

   Банка огурцов

   Я превратилась в электрообогреватель. У нас был такой в деревне -- за решетчатой перегородкой докрасна раскалялась спираль. Внутри меня тоже что-то накалилось и не желало охлаждаться. Температура под сорок держалась вторую неделю. Я лежала в Боткинской больнице, в палате, рассчитанной на четверых человек.

   На соседней кровати обреталась девочка семнадцати лет, тоже горевшая.

   Еще с нами были две бабуси -- тихая и громкая. Тихая просто читала книжку, а громкая все ругалась по мобильному с родственниками.

   Кто-то из родственников заходил к ней каждый вечер -- и всегда кто-то новый, ведь невозможно вытерпеть такую бабку два дня подряд. (Родне повезло -- их было много, и они сменяли друг друга на боевом посту.)

   К тихой бабушке никто не приходил, и она вообще не вставала с кровати, я даже не знаю, когда она ходила в туалет.

   Хотя -- с другой стороны -- меня тоже не тянуло в это место.

   Ибо нечем.

   Кормили в больнице странно. Я ничего не имею против хлебных котлет. Они тоже люди. Но тертая вареная морковка на гарнир! Или тертая вареная свекла! Это и правда невкусно. Очень невкусно.

   Девочка, лежащая рядом, любила что-то рассказывать о себе.

   -- Меня мама так плющит, так плющит!.. Хочет, чтоб я обязательно вышла замуж, когда вырасту!

   -- А ты еще не выросла? -- удивляюсь я. -- Ты, по-моему, метр семьдесят где-то!

   -- Не-е-ет, я еще не выросла! Выросла -- это когда диплом получила! Мама хочет, чтоб я диплом получила -- и замуж. А я ей -- что в семье хорошего? Ну вот что?

   -- Те банки, что в самом углу полки стоят, не открывайте -- это на особый случай, для гостей! -- кричит в телефон громкая бабка. -- Я туда самые отборные помидоры запихивала!

   Девочка давится смехом и прикрывает лицо уголком одеяла, чтоб бабка не заметила.

   Вечером девчушку навещает мама.

   Удивительно, как она на нее похожа. Такая же неуловимо смешливая, легкая женщина.

   -- Я тебе пирожков принесла. Тут монастырь недалеко, там в лавке всякие пирожки продают -- я решила взять на пробу. Тут с рисом и с гречкой -- не знаю который какой.

   -- Ма-ам, а в них лук есть?

   -- Ой, не знаю!

   -- Ма-а-м, ну я же не люблю с луком!

   -- Ну надломишь, поковыряешь...

   -- А потом, если что, выкинуть? Нехорошо!

   -- Отдашь кому-нибудь...

   -- Расковырянный пирожок?

   Мама смеется:

   -- Ну глупая я, глупая!

   Она обнимает девочку, но та вырывается, забирается под одеяло и натягивает его до самого носа.

   Мама легонечко касается ее лба.

   -- Я вот сейчас шла по коридору, а там на лавочке мужчина с женщиной сидели. Она вся такая сопливая, несчастная... А он ее обнимает, жалеет...

   -- А в Англии в XIX веке, если какая-нибудь графиня болела, она запиралась в своих покоях, пока не поправится, чтобы муж ее в таком неподобающем виде не увидел!