Прежде, чем умереть

— Лясы точите? — перевернул Сатурн пустой цинк и придавил его своей мускулистой задницей.

— Если отвечу, ты уйдёшь обратно? — поинтересовался я, лелея призрачную надежду.

— Не, мою крошку уже до дыр затёр. Если почищу ещё раз, она рассыплется.

— Так потри что-нибудь ещё.

Сатурн насупился и выпятил нижнюю губу:

— У тебя очень грязный рот. Даже когда из него вылетают обычные слова, они замараны.

— Может, дело в твоих ушах? Ты об этом не думал?

— С моими ушами всё в порядке. За языком следи.

— Знаешь, это очень глупо — интерпретировать чужие слова и винить говорящего их за свою извращённую интерпретацию.

— Чего?

— Он говорит, что ты превратно истолковал его заявление, — попытался разъяснить Павлов, не осознавая тщетность этой затеи.

— Превр... Да пошли вы, — Сатурн встал и направился обратно в палатку, искать новое место приложения своему неуёмному энтузиазму.

— Ты только что послал офицера, — не преминул я напомнить блюстителю всевозможных правил о субординации, но был проигнорирован и обратил своё негодование в сторону Павлова: — Они все такие припизднутые?

— Да, — улыбнулся тот, взявшись за набивку очередного магазина.

— А первые диверсанты, они тоже были... импульсивными?

— Не знаю, я их не застал.

— Хм. Ты, вроде, не особо зелёный. Почему не застал?

— Ну, — вздохнул Павлов, — там ведь как... О! Вот и он, партнёр твой, деловой.

— Что? — раздался за спиной знакомый и такой раздражающий именно сейчас голос. — Кол, отойдём на пару слов?

— Это не подождёт? — обернулся я.

— Нет.

Станислав был сам не свой. Он заметно нервничал, лицо раскраснелось, а глаза горели, как у школяра в женской бане.

— Мы тут вообще-то толкуем... — предпринял я попытку внушения, отойдя с назойливым деловым партнёром, но был грубо проигнорирован, уже второй раз в течение минуты.

— Я прикончил Звягинцева, — выпалил Стас.

— Того самого Звягинцева?

— Да. Лежит километрах в пяти отсюда, на Владимирском тракте.

— Э-э... У меня два вопроса: первый — зачем ты это сделал, второй — с чего это тебя так веселит?

— Самооборона. Было приятно, — блеснул Станислав лаконичностью.

— Каким хером ты вообще с ним столкнулся? И где тебя всю ночь черти носили?

— Ну, тут всё сложно. Помнишь, ты говорил про судьбу, дескать, от неё не уйти? Так я решил проверить. Капитан сказал, что «союзники» Владимирский тракт перекроют, я и подумал: «А кому его перекрывать, как не Звягинцеву с бандой, которые там кормятся?». Дождался их, и вот... — расплылся Станислав в полубезумной улыбке.

— Что «вот»?

— А сам не видишь? — развёл он руками. — У судьбы на мой счёт другие планы.

Я подошёл ближе и заглянул в горящие глаза новообращённого фаталиста:

— Да ты ебанулся, Станислав.

— Нет, ты не понимаешь...

— Отлично понимаю. Ебанулся на почве вины за гибель божьих агнцев муромских, и сам решил за ними последовать. Но вот что случилось после — не совсем ясно. Зачем ты угробил своего вожделенного избавителя?

— Я передумал.

— Передумал умирать?

— Да, знаешь, я спросил себя: «А схера ли? Почему какая-то мразота должна ставить точку. Я — чёрт подери — не для того столько лет со смертью под руку хаживал, чтобы кто попало мне мозги вышиб. И вообще, раз уж с Муромом так вышло, стало быть, и про это в книге судеб запись имеется. Всё предрешено. Чего ж я тогда парюсь? Верно? А если не предрешено, значит, нет никакого высшего разума, ни греха, ни расплаты за него. Мы сами себе судьи и палачи. Жизнь — штука жестокая.

Я уже видел такой взгляд, и разговоры такие тоже слышал, и могу сказать с уверенностью — от этих философов добра не жди. Ни один хоть немного здоровый на голову индивид не станет толкать речи в оправдание себя перед тем, кто его не обвиняет. Если тебе не повезло, и ты являешься ущербным обладателем совести, приходится следить за её чистотой. Абсурдная человеческая натура так устроена, что в случае критического загрязнения этой деструктивной субстанции, начинает разрушаться, выедаемая изнутри иррациональными эмоциями — угрызениями. Индивиду может казаться, что его совесть очистилась, но это — самообман, и разное хуеплётство типа «не я такой, жизнь такая» льётся наружу бурным потоком сквозь трещины шаблона. Вся зыбкая конструкция, на которой зиждется его представление о смысле жизни, идёт вразнос, усугубляя и без того запущенную ситуацию в голове. А для психического здоровья нет ничего разрушительнее, чем обесцененность собственной жизни. Индивид, утративший базовые инстинкты, заложенные самой природой, перестаёт быть сколь либо предсказуем и становится опасен для окружающих, в самом худшем смысле. По-хорошему, отбросив разный околоэтический мусор, подобных особей следует выпиливать из социума любыми доступными способами. Я за годы ударного труда внёс немалую лепту в дело очищения человечества, но... Чёрт подери, это же Станислав. Липкая от своей приторной сути мысль склеила нити моего сознания в омерзительный ком. Когда этот туповатый тип успел стать чем-то большим, нежели одним из множества представителей белковой формы жизни? Глядя в эти наивные карие глаза, я вынужден был признать, что их обладатель стал мне почти так же небезразличен, как Красавчик, до такой степени, что размышление о его умерщвлении вызывало слегка неприятное чувство грядущей утраты.

— Кто-нибудь видел?

— Только я.

— А банда?

— Осталась на тракте. Мы ушли вдвоём.

— Хорошо. Давай так, Станислав, эта красивая история останется нашим с тобою секретом, а ты пока постараешься как можно меньше отсвечивать, возьмёшь себя в руки и не будешь делать глупостей до тех пор, пока причитающееся золото не ляжет в мой карман. Нет, — добавил я, подумав, — до тех пор, пока я со своим золотом не удалюсь отсюда на безопасное расстояние. Вот тогда можешь пускаться во все тяжкие и предаваться саморазрушению.

— О чём ты?

— Ладно, оставь лирические мотивы в стороне. Суть моей просьбы тебе ясна?

— Яснее не бывает.

— Это всё, что я хотел услышать.

— Постой, — бесцеремонно схватил он меня за рукав, — ты чего-то не договариваешь?

— Разве я не просил обойтись без глупостей?

— Извини, — вскинул Станислав руки. — Не знаю, что на тебя нашло. Звягинцев тебе задолжал?

— Не произноси эту фамилию, — понизил я голос до шёпота. — Ты что, не соображаешь? Твоя выходка — отличный повод разорвать с нами договор. И они не станут разбираться, заодно мы были или нет. Так что прикинься ветошью и молись, чтобы никто из банды не заявился сюда раньше времени и не признал твою рожу.

— Угрожаешь?

Надо было кончать этого мудака, когда был шанс, отвести чуток подальше и зарезать, никто бы и искать не стал. Глупо, очень глупо с моей стороны.

— Я никогда не угрожаю, но в редких случаях, сделав исключение из правил, информирую. Так вот, прими к сведению — если облажаешь мне дело, я превращу остаток твоего никчёмного жизненного пути в незабываемое рандеву по миру боли и ужаса.

— Слишком выспренно.

— Думаешь? А так? — прижал я нож к гениталиям критика.

— Так лучше. Ладно-ладно, я всё понял.

— Безмерно рад. А теперь зафиксируйся на месте и постарайся не думать о высоком.

Вернувшись, я застал Павлова рассовывающим набитые, промаркированные и снабжённые язычками для быстрого извлечения магазины по разгрузке и подтягивающим регулировочные ремни в зависимости от распределённого веса. Вероятно, если оставить его в одиночестве на неопределённое время, он сумеет достичь идеала в подгонке всего снаряжения, а чихнув, найдёт впоследствии лекарство от рака.

— Порядок? — поинтересовался лейтенант, заметив меня, и как всегда радушно улыбнулся.

— Прощу прощения, нас прервали, — сел я напротив, рассчитывая продолжить познавательную беседу. — Так ты говорил, что не застал первых диверсантов.

— Угу.

— Что с ними произошло? Не на волю же их отпустили.