Чертово городище

Прервав осмотр, он стал искать взглядом место, куда можно было бы бросить окурок, когда сзади раздался все такой же недовольный старушечий голос:

– На, держи, – она протягивала ему проржавевшую консервную банку. – Бросай туда эту свою… вонь.

Воронов ощутил какое-то неудобство, будто его застали за делом не совсем приличным, и пробормотал:

– Да я вот, искал, куда бы…

– Ну, вот сюда и бросай, – заключила бабка, повернулась и пошла в дом.

Воронов спросил ей вслед:

– Это у вас такой строительный материал?

– Чево? – бабка повернулась и уставилась на него непонимающим взглядом.

– Ну…

Воронов замялся на пару секунд, потом начал объяснять:

– Очень дорогое дерево, наверное. Дорогое жилье у вас получается, а?

Бабка продолжала смотреть на него с недоумением, потом степенно ответила.

– Дорогое? А кому платить-то?

Слегка развернулась и повела рукой в сторону:

– Тут лесов-то много – руби хоть что.

Помолчала и добавила, вроде как поясняя:

– Нашему-то дому уж больше века. Его еще семья прадеда ставила, когда он на прабабке женился, а она уже дедом моим беременна была. Так что на том месте, откуда все это взяли, уже давным-давно новые деревья выросли.

Воронову показалось, что она даже усмехнулась.

– О чем ругаемся? – сладко потягиваясь, к ним шла Ирма.

– Да мы не ругаемся, – успокоил ее Воронов.

– Чего мне с ним ругаться-то? – обозначила свое отношение бабка. – Ты бы до магазина сходила, Ирка.

– До магазина? – оглядела себя Ирма. – Ничего, не сойдут тут с ума от такого вида?

Весь ее наряд – шортики и маечку – можно было бы назвать «мне скрывать нечего».

Бабка, однако, только фыркнула:

– Кому ты тут нужна со своим хахалем! Иди давай!

Едва выйдя со двора, Воронов спросил:

– А в магазине-то что ей купить?

Ирма рассмеялась:

– Да ничего ей не надо! Она теперь год будет всем рты затыкать рассказом о том, какая у нее внучка красавица, и хахаль у внучки богатый и молодой!

– И красивый! – добавил Воронов, но Ирма хохотнула.

– Им твоя красота фиолетово. Главное, что молодой и богатый!

– Молодой? – все еще пытался кокетничать Воронов.

– Да у них и в пятьдесят мужик еще молодым считается, – уколола Ирма.

Они шли по пустынной улице, состоящей точно из таких же заборов из толстых бревен, как у бабки, и пыль сразу оседала на ногах. Воронов недовольно поморщился, а Ирма скинула босоножки и пошла босиком.

Она сразу стала на полголовы ниже, но Воронова удивляло другое: лицо ее посвежело и покрылось румянцем.

– Да ты на глазах преображаешься, – сделал комплимент Воронов, и Ирма, довольно улыбнувшись, кивнула головой.

– Иногда я думаю, на кой же черт я живу в этом бедламе по имени Москва, когда есть такое чудо! А потом снова все начинается, и я не представляю себе жизнь без этих столичных бегов и скачек, – негромко сказала она и продолжила неожиданно. – Давай, я тебе покажу село, а, Воронов? Я ведь тут долго жила.

Рассказчицей она оказалась хорошей, чему и сама не сразу поверила, время от времени удивляясь тому, как много она помнит, но вскоре совершенно успокоилась и, проходя мимо каждого двора, подробно перечисляла тех, кто жил в этом доме во времена ее детства и юности, порой припоминала что-то интересное об этих семьях. В завершение прогулки, когда уже шли к «родовому гнезду», рассказала и легенду о возникновении села.

Выходило, если верить ее рассказу – а почему бы ему и не верить? – что давным-давно появился здесь славный казак Балясный, пришедший со товарищи сразу вслед за Ермаком.

Ермак, нанятый, как известно, купцами Строгановыми, двинулся через Каменный пояс Уральских гор покорять Сибирь, и было это во времена Ивана Васильевича Грозного.

А уж других никто и не нанимал, другие сами двинули в Сибирь. Кто славу искал, кто – какое-никакое богатство, а кто – просто кусок земли, где можно и дом поставить, и жену привести, и детишек множить!

В бою с лихими людьми, которые проживали в этих местах уже давно и уступать земли не хотели, ранен был казак Балясный. Когда его соратники отдохнули после боя несколько дней и собрались идти дальше, он попрощался с ними и остался на опушке леса, потому что идти дальше никак не мог, а быть обузой не хотел.

Товарищи его, оставившие ему провизии на несколько дней, были уверены, что жить Балясному оставалось совсем чуть-чуть, и были несказанно удивлены, когда через несколько лет, вновь оказавшись в этих краях, увидели Балясного, но уже не на опушке лежал он, а хозяйничал в селении, которое тут сам и основал.

Обзавелся за эти годы Балясный женой – то ли турчанкой, то ли армянкой, а, может, и цыганкой – и детьми. И установил тут порядки строгие, но простые и понятные, которым все подчинялись. Почти добровольно подчинялись, а если нет – появлялся Балясный, который, как гласила легенда, до восьмидесяти лет не болел, за молодухами ухлестывал и кулаком мог быка свалить. И все, что возникло возле него, так понравилось утомленным жизнью казакам, что решили они тут же осесть, благо после этого им бояться было некого. Теперь пусть их боятся!

Так и стала расти деревня, потому что все хотели жить в таком месте, которое не только любят, но и защищают всем миром. И еще одно с самого начала решили: не было в Балясной – так стали называть деревню – церкви. Решили, что коли уж тут живут и православные, и магометане, и местные из язычников, да и иные могут прибиться, то лучше бога не гневить и молиться каждому у себя дома.

Ирма, увлеченная и возбужденная своей новой ролью, продолжала разговор и за столом, куда бабка усадила их, едва вернулись, да еще и ворчала, мол, мотались, как абрашина корова, а люди языком за вами трепали, но видно было, что ей было приятно. Ведь «трепать языком» соседи прибегали сразу же, едва замечали парочку, и такая скорость считалась тут признаком серьезного интереса и высокого признания.

Такие вот в Балясной нравы…

Воронов только сейчас глянул на часы, удивился, что за прогулкой и разговором время незаметно подошло к обеду, и сразу засосало где-то под ложечкой, захотелось есть.

Когда бабка, не знавшая ничего о семинарах по оптимальной организации дня и управлении временем, совершенно ненаучно стала накрывать на стол, отправив обоих мыть руки, в ворота постучали.

Бабка не обратила на это никакого внимания, и стук продолжился. Ирма несколько раз порывалась открыть ворота, но натыкалась взглядом на запрет бабки, продолжавшей молча, но зримо негодовать до тех пор, пока не раздался громкий голос:

– Ирма, я ведь знаю, что ты меня слышишь.

Воронов удивился, увидев, как обрадовалась Ирма, бросившаяся к воротам, но еще больше его удивило мгновенное превращение лица бабки, ставшего вдруг совсем домашним и мирным.

– Герасимыч приперся, – проворчала она, пряча улыбку. – Как-то ведь прознал хрыч старый!

«Хрыч старый» впечатления старости не производил. Напротив, казалось, что мужчина лет шестидесяти, не более, специально подседил волосы и разбросал по лицу морщины. Так просто, для солидности. И голос у него был надтреснутый, немолодой. Но походка легкая и рукопожатие твердое.

– Иван Герасимович, а это – Леша, – представила Ирма Воронова гостю.

– Я вот Ирме рассказываю, что издалека вас увидел, да не сразу ее узнал! – широко и радостно улыбался нежданный гость и добавил, – Очень приятно. Овсянников.

Потом повернулся к Ирме и сделал полшага назад:

– Ну, ты совсем не изменилась, Ирма, только повзрослела, стала настоящей красавицей и женщиной. Она ведь здесь в школу ходила несколько лет. Ты ведь и заканчивала тут? – обратился он к Ирме.

– Училась, училась, – кивнула она, не переставая радостно улыбаться. – И одноклассников помню.

– Да-да, – кивнул Овсянников, – Лену Гуцул, например.

Он хитро взглянул на Ирму, и вдруг оба расхохотались.

Хохотали долго и, глянув друг на друга, снова хохотали, стоило на мгновение смеху утихнуть.