Страница 8 из 12
Но в более тихом месте, вдали от групп экскурсантов, я нашла плоский темный камень, покрытый пятьюдесятью или более рисунками двухэтажных домов с остроконечными крышами. Когда я стояла и смотрела на него, он не показался мне чем-то особенным. Это было больше похоже на старинную риелторскую контору или мастерскую архитектора; возможно, это просто было место, где люди неторопливо вырезали свои мечты об идеальном доме. Понятно, что грубая резьба теперь бесцветна: любая краска давно исчезла бы под альпийским дождем. Но когда я сидела там, созерцая былое, я увидела на земле нечто вроде камушка. Он был другого цвета, чем все остальные обломки горных пород, – что бы это ни было, оно не являлось частью гор.
Я подняла его и поняла, что это нечто удивительное. Камень не выглядел многообещающе: грязный бледно-коричневый комок похожей на глину земли, размером и формой напоминающий куриное сердце. Спереди он был плоский, а сзади располагались три плоскости, похожие на слегка скругленную трехгранную пирамиду. Но когда я положила большой палец и первые два пальца правой руки на эти три маленькие плоскости, мне стало очень удобно держать их. И тогда я поняла, что этот кусок глины на самом деле был охрой, выпавшей из очень древней коробки с красками. Я смочила его слюной, и, когда грязь сошла, он стал темно-желтого цвета – цвета стога сена. Когда, копируя резьбу, я нарисовала на скале двухэтажный дом, охра ложилась ровно, не крошась: идеальный маленький кусочек краски. Странно было подумать, что последний человек, который рисовал с помощью этого материала, человек, чьи пальцы оставили бороздки, жил и умер около пяти тысяч лет назад. Он или она, вероятно, выбросили этот кусочек, когда тот стал слишком маленьким для рисования. Скорее всего, дожди вымыли его из земли и оставили для меня.
Охра – окись железа – была первой цветной краской. Она использовалась на каждом континенте, который заселял человек, с тех самых пор, как люди начали рисовать, и присутствовала на палитре почти каждого художника. В античные времена лучшая охра добывалась около черноморского города Синоп, в регионе, который сейчас принадлежит Турции. Она была настолько ценной, что каждый кусок краски обязательно маркировали специальной печатью. Эта краска была известна как «краска с печатью Синопа»: позже слова «синопия» или «синопер» стали общепринятыми терминами для обозначения красной охры[25]. Первые белые поселенцы в Северной Америке назвали туземцев «краснокожими индейцами» из-за того, что те окрашивали себя охрой (она была оберегом от зла, символизирующим добрые стихии мира[26], или защитой от холода зимой и от насекомых летом[27]); в Свазиленде на хребте Бомву (Bomvu означает на языке зулу «красный») археологи обнаружили шахты, использовавшиеся по крайней мере сорок тысяч лет назад для добывания красного и желтого пигментов, которыми люди окрашивали свои тела[28]. Слово «охра» происходит от греческого слова, которое переводится как «бледно-желтый», но со временем его значение изменилось и стало обозначать нечто более яркое и активное – нечто более красное, коричневое или землистое. Теперь это слово можно использовать для обозначения почти любого природного землистого пигмента, хотя наиболее точно оно описывает почву, содержащую некоторое количество гематита или железной руды.
В Любероне, горном массиве на юге Франции, есть большие охряные рудники, а еще более знаменитые залежи охры находятся в тосканской Сиене: мне нравится думать, что мой маленький кусочек краски был привезен оттуда неолитическими торговцами, деловито менявшими краски на горные меха. Ченнино Ченнини писал о том, как в детстве, гуляя с отцом, он нашел охру в Тоскане. «И, достигнув небольшой долины, очень дикого крутого места, и поскребя кручу лопатой, я увидел трещины, заполненные землей самого разного цвета», – рассказывал он. Ченнини нашел желтую, красную, синюю и белую землю, «и эти краски появились на этой земле точно так же, как морщина проявляется на лице мужчины или женщины».
Я понимала, что во всех местах, где добывали охру, от Сиены до Ньюфаундленда и Японии, будут свои истории, но в поисках этой первой цветной краски я решила отправиться в Австралию, потому что именно там я могла найти самую длинную непрерывную традицию живописи в мире. Если меня так очаровал маленький кусочек пятитысячелетней охры, то насколько сильнее я была бы очарована в Австралии, где пещерные художники использовали эту краску более сорока тысяч лет назад? Но я также знала, что в самом центре Австралии я найду историю о том, как эта древняя традиция живописи трансформировалась в одно из самых захватывающих новых художественных течений последних лет.
Перед отъездом в Австралию я позвонила своему другу – антропологу из Сиднея, который много лет работал с аборигенами. В конце нашего телефонного разговора я посмотрела на свои записи. Вот они:
– На это уйдет время. Много времени.
– Охрой до сих пор торгуют, даже сейчас.
– Красная охра – это мужское дело. Будь осторожна.
Последний пункт я рассеянно подчеркнула несколько раз. Казалось, что самая распространенная краска на земле была и самой таинственной. Получить полную информацию об охре оказалось немного сложнее, чем я думала.
Когда мы с Хетти Перкинс, одной из местных кураторов в галерее Нового Южного Уэльса, пили кофе в саду галереи после открытия ретроспективы искусства аборигенов, она энергично рассказывала о скрытых от посторонних глаз традициях коренного населения[29]. «Это одеяло, – сказала она, положив руку на лист белой бумаги в моей тетради, – а это Австралия, – продолжила она, прикоснувшись к деревянному столу. – Ты поднимаешь бумагу, а под ней все… многие картины похожи на одеяло… мы не понимаем полностью их смысл, но знаем, что они передают суть этой земли». Меня заинтриговало, не заглядывала ли она, так сказать, под этот самый стол. «У меня нет на это права, – сказала она. – Вот почему я осторожна. Не мое дело – спрашивать, что что-то означает. Это придет позже».
В тот вечер я осознала, что, по сути, собиралась искать пигмент, который в одном из своих воплощений мне не разрешалось видеть и который использовался для рисования тайных изображений, о которых мне не разрешалось знать. Я с уважением отнеслась к этим тайнам. Но что же тогда, в этих довольно суровых условиях, я могла бы найти на севере, а затем и в центре Австралии, что помогло бы мне понять привлекательность охры?
То, что я обнаружила, было самой охрой. Я нашла ее сразу же, я обнаружила многие мили охры. Вся верхняя оконечность Австралии – это один большой карьер охры, ее так много, что люди используют ее в коммерческих целях для производства цветного бетона. В первое утро в Дарвине я отправилась на раннюю утреннюю прогулку по пляжу Ист-Пойнт, который славится своим многоцветьем. Скалы были похожи на пошедшее волнами малиновое мороженое, как будто какому-то ленивому предку было поручено смешать желтые, белые, оранжевые и красные кусочки в коричневый цвет настоящих скал, но его отвлек пробегавший опоссум, и в конечном итоге этот лентяй оставил сушиться несмешанные цветные вихри. Пятна алого гематита напоминали брызги крови на белесых камнях. Когда я растерла рыхлую гальку в известковом растворе и добавила каплю морской воды, то обнаружила, что могу рисовать полученной краской – на своей коже, на бледных скальных выступах. Но, в отличие от гладкой итальянской охры, эти австралийские пигменты были зернистыми и отслаивались неровными кусочками. За этой краской не стоит проехать и мили, подумала я, хотя, конечно, понимала, что именно это и сделала.
25
Томпсон, Материалы, использовавшиеся в средневековой живописи, стр. 98.
26
Том, Becoming Brave: The Path to Native American Manhood, стр. 43.
27
Маршалл, The Red Ochre People, стр. 41.
28
Сагона, Bruising the Red Earth, стр. 133.
29
Papunya Tula: Genesis and Genius, Art Gallery of New South Wales, август – ноябрь 2000. Это была первая крупная ретроспектива движения искусства Центральной пустыни с тех пор, как оно началось в 1970-х годах. Она проходила в рамках Олимпийских игр 2000 года в Сиднее.