Вспоминая...(полный сборник)

Когда же ты жив…всё иначе. Нет «не прочел, не получил»

Есть тянущая резь где-то в сердце. Есть холод на кончиках пальцев, и есть удушливая тишина апрельского вечера.

Скрипят половицы за его спиной, Максимилиан знает, что не один, он мгновенно возвращает себе привычный свой вид и слегка выпрямляется в кресле, чтобы не показаться в задумчивости, но сутулость его уже въевшаяся.

-Что ей передать? – Луи уже знает ответ, но ему нравится этот миг: мгновение, когда всё решено, когда приговор уже вынесен, но еще не озвучен, когда надежда бессмысленна, но почему-то еще есть у жертвы и их близких.

-Кому? – холодно уточняет Максимилиан, и в этом тоне его больше Робеспьера, чем Максимилиана, он точно знает, кого имеет в виду Луи Сен-Жюст, но не подает вида, оттягивает минуту.

-Люсиль Демулен, - взгляд Луи горит огнем ненависти. Ему легко обличать павших в вине, даже если он недавно еще был вхож в их дом, враги в один миг становятся ему противны и омерзительны, у него нет к ним сочувствия, лишь презрение.

Максимилиан заставляет себя взглянуть на Луи и напускает равнодушие и безразличие, под маской которого горит что-то черным пламенем в душе:

-Разве она что-то писала?

-Просила за предателя-мужа…- растерянно отвечает Сен-Жюст и тут до него доходит и в глазах снова загорается огонек удовольствия. Он понял! Понял.

-Ты уверен? – Робеспьер делает вид, что его интересует вечер за окном, но то, что за стеклом ему даже не удается разглядеть.

-Я ошибся, - подыгрывает Сен-Жюст, довольный реакцией Робеспьера.

Выходя от него, он думает, что Робеспьер не зря заслужил свое прозвище в народе – неподкупный. От того, чтобы наказать врага революции, его не подкупает, не останавливает ни давняя дружба с изменником, ни привязанность к его дому, ни слезы и мольбы молодой женщины.

«Неподкупный!» - с восхищением думает Луи, - «По-настоящему Неподкупный».

И юноша задумывается о том, какое прозвище хотел бы для себя, что-то весомое, что-то могучее. Как Неподкупный…или Друг Народа. Или Друг Гильотины…

Оставшийся же в одиночестве Неподкупный, сминает письмо Люсиль Демулен в кулаке, окончательно стирая что-то из себя самого навсегда. Вина Демулена не подлежит сомнению, но разве у него есть теперь выход?

Камиль виновен. Камиль понесет наказание, но почему же в груди сердце сдавливает железным обручем?

Камиль враг революции, враг Франции, враг свободы. Он жаждет раскола, жаждет возвышения порочного и жалкого Дантона, который ему кажется милосерднее, а значит – слабее…

Но Камиль его друг. И останется его другом даже за порогом эшафота.

В права законные вступает апрельская ночь, Максимилиан Мари Изидор де Робеспьер разбирает бумаги на столе, а вернее – перекладывает из одной стороны, в другую, чтобы отвлечься и не слышать за их шелестом, как догорает в маленьком котелке письмо несчастной Люсиль Демулен.

Примечания:

Неподкупный – прозвище Робеспьера, данное ему в народе

Друг Народа – прозвище Марата от его одноименной газеты

Друг Гильотины – шутливое прозвище палача Шарля-Анри Сансона, казнившего в период революции многих деятелей, включая королевскую чету.

12. Фукье

Антуан Катен Фукье де Тенвиль уже давно забыл полное своё имя, обращаясь и реагируя на более короткий вариант – Фукье Тенвиль, или еще короче: Фукье.

Он вообще многое уже успел забыть о себе. Почтенный возраст, приближающийся к пятидесяти годам был здесь не при чем, просто он захотел уже забыть себя, позволил себе это сделать…

Ну, еще виноват был, пожалуй, алкоголь, без которого он давно бы спятил.

Фукье не мог поверить, что счастливое детство в доме богатого отца, боровшегося за дворянский титул, поступление в коллеж благодаря связям матери, первый брак и пятеро детей – были с ним. Казалось, это все было где-то ему со стороны, но он сам не имел к этому никакого отношения.

А вот та часть жизни, в которой умерла родами первая его жена, в той, где он женился вторично и заимел еще двоих детей, а потом за долги свои был вынужден продать почетную и денежную должность королевского прокурора – вот это ему уже было более реальным, ведь где-то именно с этой поры всё изменилось до неузнаваемости и начало приобретать вид текущего мира.

Оказалось, что утрата должности – это начало. Оказалось, что начинать новую карьеру в секции Сен-Мерри, когда молодость уже отступила от тебя, это тяжко…

Снова пришлось прибегать к связям, снова взывать к теням своих предков. Фукье помнил тот день, когда он перебирал в памяти многие имена и связи, и его осенило одно из имен, дальнее, почти забытое ему как родственное, но гремевшее сейчас революцией.

Писать письмо, полное унизительного прошения не стыдно, когда ты молод и у тебя ничего еще не было в жизни. когда ты был кем-то, у кого есть должность и было в молодости и детстве состояние – это больно и тяжело.

Фукье знал, что адресат – Камиль Демулен, звеневший сейчас своим именем в Париже, может его не вспомнить и может не прочесть даже письма, а если и прочтет, то может не отозваться, знал и все-таки, не имея большей расчетливости, но имея жену и семеро детей, он вынужден был просить и унижаться…

Ответ пришел.

Камиль Демулен всегда был мягкосердечен к чужому горю и страданию. Не уступить родственнику, хоть и столь дальнему, что пришлось ему подписаться, кто он и по какой линии, он не мог.

Скоро Фукье стал обвинителем.

***

Замелькали посты и имена. Образовывалась новая система, и восставал новый мир, скрепляя стены свои и фундамент свой кровью и костями. В конце концов, место для Фукье было найдено.

Идеальное место!

Общественный обвинитель имел множество дел (в итоге, чтобы не отделять его от работы необходимостью возвращаться домой, Фукье с семьёй разместили на проживание во Дворце Правосудия, где он и был занят своим нелегким трудом). В обязанности Фукье входило просеивание свидетельских показаний, доносов, составление списков к аресту и к казни, организация доставки осужденных к месту казни, поддержание порядка, административная переписка и прочие, в большинстве своем мелкие заботы, которые сваливались в щедрости и отнимали много времени.

Он редко видел свою семью. Когда возвращался – был уже устал и сломлен, стремился остаться в одиночестве, и ему казалось, что на его руках проступают пятна крови…

И больше всего Фукье боялся оставить эти пятна крови на своих детях.

Кажется, тогда он и начал пить.

***

Да, к выпивке он был неравнодушен! Она не помогала ему отвлечься насовсем, но он мог забыться тревожным сном, мог хотя бы есть без спазмов и уколов, мог улыбаться и мог ходить.

Просыпаясь утром, он жалел, что не умер во сне.

Возвращаясь ночью, он жалел, что никто не убил его днём.

Оставить службу – лишить семью без средств к существованию. Он замыкался в себе все больше и все чаще прикладывался к бутылкам, экспериментируя с крепостью напитков. Его нелюдимость создала повод для тысячи и одной шутки, поползли слухи.

Еще бы…обвинитель!

Говорили, что он неверен. Хотя оснований к этому не было: весь заработок (а Фукье жил лишь на него, избегая взяток!), он нес в семью. Да и не было у него времени бродить по любовницам, отбиваться от приключений. Но слухи множились. Его называли развратником, писали, что тратит он состояние свободы на продажную любовь.

Сначала Фукье злился. Потом стал смеяться. Ему было смешно, что его, постаревшего за последний год куда сильнее, чем за последние пять лет считают сторонником разврата. Ему было смешно и он научился отвечать: