Страница 2 из 8
Свой перформанс Колокольцев мотивировал неприятием бытия. Бунтаря раздирали диалектические противоречия. Сознание северного карбонария, в унисон с его женой и детьми, здесь и сейчас требовало индивидуальной квартиры со всеми удобствами. Бытие же поставило философа-луддита в многотысячную очередь «на квартиру» с туманными перспективами. Немного пораскинув мозгами, этот марксист поневоле окончательно склонился к постулату, что материя первична. И лучше, чтобы эта первоначальная субстанция определяла здесь и сейчас общественное сознание его семьи на отдельной жилплощади с нормативом: не менее 8 кв. м. на человека-душу.
Что делать со смутьяном, никто из местных начальников не знал. Обращаться за советом к вышестоящим руководителям боялись. Не те времена. Поставят на вид. Обвинят, что не доглядели и не предупредили смуту.
Ранее в добром здравии и ясном сознании, пробив ограждение, на взлё тную полосу никто не приземлялся. Оно, конечно, бывало – под пьяную лавочку топили в болоте самосвалы. Но в трезвом виде на взлётку…
Резервных квадратных метров в городе для пролетариев тоже не держали. Да и поощрять возмутителя порядка было не с руки. Предоставить вымогателю место в общежитии с решетками на окнах с ограничением передвижения на срок от 3 до 5 лет мешала начавшаяся перестройка.
Руководство постановило: «Отбуксировать революционный „жигуль“ за пределы аэропорта без других последствий для нарушителя».
Сибирский карбонарий сделал ответный гроссмейстерский ход в этом миттельшпиле. Запер изнутри двери своего «броневичка», обутого в нижнекамские шины, и объявил бессрочную голодовку.
Жена новоявленного декабриста сиреной разнесла весть о подвигах «народовольца» в редакции местных газет и среди общественности.
В городе, построенном в зоне вечной мерзлоты, запахло революционной весной.
Народ «оттаял» и вышел на первый незапланированный митинг.
На мероприятие пригласили и виновника торжества.
Под бурные аплодисменты собравшихся герою предоставили слово. Искусством красноречия сибирский Демосфен решил не баловать толпу. Под бременем неожиданно свалившейся славы вождь местной оппозиции смущенно выдавил из себя: «Спасибо… Не ожидал…» И массы поняли его, как надо: «Ослабел от голода. Говорить даже не может».
Один за другим на импровизированную трибуну – лестницу здания местного стройтреста – взбирались доморощенные ораторы. Которые чихвостили власть, а заодно плохую погоду, курящих соседей и мусор в подъездах.
Многим запомнилась эмоциональная речь делегата от городской молодежи.
Мой товарищ Алексей Сорочкин жил эпатажем. Безучастно внимать стенаниям блеклых ораторов он не мог.
– Дайте слово молодым! – С отчаянной решимостью, расталкивая всех локтями, он рванул к трибуне.
– О чем будешь говорить? – удивляюсь смелости приятеля.
– Пока не знаю. По ходу придумаю.
Юный Цицерон взошел на ростру. Народ затих в ожидании.
– Люди, не забывайте про молодежь! – оратор воздел руки к небу. – У вас в подъездах дети спиваются! Без них нет будущего! Молодых – во власть!
Толпа одобрительно загудела.
Первый урок публичного выступления я запомнил хорошо. Не важно, что сказать, главное – как!
Лёд тронулся.
Резкие порывы ветра «политической весны» унесли в неизвестном направлении её первую ласточку – Коломильцева.
Впереди нас еще ждали: исторические разоблачения культа личности, талоны на продукты и спиртное, запрещение компартии и т. п. Бедные, бедные учителя… Наставники близко к сердцу принимали то, как бурная река-перестройка разбивала их идеалы о скалы новой жизни.
В нашем классе тоже запахло переменами. Хиросимой средней образовательной школы № 3 стала публикация в газете «Ленинское знамя» письма однокашника.
В советское время вся местная печать должна была содержать в себе антибожью искру марксизма-ленинизма. Носить гордое имя вождя мирового пролетариата: «Путь Ильича», «Путь Ленина», «Ленинская правда», «Правда Ильича», «Ленинская искра». На худой конец «Путь к коммунизму» или «N-ский рабочий». Никакой тебе свободы печати и наименования. Единственная на всю страну «желтая» газета, и та про работу – «Труд».
Анекдот на эту тему.
Диалог у киоска «Союзпечать»:
– «Советская культура» есть?
– Нет.
– «Правда»?
– Продали. Остался только «Труд»!
Опубликовать статью за своей подписью крайне непросто. Даже низовое звено СМИ – многочисленные заводские многотиражки и «районки» завалены письмами читателей, перлами юнкоров (юных корреспондентов) и опусами зрелого и преклонного возраста рабселькоров (рабочих и сельских корреспондентов). В городской редакции уже приличный конкурс материалов. В областных и республиканских изданиях работали «зубры». Рукописи проходили строжайший отбор и цензуру. Каждое слово выверялось и перечитывалось на десять раз.
А тут школяр безусый. В городскую редакцию настрочил письмо о фальши комсомола. Скромный и застенчивый Виталик Акимов из нашего класса – и скандальная публикация.
Резонанс был. На урок истории примаршировала солидная делегация: директор и завучи. Автору памфлета предложили публично покаяться. Мол, если с моралью и комсомолом не в порядке, так это «отдельное проявление безобразия на местах». Сами в этом и виноваты. Надо признаться, «коллективный» грешок был. Нарушили устав этой левой молодежной организации. Накануне автора, «за активную жизненную позицию», «единогласно» избрали комсоргом. Хотя я на тот момент даже комсомольцем не являлся! Возраст не позволял. Слова Богу, об этом проступке первичной ячейки «старшие» товарищи не узнали. Да и не про это была заметка в газете.
Класс Виталика не сдал. Поддержали его единым фронтом. Опешившее начальство учебного заведения ретировалось…
Ни в коем случае не обвиняю любимых учителей! Они выполняли указания «сверху». Руководствовались чувством партийного долга в духе того времени!
Эта резонансная публикация в «Ленинском знамени» произвела внезапное увеличение критической массы. Сами собой в обществе стали происходить непредсказуемые процессы. И пусть мне кто-нибудь попробует возразить, что это случилось не из-за напечатанного в местной газете письма юнкора!
Главное для нашего повествования – в государстве объявили первые за последние семьдесят лет демократические выборы.
Но как их проводить, никто не знал. Точнее, старый механизм существовал. Первичные ячейки КПСС выдвигали кандидатов, которых утверждало вышестоящие «товарищи». Для проформы проводились партконференции, на которых «единодушно» одобрялись назначенцы. Все проходило спокойно, без лишнего шума и неожиданностей. Выборы были этаким обязательным ритуалом перед вручением депутатского мандата. Единственное, что требовалось для соблюдения этого обряда, – явка. Со страниц газет, из радиоприемников и телевизоров доярки, трактористы, рабочие-металлурги и ветераны призывали прийти на голосование. С этой же целью в трудовые коллективы внедрялись партийные агитаторы. Работников сгоняли в «красные уголки» на предприятиях и разъясняли политику партии на современном этапе.
Для привлечения несознательных на избирательных участках торговали дефицитом и сладостями. Ради вкусняшек и шли к урнам с бюллетенями!
Вспоминаю пышущие жаром пирожки с рисом и мясом, клюквенное желе, сладкий «хворост» – слюнки текут.
Конечно, никто не спорит с Сократом: «Non ut edam vivo, sed ut vivam edo!» [10]Перефразирую этого античного философа: гораздо умнее ходить голосовать, чтобы есть. А не есть, чтобы голосовать.
Низкая явка означала плохую агитработу местного партийно-хозяйственного аппарата. За такую «низость» от вышестоящих товарищей можно было здорово получить по шапке. Регионы бились за очереди к избирательным кабинкам. Существовали и свои хитрости. Опытные организаторы показывали незначительный рост пришедших на участки. Логика проста: покажешь явку меньше, чем в прошлый раз, – получишь нагоняй. Дашь слишком высокий результат – как переплюнешь его в следующий раз?.. В общем, старая избирательная технология была. Но для перестроечной России она уже не годилась. Появилось незапланированное и непредсказуемое. Выдвинулись независимые кандидаты. Им не давали слова в газете «Ленинское знамя», не организовывали встречу с трудовыми коллективами в «красных уголках» на производстве, не утверждали на партконференциях. Но «независимые» лезли, как тараканы, из всех щелей.
10
Я ем, чтобы жить. А некоторые живут, чтобы есть.