Потерянные сердца

– Когда вы переправляетесь? – спрашиваю я, глядя только на нее.

– Очередь такая длинная… Но, кажется, мистер Мэй договорился, чтобы нас переправили на барке.

Морщинка между бровями миссис Мэй становится глубже.

– Я вчера видел, как лодка перевернулась, мистер Лоури! И повозка, и люди – все в воду попадали! – Судя по голосу, Уэбб был в восторге от зрелища.

– Не пытайтесь переправиться на барках. Если у вас нет никого, кто хорошо знает реку, не гоните животных вплавь. Отправляйтесь к парому Деккера. Туда не так-то просто пробраться сквозь деревья, зато на том берегу есть пастбище и место, где вы сможете подождать, пока переправится весь караван. И еще торговый пост Уайтхэда на случай, если нужно будет что-нибудь докупить, – объясняю я.

– Я скажу мужу. Спасибо вам, мистер Лоури.

– А вы тоже будете переправляться на пароме, мистер Лоури? – встревает Наоми.

– Я перегоню мулов вплавь прямо здесь, но потом буду помогать мистеру Эбботту у торгового поста.

Упрямо не глядя на нее, я отступаю еще на несколько шагов, не желая задерживаться надолго. Я взволнован, а ее присутствие лишь усиливает мое волнение.

– Тогда увидимся на месте, мистер Лоури, – говорит миссис Мэй, слегка склонив голову.

Я в ответ приподнимаю шляпу. Все семейство провожает меня взглядом.

Дженни дремлет у большого окна. Мягкие лучи заходящего солнца проникают внутрь сквозь легкие белые занавески, которыми задернуты широкие стекла. На коленях у нее раскрыта Библия. Ладони Дженни лежат поверх страниц, как будто она не спит, а внемлет откровению, которое несут ей строки Писания. На свету морщинки, покрывающие ее кожу, исчезают, и на мгновение она кажется мне намного моложе своих сорока пяти лет. Мой отец на пятнадцать лет старше нее, но о разнице в возрасте легко забыть, ведь я никогда не знал их по отдельности. Услышав мои шаги, Дженни резко открывает глаза, захлопывает Библию и встает, откладывая книгу в сторону.

– Джон Лоури, – говорит она вместо приветствия.

– Дженни. – Я, как положено, снял шляпу, прежде чем войти.

Взгляд Дженни останавливается на моей непокрытой голове.

– Тебя пора подстричь, – объявляет она, как будто только что заметила, а не послала за мной отца.

– Я уеду сегодня вечером, – невпопад говорю я, намекая, что надолго не задержусь.

– Что?

– Перегоню мулов вечером и встану лагерем на другом берегу. Если отложу до утра, то зря потрачу время, дожидаясь, пока все обсохнут. – Я не планировал так делать, но слова сыплются сами собой, как будто я все продумал заранее.

– Значит, отправляешься сегодня? А как же сестры? Они захотят с тобой попрощаться.

– Меня не будет четыре недели… Может, пять, не больше. Зачем нам прощаться? – Только долгих проводов мне не хватало.

Дженни ведет меня через безупречно чистую кухню к заднему крыльцу, которое выходит на пастбище за отцовскими конюшнями. На травке пасутся кобылы вместе с жеребятами. За последние недели их родилось десять штук – десять мулов Лоури, которые пойдут на продажу следующей весной. Но именно кобылы заставляют меня залюбоваться. Некоторые заводчики скрещивают своих лучших ослов с посредственными лошадьми, и зря. Мой отец говорит: «Все зависит от кобылы. Самые лучшие мулы рождаются у самых лучших лошадей. Осел тоже важен, но главное – это хорошая кобыла». Пока выходит, что он прав.

Я сажусь на привычную скамеечку. Она достаточно низкая, чтобы Дженни не нужно было тянуться, но из-за этого мои колени неловко торчат вверх. Я чувствую себя ребенком всякий раз, когда соглашаюсь постричься, но для нас это особый ритуал. Дженни несвойственны ласка и любвеобильность. Она прикасается ко мне только во время стрижки. Когда мне было тринадцать, я сбежал из Сент-Джо, чтобы вернуться в мамину деревню. Я три дня добирался туда верхом, но обнаружил, что деревня исчезла. Через неделю я вернулся к отцу, грязный и понурый, ожидая, что меня высекут и отругают. Вместо этого Дженни усадила меня на скамейку и подстригла. От ее мягких прикосновений я расплакался. Она тоже плакала, щелкая ножницами. Покончив со стрижкой, Дженни заставила меня как следует отмыться – пришлось тереть кожу мочалкой до красноты. Потом меня накормили и отправили спать. Отец без обиняков объявил мне, что, если я еще раз уеду не предупредив, назад меня не пустят: «Хочешь уйти? Уходи. Но будь мужчиной и скажи нам об этом в лицо».

– Хорошие у тебя волосы, Джон Лоури.

Дженни всегда так говорит, но все равно их состригает. Она принимается за дело, кромсает и чикает, пока наконец не откладывает ножницы. Обмахивает фартук, снимает с моих плеч кусок ткани и встряхивает его над двором.

– Отец болен? – спрашиваю вдруг я.

Она заметно вздрагивает, и ее удивление немного успокаивает меня. Дженни бы заметила.

– Ты здесь живешь, Джон Лоури. Работаешь с ним каждый день. Тебе прекрасно известно, что он здоров.

Она стряхивает волоски с моей шеи.

– Я его сегодня не узнаю, – бормочу я.

– Он мучается, когда ты уезжаешь, – тихо отвечает Дженни.

– Неправда.

– Правда. Это муки любви. От них страдают все родители. Мучительно знать, что ты не можешь ни уберечь, ни защитить. Не бывает любви без боли.

Я знаю, что она права. И она это тоже знает. Мы умолкаем. Я снова надеваю шляпу, пряча под нее все, над чем так старалась Дженни, и встаю, резко делаясь выше. Точно мальчишка, который вырос за одну ночь, я вдруг осознаю, какая она маленькая. Я никогда об этом не думал и теперь смотрю сверху вниз на ее простое личико, будто видя его впервые. Мне хочется обнять ее, но я сдерживаюсь. Вместо этого она сама берет меня за руку и сжимает.

– До свидания, Джон Лоури.

– До свидания, Дженни.

Она проходит со мной через дом и останавливается на переднем крыльце, глядя мне вслед, пока я спускаюсь по ступенькам на улицу.

– Джон! – зовет она.

Звук моего имени, такого одинокого без фамилии, заставляет меня замереть. Я оборачиваюсь.

– На самом деле оно того стоит.

– Оно – это что, Дженни?

– Любовь. Она стоит боли. Чем больше любишь, тем больнее. Но она того стоит. Только она.

2. Переправа

Наоми

ПОСЛЕ УЖИНА МЫ с Уайаттом, Уиллом и Уэббом выходим за пределы огромного лагеря, состоящего из повозок и нетерпеливых переселенцев, и забираемся на утес, с которого открывается вид на город и берега бурной реки. Воды Миссури кучерявятся, как волосы Уэбба с утра, и изгибаются во всех направлениях. Я спросила у торговца в лавке с инвентарем – его фамилия Лоури, и он известен тем, что продает лучших мулов в округе, – почему эту реку называют Грязищей.

– Здесь илистое дно, оно все время меняет форму, появляются новые впадины и омуты. Вода бурлит и пенится, поднимает ил. Упадете в такую – нелегко будет выбраться.

Здесь все не так, как я ожидала. Мы прибыли сюда из Спрингфилда, штат Иллинойс, и поначалу мне казалось, что в Миссури все будет точно так же, как у нас. Но в Сент-Джозефе совсем не бывает тишины. Здесь нет спокойствия и простора. Из игорных домов доносится музыка, а пьют здесь, похоже, круглые сутки. Повсюду толпы: в лавках, у переправы, на аукционах. Даже возле почты собралась толпа. Все толкаются, спеша послать письма, перед тем как отправиться в неизвестность. Закрывая глаза и думая о пути на Запад, я воображала бесконечные дали. Бескрайние просторы. Наверное, их я еще увижу, но точно не в Сент-Джо. Здесь, куда ни взглянешь, везде повозки, животные и люди – очень разные люди. Есть и оборванцы, и щеголи, и все одеты кто во что горазд. Белые и темнокожие, артистки и жены проповедников, никогда не расстающиеся с Библией. Одни продают, другие покупают, но всем, похоже, нужно одно – деньги… Или способ их заработать. Вчера, когда мы вышли из лавки Лоури, прямо по центральной улице прошлись индейцы. Их было, наверное, не меньше двух сотен, все в перьях и яркой раскраске. И люди расступились перед ними, как воды Красного моря. Они торопливо спустились к реке, чтобы, как и все остальные, переправиться на паромах, но никто не посмел отправить их в конец очереди. Уже потом я узнала, что это племя потаватоми. Я смотрела на них, пока Уайатт не схватил меня за руку и не потянул за собой.