Страница 2 из 5
Справедливости ради следует добавить, что в одном пространстве-времени с этим рукотворным земным раем (сравнительно с последующей разрухой – до сих пор, до XXI века!) существовал, как положено, и ад. Точнее, целых три ада.
Первый заключался в тяжком продолжительном физическом труде 364 дня в году (365 в високосном). Редко меньше 10–12 часов в день – разве что по воскресеньям и праздникам. Часто до 14–16 часов – до предела человеческих возможностей. Это сегодня у нас почти каждый день – либо выходной, либо праздник, либо отпуск. А домашняя скотина такого баловства не признает – требует ежедневного ухода. Да и поле-огород живуч по своим законам, далеким от людских удовольствий. И кто бы мог подумать, что такой ад кромешный и есть нормальные условия существования человеческого общества? А как только начинаются сплошные выходные-праздники-отпуска, перемежаемые чаепитиями до и после обеда, всевозможными юбилеями и другими оргиями, – это верный признак близкого конца прогнившей цивилизации.
Добавим, что 12–16 часов работы в день – это не собрание-заседание. Это в три часа утра (глубокой ночью по-нынешнему) хозяйке вставать доить корову, а хозяину – задавать корм скоту. Затем часы и часы лопатой или вилами до изнеможения. И только потом завтрак. И опять часы и часы работы. Обед и «мертвый час – иначе не выдержишь. Снова часы и часы работы. Ужин. И часто многое еще доделывать после ужина, чтобы часов в десять вечера рухнуть мертвым сном. А через пять часов – подъем…
И все это – в избе площадью не более 15–20 кв. м (часто – менее) и высотой не более 3 м (часто – менее). В этой привычной до сих пор кубатуре ночевали не двое, как сейчас, а человек двадцать, в том числе пара стариков и больше дюжины детей мал мала меньше. Спали в четыре яруса: молодежь высоко под самым потолком на полатях, старики – на печке, супруги – на сундуке, служившем кроватью, рядом по лавкам кто постарше, малышня – вповалку на полу. И каждый год – новый младенец орет по ночам в люльке. И каждый год в той же избе выхаживаются новорожденные теленок, затем жеребенок, затем ягнята, затем козлята и т. д. В хлеву в первые недели жизни они просто замерзнут.
Перечитайте этот абзац еще раз и попытайтесь вообразить себе этот комфорт, который автор ребенком видел из соседней горницы отнюдь не в самой бедной избе на селе.
Можно представить, какое обилие насекомых дополняло такое сосуществование разных млекопитающих. Касательно комаров, насколько помнится. Господь Ладу более или менее миловал. А вот мух всюду – как людей сегодня в центре Москвы. И, понятно, в каждой избе – клопы, блохи, тараканы, как саранча. До сих пор не знаю, какими народными средствами бабушка ухитрялась держать избу в чистоте от этой нечисти.
Во всяком случае, с клопами мне впервые пришлось познакомиться уже десяти лет от роду. И не в селе Лада, а в городе Чистополе. На съемной квартире, где среди ночи проснулся полузагрызенный. А когда зажгли свет, с ужасом увидел десятки мерзких тварей, наползающих на меня со всех сторон. Я еще не читал тогда воспоминания маркиза де Кюстина «Россия в 1839 году», где он утверждал, что такое обилие клопов было не только в крестьянских избах, и что он спасался от них, приказывая ставить ножки своей походной кровати в лоханки с водой и закрываясь сплошным пологом от пикирующих с потолка клопов, как от москитов в тропиках.
А с блохами впервые и вовсе столкнулся лишь на четвертом десятке лет жизни. И не где-нибудь, а на даче в Саулкрастах под Ригой – наследие обитавших там до нас псин. Ну а что такое тараканы – знает и поныне почти каждый москвич. В деревенских избах их было не меньше, чем мышей в амбарах. В нашей избе благодаря стараниям бабушки – не больше, чем сегодня в моей городской квартире, раз в месяц пришелец от кого-то из соседей.
Второй рукотворный ад люди устроили сами себе своими отношениями друг с другом. Чтобы выдержать каторжный труд, были установлены его вековые ритуалы, дополненные такими же ритуалами быта и досуга. Все было как на сцене театра – каждый обязан был играть свою роль. За этим бдительно следило всемогущее в тех условиях общественное мнение окружающих. Чуть оступился в чем-то – окрик, брань, затрещина, избиение, обидное прозвище, травля, самоубийство. Все это с самых ранних лет видел и слышал все в той же Ладе. Мне ото всего этого перепала сущая гомеопатия, но и в двадцать лет я инстинктивно закрывался рукой, когда мать делала в сердцах неосторожное движение: вполне мог последовать привычный подзатыльник.
Наконец, в третьем аду чертовщиной являлось всевозможное начальство. И то, которое требовало «выкупных платежей» сверх немалого налога. И то, которое просто отбирало собранное зерно, оставляя самую малость на семена и скудное пропитание. И то, которое отобрало землю и почти весь домашний скот, заставляя работать даром за право не умереть с голода картошкой с оставшегося мочка приусадебного участка. И то, которое без взятки не даст разрешения ни на что в жизни. И то, которое может запросто сжить со света, если не угодишь в чем-то. Вплоть до сего дня.
Как выжить в таком аду, где спасается только низко кланяющийся и ломается насмерть всякий, сохранивший хоть малейшее чувство человеческого достоинства? Тоже вплоть до сего дня.
Русское крестьянство приспособилось. Оно научилось отделять родную страну (родину, отечество) от чужого, враждебного государства на той же территории, в том же времени-пространстве. Что никак не мешало вечным царистским иллюзиям («Вот приедет барин…»). Мне для этого потребовалось почти 45 лет жизни и нечто вроде казни. Как говаривал в таких случаях Высоцкий, «распяли, но не сильно». А вот царистские иллюзии, как и у всякого крестьянина, никуда не делись. Хорошо хоть понимаю, что иллюзии.
Судьба моего родного села – судьба всей России. Или по меньшей мере так называемой среднерусской полосы между тундрой-тайгой на севере, степями на юге, Беларусью на Западе и Уралом на Востоке.
Тысячелетие назад эта обширная местность, сопоставимая по площади едва ли не со всей Западной Европой, или Ближним Востоком, или Индостаном, или собственно Китаем (без его пустынных зон), описывалась известной формулой из пушкинской «Руслана и Людмилы». Помните там о «пустынных муромских лесах»? Это была действительно лесная пустыня, засеченная разве немногим больше, чем тундра или сибирская тайга. Изобилие всякой лесной дичи – от медведя до зайца и от оленя до кабана – и редкие маленькие поседения из нескольких хижин по берегам рек.
Именно такой лет пятьсот назад была вся Финляндия (кроме южной прибрежной полосы и северной тундры). С тем же самым коренным населением из разных угро-финских племен, которые оставили всей местности свои названия. От Невы до Тамбова и от Москвы до Сыктывкара. Ко времени татаро-монгольского нашествия сюда стали проникать славянские племена из бассейна Днепра и тюркские – с юга. Места хватало: редкие маленькие поседения просто терялись в море лесов. Чересполосица племен возросла после похода Ивана Грозного на Казань и раздачи земель Среднего Поволжья его боярам и дворянам (не только славянского, но и тюркского, и даже германского происхождения). Новые помещики стали вывозить в новые седа русских крестьян из своих имений с запада. Так, в частности, родилась Лада. Но и тогда никаких значительных столкновений между финнами, славянами и тюрками не отмечалось. С тех времен и до наших дней. И объяснение такому миролюбию простое: ни одно из племен не норовило паразитировать на другом (причина национальной вражды в России XVIII–XX вв., и чем ближе к XXI веку – тем сильнее).
Враг был общий – разбойники, которые грабили одинаково и финнов, и славян, и тюрков. Сначала просто как разбойники. Потом как созданное ими государство – до XX века включительно.
Правда, сначала хищники были свои собственные. Человеческое общество так устроено, что наиболее удачливому или наиболее наглому воину-охотнику всегда отводилось самое почетное место у костра, предлагался самый лакомый кусок и доставалась самая привлекательная самка (что обеспечивало лучшее генетическое наследство для последующих поколений – в этом смысле сообщество людей ничем не отличается от стаи собак или стада обезьян). Если же такой воин становился вдобавок организатором-вождем, он, как правило, норовил сделать свои привилегии традицией, да еще передать их сыну (сыновьям). Начиная с жилья, пиршественного стола, гарема и кончая пышными похоронами вместе с лошадьми, женами и прочей домашней живностью. Тут славянские вожди ровно ничем не отличались от финских, тюркских, арабских, индийских, китайских и всех прочих. Что делать? Начальство всегда злоупотребляло своим положением и не прекратило этого безобразия до сего дня.