Егерь

Семь лет одиночества. Семь лет беспросветной муки и отрицания того, что кто-нибудь может ее хотеть. Он извращенец? Возможно. Но он целует и облизывает ее испещренную рубцами грудь. А это уже много. Это так много по сравнению со смущением и отведенными глазами, что уже не важно, нормальный он или нет. Она стянула с него халат и рубашку от пижамы, он развел ее ноги. Все по-честному. Ее пальцы заскользили по его спине, его пальцы оказались внизу. Роден застонала, почувствовав, как они ласкают ее. Он оторвался от одной груди и перешел к другой, настойчиво задевая ее клитор и погружаясь пальцами в нее. Вернулся к губам, убрал руку, погладил бедра. Она стянула с него штаны и поблагодарила Бога за то, что Темный извращенец…

– Хочешь меня? – прошептал он ей на ухо, шире разводя ее ноги и устраиваясь между ними.

– Хочу…

Толчок за ягодицы и Роден громко простонала. Не то от боли, которую он ей принес после стольких лет воздержания и одного стремительного входа, не то от волны дрожи, пробивающей тело насквозь и заставляющей его трепетать. Быстрее. Сильнее. Громче. Она уже висела на его шее, без зазрения совести оглашая их соитие стонами на весь дом. Что-то было не так. С ней что-то было не так. Будто вся похоть, годами копившееся в ней, внезапно обрела форму безрассудства и под напором выливалась из нее. Тело превращалось в кусок масла, плавящийся на горячей сковородке. Коснись его пальцами – и непременно обожжешься. И Темный касался. И почему-то не жгло ему руки, а жгло ее кожу, которую он гладил пальцами. Сколько боли познала эта кожа? Сколько рубцов оставило на ней прошлое? А ему будто все равно, ему все нипочем. Масло на огне его похоти уже расплавилось и едкий дым вот-вот заполонит кухню. Поцелуй. Темный отстранился и поцеловал снова. И дышать тяжело. И кричать хотелось. Но его язык в ней. И это еще больше заводило. Это было чем-то совершенно ей незнакомым. Тело напряглось, масло закипело. Одна волна, другая. Горло свело судорогой, пальцы впились в его плечи. Роден зажмурилась и закричала. А он всего-то простонал ей в ухо. Всего-то простонал и сжал ее, едва ли не ломая ребра стальными объятиями.

Запахло гарью. Это – ее унижение. И его самовольство, ведь он победил в этой игре. Сейчас бы стоило что-то сказать. Что-нибудь незначительное, формальное, дабы разбавить собственное унижение и сделать вид, что ничего особенного с ней только что не произошло. Но язык прилип к небу, а пустой фразы Роден пока не придумала.

Темный отстранился и покинул ее тело. Она тут же свела ноги и спрыгнула со стола. Накинула на плечи халат, закурила елотку и, выдув дым в сторону, уставилась на свои трясущиеся руки.

– Как-нибудь повторим, если захочешь, – произнес Темный и Роден обернулась к нему.

Вот она – формальная фраза. Блестящий финал ее незаурядного оргазма. Захотелось помыться. И смыться. Сделать все, чтобы забыть о том, что произошло, и больше никогда не вспоминать, что она может вот так кончать. Роден еще раз затянулась и изобразила безразличие на лице.

– Как-нибудь, – она пожала плечами. – Возможно.

Она вылетела из кухни с дымящейся елоткой в зубах.

Зафир оделся, пригладил рукой растрепанные волосы, взял в руки кружку с остывшим кофе и уставился на плавающий бычок.

– Твою мать, – пробурчал он и поставил кружку на стол. – Твою ж мать…

Сафелия распахнула веки. Вокруг было темно. Стефан лежал рядом с ней в кровати и изучал какие-то документы, перелистывая на проекции страницы одну за другой.

– Я не разрешала колоть себе снотворное, – пожаловалась Сафелия.

– Да, ты вырубилась прямо при осмотре. Я думал, врачи попадают замертво посреди моей спальни.

– Хороший у тебя поверенный. Вежливый такой.

– Еще бы он посмел хоть чем-то тебя обидеть, – хмыкнул Стефан.

– Что ты читаешь?

– Обращение к народу заучиваю. Всегда видно, читает человек с голограммы или говорит наизусть.

– Или говорит то, что написал сам, – добавила Сафелия.

– Если я сам начну себе речи писать – когда мне работать? – хмыкнул Стефан.

– Действительно, – она повернулась на здоровый бок и закрыла глаза.

– Через две недели прием состоится, – он отложил голопроектор в сторону и взглянул на ее исполосованную спину. – Я хочу, чтобы ты там была.

– Чего еще ты хочешь? – вздохнула Сафелия.

– Ты должна быть там, – отрезал Стефан.

– Кажется, не только я изменилась за эти три года, – она натянула одело повыше и спрятала изуродованную спину. – Власть тебя портит, Император.

– Я приглашаю тебя на прием, – спустя некоторое время произнес он.

– Благодарю, Ваше Императорское Величество, – прошептала Сафелия и закрыла глаза. – Я подумаю над Вашим великодушным предложением.

– Сафелия, – он наклонился и прижался к ее щеке губами. – Перестань мучать меня.

Она едва не захохотала. Бедный, бедный Стефан. Мучает она его…

– Пошел ты… – прошептала она и хотела подняться с кровати, но он обхватил ее руками и вместе с одеялом прижал к себе.

Стало больно. Не рану защемило на плече. Это сердце заныло от безысходности.

– Останься со мной, – зашептал он. – Я помогу тебе. Я защищу тебя. Я найду тех, кто охотится на тебя и уничтожу их. Ты только не уходи…

– Быстро же ты забыл о том, как запретил мне появляться на Олмании, – произнесла она.

– Ты вывела меня из себя. Я отреагировал. Забудь. Забудь о том, что я сказал.

– Даже сейчас ты приказываешь, а не просишь, – прошептала она.

– Я прошу тебя, – он прижался губами к ее затылку, – прошу… – поцеловал рубец на ее плече, – …тебя… – еще один и другой, на спине. Ладонь проникла под одеяло, заскользила по коже на живота, по рубцам на этой коже. Сафелия застонала, когда его пальцы оказалась между сведенных ног.

– Это неправильно, – прошептала она, заглатывая воздух.

– Я знаю, – ответил он и повернул ее на спину.

Губы коснулись ее губ. Нежно. Еще нежнее, пока она не распахнула их, приглашая его внутрь. Она испытывала облегчение от того, что он узнал правду. И еще большее облегчение ей принесла мысль о том, что ему наплевать, как она выглядит. Когда-то Роден сказала ей: «Красоте уродства не понять. Уродство красотой не спрятать». Только сейчас Сафелия подумала о том, что Роден имела в виду не внешнее уродство, а внутреннее. Так может Сафелия не урод? Может, она гораздо красивее, чем отражение в зеркале?

Стефан будто заново изучал ее тело. Ласкал каждый сантиметр ее кожи, каждый миллиметр рубцов на ней. Грудь, маленькие соски, плоский живот, лобок, ее бедра, ее колени, ее лодыжки, стопы, пальчики на ногах. Потом развел ее ноги и стал целовать между них. Она извивалась, стонала, даже хныкала, пока, наконец, не кончила под его ртом. Он стер с лица смазку и наклонился к ее губам. Поцелуй. Еще один. Снова. И снова. Пока она не почувствовала, как он входит в нее. Хорошо… С ним так хорошо…

Она тихо стонала ему в губы, отвечая на каждое движение внутри. Он уперся в ее колени и развел ноги еще шире.

Я люблю тебя, – прошептал он на ухо, перед тем как ее скрутила судорога оргазма. – Я люблю тебя, – другая судорога. – Я люблю тебя, – еще одна.

– И я тебя люблю, – ответила она перед тем, как он протяжно простонал у нее над ухом.

Когда он проснулся, ее рядом уже не было. Сафелия забрала те вещи, которые для нее принесли еще ночью. Пропал и прибор, который он обнаружил в ее комнате. Стефан оделся и обернулся у самой двери. Теперь все в этой квартире будет напоминать ему о ней.

Глава 6

Роден продолжала делать вид, что ничего особенного не произошло. Зафир придерживался той же тактики.

– А это что такое? – она вошла в рабочий кабинет Темного и изумилась. – Ты не производишь впечатление человека, существующего в рамках собственного мира!

– Это типичная рабочая обстановка, – Зафир присел на диван в кабинете и вытянул ноги. – На той стене – фотографии с мест обнаружения тел. На этой – фотокарточки жертв с их данными. На этой – хронология обнаружения тел. На той карте – места обнаружения останков.