Страница 99 из 113
Ему очень нужно было верить, что прощает…
Он искренне хотел, как лучше. Анфиса не должна была выходить на Аню. Угроза возврата денег должна была стать достаточным гарантом для жадной суки. А получилось… Что он ее недооценил. Только зачем она полезла к Ане лично, так и не понял.
Долго думал. Пытался разобраться. Пытался у себя в голове сложить то, что Аня озвучивать отказалась, но к вразумительному выводу не пришел. Просил только раз за разом быть разумной, осторожной… И злился каждый раз, когда Аня отвечала так, что понятно: какой она будет — не его дело.
Дорога из квартиры в аэропорт недельной давности показалась Корнею слишком стремительной. Обратная — из аэропорта домой — наоборот будто тянулась невыносимо долго.
Он написал Ане сразу по прилету. Она прочла, но ничего не ответила. Когда набрал — не взяла…
Корней знал, что это значит. Прекрасно знал, но отказывался верить до последнего.
Откинулся затылком на подголовник, закрыл глаза, сжал челюсти… И очень хотел поверить в чудо. Одно маленькое всеобъемлющее чудо.
Что он зайдет в квартиру, окликнет: «Ань, ты дома?», услышит шаги из спальни, она выглянет, улыбнется, побежит навстречу — на цыпочках… На шее повиснет, станет целовать, смеясь при этом…
Зашепчет: «я так скучала, Корней… Я так скучала»… Он оставит чемодан в коридоре. Кое-как замкнет дверь, а потом популярно объяснит, что он тоже… Так скучал.
Вот только…
Вышел из автомобиля у подъезда, поднялся на свой этаж, открывал квартиру, чувствуя, что вера мрет… Здесь было тихо. Мертво будто…
— Ань…
Он окликнул, чувствуя, что сердце ускоряется, будто в последний раз, давая шанс…
Зря давая. Потому что в ответ — тишина. Ни шагов. Ни присутствия.
Корней даже не раздевался. Прошел вглубь квартиры, сразу в спальню…
В гардеробной — ее вещи. В ванной — баночки какие-то. На аккуратно застеленной кровати стоит ноутбук, который он когда-то подарил. В углу — гитара на подставке. Вот только все это тоже выглядит, как бутафория. Почему-то понятно, что вещи есть, а ее — нет.
Корней стоял посреди спальни, крутя головой. Чувствуя себя будто в театральных декорациях. Сконструированных, чтобы сыграть пьесу его жизни. Пьесу без души, потому что…
Взгляд задержался на комоде. Там всегда стояла сраная лошадка. Сначала целая, потом аккуратно склеенная Аней. Действительно очень хорошо. Трещины практически незаметны, если не присматриваться, не брать в руки, не вести пальцами по легким шероховатостям швов.
Только сейчас ее там не было. Зато был футляр. Тот самый. Из-под кольца.
Понимая, что тянуть смысла нет, Корней подошел, взял в руки. Покрутил. Не хотел открывать, но и откладывать зачем? Самообман — не его конек. Неизвестность — не спасение.
Дыша ровно, он поднял крышечку, несколько секунд смотрел, принимая, потом хмыкнул, закрыл глаза…
Захлопнул, взвесил…
Швырнул о стену.
Уперся в комод локтями, вжался лбом в запястье…
— Сука.
Ругнулся, чувствуя, что волной накрывает отчаянье, которое он сдерживал всю неделю.
Потому что чудес не бывает.
Кольцо в футляре.
А она ушла.
Глава 37
Последняя неделя марта.
Последние две недели Корней жил в состоянии перманентной злости. С тех самых пор, как вернулся из Лондона в наполненную хламом, но при этом совершенно пустую квартиру.
Парадоксально, но она для него — еще недавно заядлого холостяка-одиночки — вдруг стала именно такой.
Старался сублимировать. В основном — в работу. В основном получалось. Но иногда… Крыло. Обычно вечерами.
И самое ужасное, что легче не становилось, хотя хотелось бы.
Себе признаться можно. Хотелось.
Девочка решила по-своему. Не захотела ждать. Не захотела обсуждать и решать. Выслушивать не захотела. Ушла.
Имела право. Корней понимал это. И готовил-то себя тоже к этому. Но сделала ли этим кому-то лучше? Точно не ему. Построила мир… Оставила. Его… Бросила. И что с ними делать — с миром и с собой — неясно. Не объяснила.
Один раз он пытался поговорить. В стенах ССК. Там, где они по-прежнему пересекались. Аня только головой замотала, отпрянула, как от прокаженного, сбежала…
Дальше систематически морозила взглядом. Смотрела сквозь, если встречались в коридорах. Делала вид, что они не просто посторонние, но будто даже незнакомые.
Это невероятно бесило. Это казалось очередным доказательством ее незрелости. Так ведь дети себя ведут. Прячутся. Но даже это не помогало быстрее отмахнуться. Смириться. Принять. Жить, сука, дальше.
Иногда Корнею казалось, что уже почти… Он уже почти готов спокойно признать, что все кончено. Но это обычно длилось недолго. Стоило натолкнуться на нее, на какую-то ее вещь, оставленную в квартире, стоило увидеть кого-то отдаленно напоминающего, стоило «глюк» поймать, почувствовать вроде как тот самый запах, услышать тот самый смех… И снова крыло.
А сегодня… Новые вспышки ярости перед глазами. Потому что можно херить их отношения. Можно динамить его — действительно виноватого в том, что сделал вопреки обещанию не лезть… Но рушить свою жизнь просто потому, что присралось, потому что обижена…
Это было слишком. Для понимания Корнея и для его же терпения.
Возможно, это просто был повод, но его оказалось достаточно, чтобы…
— Ань, ты не пошутила насчет… — Алина обратилась к подруге, глядя с опаской. Впрочем, точно так же, как смотрела вот уже почти месяц. На будто утратившую искру во взгляде. И, скорее всего, в сердце.
— Не пошутила, Алина. Я… — безэмоциональную. Пустую. Словно стеклянную. — Устала…
Аня выдохнула последнее слово так, будто оно должно было все объяснить. Алина же могла только догадываться. В подробностях произошедшего она так и не разобралась. Просто поняла — все плохо. И все кончено. И Аня… Сходила говорить с Ольшанским об увольнении.
Сейчас же они шли по коридору в сторону своего опенспейса. Аня — глядя перед собой, забывая моргать. Бледная и серьезная. Инертная даже. Алина — не знающая, что сказать, как помочь, как переубедить… И стоит ли. Ведь неважно, насколько сильно ей не хочется отпускать Аню, если Ане в ССК плохо.
— Подумай еще, детка. Пожалуйста… Ты… Ты мне нужна…
И доступный ей максимум — это попытаться подбодрить. Взять Аню за руку, сжать холодную ладонь с силой, улыбнуться… Понадеяться, что и в ответ ей тоже улыбнутся, но нет. Только растерянный взгляд на руки, а потом…
Безошибочный через плечо. Как всегда, когда Высоцкий где-то рядом…
Алина моментально почувствовала дрожь, передавшуюся от Аниных пальцев, а потом следила с замиранием сердца, как он идет в их направлении. Не смотрел, но…
Чем Высоцкий становился ближе — тем ощутимей Аня подрагивала. Настолько очевидно, что Алине хотелось дернуть подругу на себя, прикрыть, спрятать… Чтобы мужчина прошел мимо, даже не глянув…
Вот только он остановился рядом, сжал с силой Анин локоть, не говорил ничего — ни Ане, ни Алине. Просто посмотрел первой в лицо, кивнул в сторону… Туда, где ответвление коридора и тупик.
Аню прошил новый приступ озноба, Алина сжала ее руку сильнее, готова была отстаивать до последнего, но пришлось отпустить. Ведь Аня сама разжала пальцы.
Быстро посмотрела на подругу, а потом исполнила молчаливый приказ Высоцкого. Потому что на просьбу это похоже не было…
Корней сжимал Анин локоть сильнее, чем стоило. Сам понимал это. И сам же себя не тормозил. Боялся ли, что взбрыкнет, откажется? Нет, конечно. Просто… Хотел хотя бы вот так убедиться в том, что она существует. Мучает, убивает постепенно, отдаляется, но существует в реальности, а не в его больной голове. Потому что иногда он начинал сомневаться. А вдруг приснилось?
Они остановились немного в стороне от снующих людей.
Корней видел, что девочка-подружка никуда не ушла. Осталась стоять там же, где он украл у нее Аню. Смотрела на них. Будто с опаской… Как на шухере стоит, ей-богу. И тоже бесит. Потому что поймать Аню саму стало практически нереально. А иногда скулы сводило, как хотелось… Поймать, замкнуть в кабинете… Или просто в машину затолкать. Привезти домой. На все замки. От всех спрятать. Только себе оставить. Потому что его солнце должно светить. Для него одного. Ему плохо жить в темноте. И посрать на права. Свободу передвижения, выбора… Она забрала с собой его свободу элементарно дышать, так почему он должен так просто отпустить?