Страница 2 из 7
Я посмотрела на своего сослуживца Кевина, стоявшего рядом. Рука у него была проколота, и из раны сочилась кровь.
– Кевин, надо что-то делать, – сказала я, – надо помочь.
– Да разве можно что-то с этим сделать? – тихо спросил Кевин, неподвижно уставившись на горящие башни.
Помню, как взбесил меня его ответ. Сама мысль о том, что мы можем лишь смотреть на то, как происходит ужасная катастрофа, приводила меня в бешенство. Но по сути он был прав: мы ничего не могли поделать – только стоять и смотреть, как падают и разбиваются насмерть люди. Никогда за всю свою жизнь я не чувствовала себя такой беспомощной, как в тот момент.
– Что ж, – сказал командир. – Вперед.
Я не стала смотреть, кто решил уйти, а кто остаться – какая разница? Главным было спасти как можно больше людей. К тому моменту руки у меня уже саднили от врезавшихся тонких нейлоновых ручек аптечки. Пробраться сквозь стену из обломков было практически невозможно, и мы устроили импровизированный медпункт у автомагистрали Вест-Сайд-Хайвей, неподалеку от подножия второй башни. У обочины уже начали останавливаться кареты скорой помощи.
– Идите к воде, – сказали мы тем, кто еще мог самостоятельно идти, указывая в сторону реки Гудзон. Тех же, кому нужна была неотложная помощь, мы сопровождали в машины, обрабатывали раны, с которыми могли справиться. А ведь в зданиях осталось еще столько людей, до которых совершенно невозможно было добраться. Это ужасно бесило, но мы старались сосредоточиться на том, что можно было сделать.
Одной из пришедших к нам женщин было трудно дышать. Я попыталась подключить баллон, чтобы дать ей кислород, но он отказывался работать – так давно не имела с ними дела. Присела перед ним на корточки и сосредоточилась, мысленно проклиная себя за то, что никак не могу с ним справиться. Сконцентрировав все внимание на подсоединении трубок, я не заметила, как вокруг внезапно все стихло. Лишь подняв глаза, я поняла, что все вокруг исчезли. А потом откуда-то сверху раздался жуткий скрежет гнущейся стали – этот звук ни с чем нельзя спутать. Сначала воздух прорезало металлическое эхо, за ним – скрипучий и ревущий гул, предшествующий тотальному разрушению. Сейчас случится что-то ужасное, подумала я. Но страшно не было – просто потому, что не знала, чего именно бояться. Тогда я никак не могла предположить, что башня рухнет. Судя по этому жуткому скрежету, с одной из башен вот-вот должна была слететь кровля или какой-нибудь массивный обломок стены. Как бы то ни было, я знала, что сначала нужно найти укрытие. Мозг работал на автопилоте, каждая секунда превратилась в вечность.
Вдалеке виднелось 110-этажное здание. Вряд ли существовало какое-нибудь укрытие, способное защитить меня от летящих с неба стальных обломков, к тому же, башня была такой высокой и находилась так близко, что это сводило на нет все мои попытки спастись. Поэтому я сама стала делать все возможное, чтобы выжить. Заметив рядом с ближайшим зданием бетонную стену, я бросилась туда, схватив бутылку с водой – из тех, что мы использовали, чтобы промыть пострадавшим глаза и рот. Если я окажусь под завалом, вода мне точно понадобится. Потом я побежала через внутренний двор уже пустого ресторана «О Бон Пэн», остановившись лишь за тем, чтобы схватить за ножку один из стоявших там металлических столов. Среди прочего на учениях агентов Секретной службы рассказывают о том, что стекло ранит не хуже пуль. Когда тащила этот невероятно тяжелый стол к зданию, уровень адреналина в крови достиг предела. Я надеялась, что он защитит меня от летящих обломков и обеспечит воздушный карман, если окажусь под завалом. Придвинув стол вплотную к стене, я забралась под него и подтянула колени к подбородку, чтобы стать меньше. Оглушающий гул гнущейся стали все нарастал, трещали окна, разлетались на осколки тысячи окон.
А потом башня рухнула.
Я словно оказалась в жерле вулкана в момент извержения – такие творились вокруг хаос и грохот. За всю свою жизнь я не испытывала подобных ощущений. В воздухе витала раскаленная, ядовитая пыль, такая густая, что едва можно было дышать. Все вокруг было усыпано обломками бетона и стали, осколками стекла, земля содрогалась от непрекращающихся ударов, и страшный гул с каждой секундой становился все громче. Совсем скоро мне стало ясно: ничего подобного я и представить себе не могла.
День сменился ночью. Земля подо мной гудела так нестерпимо, будто вот-вот готова была разверзнуться и поглотить меня целиком. Теперь это кажется полной бессмыслицей, но я вдруг начала изо всех сил трясти стол, отчаянно надеясь уклониться от летящих прямо в меня обломков. В тот момент мне больше ничего не пришло в голову, казалось, это был единственный способ бороться. Я по-прежнему понятия не имела, что происходит, но хаос вокруг не утихал.
Мало-помалу я свыклась с мыслью о неминуемой смерти. Помню, что страшно не было – только грустно оттого, что умру в одиночестве, и когда надо мной произнесут последние слова и прах развеют по ветру, я перестану существовать. От меня ничего не останется. Даже тело мое не отправят родителям. Меня готовили к смерти, но я никогда не думала, что она наступит вот так. Это был конец. Мой конец.
В тот момент все тревоги и волнения, терзавшие меня каждый день, рассеялись, и в голове осталась единственная мысль: «Достаточно ли я сделала в этой жизни? Сделала ли все, что могла, чтобы помочь другим? Достаточно ли прожила на этом свете?» Я думала о своих соратниках и о тех, кто пытался спастись. Я надеялась, что им это удалось, а если и за ними пришла смерть, – что они хотя бы не страдали. Так я лежала в ожидании последнего часа и думала: была ли я хорошим человеком? Знают ли мои родные, как сильно я их люблю? А ведь я наверняка изменила чью-то жизнь.
Я стала молиться вслух.
«Отче наш, Иже еси на небесех,
да святится имя Твое…»
Молилась по-гречески, как учила Греческая православная церковь. Мир вокруг рассыпался на тысячу осколков, но я не закрывала глаз: мне хотелось увидеть смерть, что придет за мной. Не в моих силах было выбрать свой конец – но только от меня зависело, как я его встречу. И пусть я не могла больше слышать даже собственный голос, пусть лицо было все в пыли, а во рту – только вкус пепла, я не закрывала глаз и молилась. И когда рядом со мной рухнула башня, я ощутила, как по всему телу разливается странное спокойствие. Говорить я больше не могла и молилась молча, про себя. В этот самый момент невероятной силы удар отбросил меня назад, к бетонной стене. Глаза, уши, горло заполнили едкий дым, цемент и песок, внутри все горело.
А потом в один момент все прекратилось.
На смену разрушению пришел покой. Я поняла, что все позади, когда услышала эту тишину – абсолютную и оглушающую. Ничего не осталось, кроме пустоты и черноты, густой, как наполненный пылью воздух, наполнивший мои легкие. Лишь боль указывала на то, что я все еще жива. Рот и горло горели, глаза и нос жгло. Я не знала, что вся покрыта ядовитой смесью химикатов и строительных материалов и бог знает чего еще. Дотянувшись рукой до лица и проведя по нему, я ничего не почувствовала. Неужели, я и вправду заживо сгорела?
Осторожно ощупала пространство вокруг себя. Ничего. Ни расплавленного металла, ни искореженных кусков стали, приковавших меня изнутри к металлической могиле. Выставив перед собой руки, я выползла из-под стола и встала – но лишь после того, как почувствовала слева от себя надежную кирпичную стену. Ничего, кроме этой ужасной тишины и безмолвия, я не слышала. «О боже, – подумала я, – наверное, все умерли». И хотя глаза мои горели от пепла, я заставила себя открыть их широко-широко и сосредоточилась на том, что казалось мне далеким мерцающим огоньком. Я двинулась ему навстречу. Если я жива, решила про себя, значит, огонек – это добрый знак. Если умерла – тоже. Словно свеча, мягким и теплым светом он озарял мой путь, и я шла на него, пока наконец не услышала голос.
Я сразу узнала его – это был мой друг и соратник Гэбриел, и он звал меня. Никаких слов не хватит, чтобы описать то облегчение, что я испытала от этого родного голоса – ведь про себя я уже решила, что пришел конец света. Я попыталась закричать, но во рту пересохло от известковой пыли, и голос не слушался. Сплюнув пыль, я предприняла новую попытку.