Альфа и Омега

В подвале Дома царил тусклый полумрак, привыкнув к которому, мои глаза различали очертания каких-то коробок и накрытых чехлами старых вещей. Видимо, здесь начиналась та самая свалка, что позже перетекала на задний двор. Интересно, девочки наконец-то вывезли оттуда остатки хлама? Или все очистные работы были отложены до весны, когда растает снег? Весны, в которой его уже не будет… Страшно было думать о том, что жизнь никого не ждет и никогда не останавливается. Ей было плевать на наши радости и горести, она сметала их со стола вольным широким жестом, с одинаковым равнодушием оставляя в прошлом и героев, и злодеев. Не существовало вселенской справедливости, а та судьба, что подарила нас с Йоном друг другу, была всего лишь лотереей, в которую мы оба проиграли. Незадолго до своего тридцатилетия я узнала о том, что настоящая любовь существует, я узнала, какова она на вкус, какой у нее запах и какое наслаждение она может дарить. А еще — какую кровоточащую рану оставлять, когда ее выдирают из сердца с корнем. Зная, чем все закончится, свернула бы я в тот вечер в бывший складской квартал, чтобы срезать путь? Кажется, теперь я точно знала ответ на этот вопрос — нет, не свернула бы. Потому что в таком случае, возможно, Йон остался бы жив. И если ценой его жизни было мое собственное духовное пробуждение и величайшее, пусть и невыразимо короткое счастье, я готова была бы ее заплатить.

Перебивая мои мысли, из угла, в котором сидел прикованный альфа, донесся шорох, сопровождающийся постепенно нарастающим глухим звоном цепи.

— Йон? — дрогнувшим голосом спросила я. — Ты еще… ты еще со мной?

Ответом мне послужило недовольное ворчание, в котором уже было куда больше звериного, чем разумного, и сердце сжалось у меня в груди. Его глаза стали совершенно желтыми, и мне казалось, что они ощутимо светятся в полутьме подвала, ведь иначе я бы едва ли смогла так ясно разобрать их цвет. Он смотрел на меня, не отрываясь, и его лицо, искаженное увеличившимися клыками, сейчас совсем не напоминало то, в которое я начала влюбляться, кажется, с нашей первой встречи.

— Ох, любимый, — тихо проговорила я, вытянув левую руку в его сторону, словно в последней бесплодной попытке дотронуться до его кожи, и он медленно, словно отражая меня, как большое кривое зеркало, повторил мой жест. Но в ту секунду, когда я почти была готова поверить, что даже в таком состоянии он все еще чувствует и понимает меня, альфа снова оскалился, а его правая рука ощерилась когтями, которые со свистом вспороли воздух, целясь мне в горло. Если бы не сдерживающие его цепи и не разделяющее нас расстояние, удар почти наверняка достиг бы цели, но я даже не дрогнула. И не только потому, что не чувствовала опасности, но и потому, что, наверное, было бы не особо против, если бы все закончилось именно так.

Метка на моей руке заныла — несколько позабытое чувство, начавшееся с легкого покалывания, а затем перетекшее во вполне ощутимое жжение.

— Я знаю, — прошептала я, утыкаясь лбом в колени и до боли кусая нижнюю губу. — Мне тоже больно.

Жжение меж тем все нарастало, распространяясь по предплечью к запястью и дальше на ладонь. Я почти упивалась этой болью, ведь она позволяла мне сосредоточиться на ней, а не на том, что происходило у меня в душе. И все же, когда резь стала почти нестерпимой, я сдавленно зашипела и резким движением закатала рукав джемпера. Ленточка на моей руке больше не была красной — нет, она сияла ослепительным бело-золотым светом раскаленного металла. И… она не заканчивалась между моими пальцами, стекая с них дальше, словно настоящая полоска ткани. Проведя по ней ошарашенным взглядом, я с ужасом осознала, что на полпути между мной и Йоном ленточка темнела, словно измазанная сажей или мазутом, а позже и вовсе начинала будто оплавляться по краям, истончаясь и вибрируя, как провод под напряжением. И чем ближе подползала ко мне прожорливая склизкая темнота, тем ярче полыхало белое пламя в моей ладони и тем больнее оно кусало мою кожу, словно в самом деле прожигая ее насквозь.

Не зная, что делать, пребывая в каком-то заторможенном состоянии между сном и явью, я затрясла рукой, пытаясь то ли облегчить жжение, то ли вовсе стряхнуть его с себя, как что-то постороннее и чужеродное. И, к моему удивлению, это сработало. Бусина света, не слишком крупная, но достаточно заметная, соскользнула вниз по связывающей нас ленточке, как будто на мгновение принеся мне желанное облегчение. Проследив за ней взглядом, я увидела, как, смешавшись с темнотой, что распространялась со стороны Йона, она вспыхнула ярче, а затем уверенно двинулась дальше. Ее хватило ненадолго, и вскоре маленький огонек погас, оставив, однако, позади себя несколько сантиметров чистой, ярко-красной ленты. Затаив дыхание и сосредоточенно сведя брови, я затрясла рукой снова, осознанно сконцентрировавшись на том, чтобы перераспределить часть собранного в моей ладони света дальше по линии нашей с альфой связи.

На этот раз с моей руки сорвалось сразу несколько пылающих бусин, и они куда яростнее вступили в схватку с распространяющейся тьмой, за раз согнав ее на полметра назад. С этой секунды я полностью сосредоточилась на этом занятии, усилием воли сгоняя энергию со своей руки и направляя ее к Йону. Это было непросто, и создание каждой новой бусины требовало все больше усилий, после которых я ощущала, как надрывно колотится сердце у меня под горлом, а во рту разливается сладковатый металлический привкус. Но тьма отступала, с шипением истаивая в белом пламени. Я снова вспомнила сказку о соловье и розе, потому что что-то подсказывало мне, что это пламя было подобно крови моего сердца, которую я так размашисто и безоглядно проливала для того чтобы…

Чтобы что?

Я сама не заметила, как приблизилась к Йону почти вплотную, двигаясь по мере того, как светлела и наливалась цветом ленточка нашей связи. Не знаю, видел ли он все то же, что и я, а если видел, то понимал ли, что происходит. Болезнь все еще крепко держала его в своих объятиях, и сейчас я видела ее именно так — как склизкую черную грязь, что стекала по его коже, облепляла со всех сторон, превращая альфу в бесформенное клыкастое и когтистое чудище с желтыми глазами. Но когда белое пламя наконец добралось до его руки, то я увидела, как когти на ней медленно втянулись, а склизкая мгла отступила, обнажая кожу. Поддавшись порыву, я схватила его за эту руку, переплетаясь пальцами, тяня на себя, опутывая нас обоих длинной красной лентой, что покорно следовала указаниям моей воли. Мною руководили инстинкты, какое-то древнее знание, до того спавшее глубоко в моих генах. Словно сам Великий Зверь вдруг пробудился внутри меня и направлял мои руки и разум. Прижавшись к Йону всем телом и крепко зажмурившись, я выдохнула:

— Можешь убить меня, если хочешь, но я ни за что тебя не отпущу.

Наши сердца бились в унисон, соединенные связью, что была крепче, чем цепи, что сковывали моего альфу, яростнее, чем бешенство тьмы, что пожирала его, горячее, чем свет, что изливался из моей ладони. И когда я ощутила, как его руки обнимают меня в ответ, туго натянутая ниточка, что соединяла мое сознание с телом, наконец со звоном лопнула.

Мне кажется, я чувствовала происходившее дальше урывками. Слышала, как открылась дверь подвала — уже потом мне сказали, что Медвежонок отказался уходить и сидел за ней все это время, ожидая, пока я выйду, — и как звенели опадавшие цепи. Ощущала, как меня словно бы подняли над полом, а потом через некоторое время снова опустили, но на этот раз на что-то мягкое. Иногда мне казалось, что я почти могу прийти в себя, почти в силах разорвать сдерживающие меня путы беспамятства, но потом это чувство растворялось, так и не воплотившись. Словно поняв, что иного способа удержать меня от разбазаривания собственных внутренних ресурсов просто нет, мое тело заперло меня на чердаке собственного разума и не позволяло его покинуть. И постепенно разрозненные ощущения реальности сменились калейдоскопом грез, и я окончательно потеряла всякую связь с миром.