Страница 13 из 17
– Об этом судить не нам и не ему! – уверенным тоном заявила её тётушка Наталья Кирилловна Загряжская. – Я поговорю с Конрадом! А тебе, моя милая, вредно впадать в печаль! Прекрати сейчас же!
Наталья отняла руки от лица и вытерла слёзы.
– Ты не только о себе должна теперь думать! – напомнила тётушка.
– Но ведь он же…! – Наталья развернула зажатую в кулаке записку. – Прощения просит… И прощается!.. Навсегда…
– На всё воля божья! – смиренно произнесла Наталья Кирилловна и перекрестилась. – Все под ним ходим. И пути Господни неисповедимы.
– А как же я? – и молодая Наталья вновь приготовилась заплакать.
– Девочка моя, я же просила! – строго сказала старая Наталья.
Фрейлина попыталась улыбнуться и вытерла слёзы.
– Вы правы, тётушка! Никак не привыкну!.. Но мы-то как же? – спросила она и положила руки на живот.
– Были бы живы-здоровы! Это от небес зависит. А всё остальное – в наших руках! Женихов, моя милая, в Санкт-Петербурге – пруд пруди! И не у каждого за свадебным столом император с императрицей восседать будут!
– А у меня будут?
– Это уж моя забота, милая моя!
Прошло две с половиной недели. Рана у Охотникова всё не затягивалась. Посещавший раненого Стофреген смотрел на неё со всё большей тревогой.
27 октября штабс-ротмистр написал прошение об увольнение его в отставку по причине имеющейся в нём грудной болезни.
На следующий день в его квартире появился Уваров.
– Так! – загрохотал в прихожей рокочущий голос генерала. – Предъявите мне моего болезного штабс-ротмистра!
Генерал быстро пересёк все комнаты и подошёл к постели Охотникова.
– Бонжур, мой дорогой! Са ва бьен? Короче, как себя чувствуешь?
– Здравствуйте, Фёдор Петрович, – тихо ответил раненый. – Так же… Как и в прошлый раз.
– И никаких улучшений?
– Увы. Скорее, наоборот. Да вы садитесь, Фёдор Петрович!
– А эти чёртовы эскулапы что говорят? – спросил генерал, усаживаясь в кресло. – Лекарства, какие надо, дают?
– Дают. Но они…
– Что?
– Как мёртвому припарки.
– Так! – важно изрёк Уваров. – Стало быть, оборону держишь?
– Держу.
– Великий Князь о тебе всё время справляется. Велел передать самые…
– Спасибо. В полку что?
– Маршируем. Строй учимся держать ровнее. Уставы вдалбливаем.
– К войне готовитесь?
– Не приведи Бог, конечно! Но если Его Величество бросит клич, костьми ляжем! Все, как один!
– Краснова что-то давно не вижу. Раньше каждый день навещал.
– Срочно отправлен в армейский дивизион!
– Вот змея!
– Кто? – с удивлением спросил генерал.
– Старушка одна. Мстительная.
– Старушки бывают те ещё! – согласился Уваров. – А наш Егор Краснов послан с секретнейшим посланием императора, содержание коего разглашать не имею права. Тем более, оно мне и неизвестно.
Уваров встал.
– Что ж, поправляйся, Алексей! Какие просьбы есть?
– Чтоб прошение моё удовлетворили.
– Рассмотрим, не беспокойся! А что Его Высочеству передать?
– Уверения в моём нижайшем почтении.
Уваров сверху вниз посмотрел на лежащего и изрёк:
– Да уж, ниже некуда!
Княгиня Голицына, прогуливаясь по гостиной, диктовала письмо. За столом сидел секретарь и старательно всё записывал.
– Самая главная наша новость – императрица родила дочь. Великую Княжну нарекли Елизаветой. Случилось сие событие третьего ноября.
– Третьего ноября, – повторил секретарь, записывая.
– Мария Фёдоровна, конечно же, недовольна. У неё вновь подозрения по поводу непонятного происхождения внучки.
– А что же тут непонятного? – удивился секретарь.
– Это, – княгиня бросила на секретаря строгий взгляд, – не нашего ума дело!
– Ясно, – тихо произнёс секретарь и обмакнул перо в чернильницу.
– Это не нашего ума дело! – повторила Голицына. – Тем более, и император к сетованиям матери не прислушивается, оставляя все её наветы без внимания. Жену навещает часто и о малютке заботу проявляет трогательную.
– Трогательную, – повторил секретарь.
– Написал?
– Да.
– Дальше! Кавалергард Охотников, о котором я тебе уже писала, всё ещё находится в постели, рана его не заживает. Как говорят, 14 ноября он получил уведомление о полной отставке.
В гостиную неслышно вошёл Панкратий и объявил:
– Кавалерственная дама Загряжская Наталья Кирилловна!
– Вот как? – удивилась Голицына. – Проси!
– А письмо? – спросил секретарь.
– Потом допишем! Ступай!
Секретарь удалился.
В гостиную вплыла Загряжская. Дамы галантно раскланялись.
– Прошу! – пригласила княгиня, и дамы расположились у стола. – Чаем потчевать? Или как государыня Екатерина?
– Как государыня! – сделала выбор Загряжская.
Голицына позвонила. Вошла горничная.
– Кофею! – приказала княгиня.
Горничная вышла.
– Как быстро уходит осень! – пожаловалась Загряжская. – Едучи к тебе, я так озябла.
– Ничего, кофей согреет!
Дверь растворилась, горничная внесла поднос с кофейником, чашками, кувшинчиком со сливками, баночкой варенья и свежими булочками.
Дамы принялись пить кофе.
– Как внуки? – спросила Наталья Кирилловна.
– Растут. Как тесто в квашне.
– Внучка, говорят, у тебя чудо?
– Да, шустра не по годам! Как и все Голицыны! Я ей почтение стараюсь внушить к роду нашему. Чтоб гордилась происхождением. Девятнадцатое колено от Гедимина всё-таки!
– А она что?
– Учудила на днях! Стала ей про Иисуса Христа рассказывать, про божественные свойства души Господа нашего. Чтоб почитала. Благоговела чтоб перед Всевышним.
– Мудро, княгинюшка, мудро! – вставила слово Загряжская.
– А она слушала, слушала и вдруг спрашивает: а этот Иисус, бабушка, если он такой замечательный, не из рода ли Голицыных будет? А, какова дитятка?
– Сколько ей?
– Седьмой пошёл.
– Редкостное дитя! – отметила Загряжская и переменила тему. – Мой племянник тоже учудил!
– Это который?
– Григорий Строганов.
– Тот, что в Испанию укатил? – предположила княгиня.
– Он самый! Все тамошние дамы от него без ума, говорят! На шею вешаются! И он, сказывают, тоже не теряется – ни одной юбки не пропустит!
– Загряжская кровь! – заметила Голицына.
– Не скажи, Наталья, не скажи! – решительно возразила Загряжская. – Она не каждого будоражит! Взять хотя бы моего Николая. Не в пример братцу своему сумасбродному всегда тихоней был. Но уж зато в кого этот бес вселится, удержу нет никакого! Такого начудит, пока не перебесится, хоть святых выноси!
– Да уж! – сочувственно заметила Голицына. – Как вспомнишь, волосы дыбом!
– Что им наши волосы! – вздохнула Загряжская. – Старики у нынешних молодых не в чести. Всё по-своему повернуть норовят. Неслухи, перекорщики, пустобрёхи!
– Своих я в узде держу! – строго сказала Голицына. – Что Дмитрия с Борисом, что Екатерину с Софьей.
– Как? – удивилась Загряжская. – Борису-то, небось, сорок уж!
– Тридцать девять.
– Вот! И Софьюшке, поди, тридцать уж?
– Тридцать один. Но для меня они всё равно – дети! А я для них – мать!
– Да, – согласилась Загряжская. – Мать – это святое!
Помолчали, прихлёбывая кофе.
– Варенье отменное! – похвалила Загряжская.
– Малиновое. И польза от него! Роджерсон рекомендует употреблять постоянно.
– Роджерсон в этом разбирается, – вновь согласилась Загряжская.
Помолчали ещё.
– А у меня к тебе дельце, Наталья! – заявила вдруг Загряжская.
– Догадываюсь. Не ради ж варенья по студёному городу в карете тряслась.
– Не ради, ты права! Приехала как бы по-родственному. Дела семейные решать.
– По-родственному? – удивилась Наталья Петровна. – С каких это пор Голицыны…
– С тех самых, как одна княгиня полковника Ивана среди прочих выделила и сетями амурными оплела.
– Ивана? – нахмурилась Голицына. – Амурными? О чём это ты?