Страница 6 из 7
– И еще, – добавил Пулемет, – Сметана у нас уже есть, а ты Генка – не Трактор, какой тут Трактор, ты теперь Генка Пирожок. Как заедешь в хату, так сразу и обзывайся, чтобы, как дурень на решке не орать. Усек? – он строго глянул на вновь испеченного Пирожка.
– Усек, – тихо кивнул Генка…
Вот так и закончился этот весенний вечер в хате два пять централа города N. И только Угрюмый продолжал спать, не зная, какая история с лихо закрученным сюжетом развернулась в хате, сколько эмоций было высказано и сколько нервов сожгли сокамерники. Но мы его будить не будем, пусть спит, ведь никто не знает, что его ждет впереди – "лоб зеленкой намажут" (расстреляют) или поедет он на вторую "пятнашку". Пусть спит пока…
Вроде здесь можно было бы и закончить историю про "пирожки со сметаной", но она была бы не полная, если бы не один интересный момент. "Откатался" Генка Пирожок под следствием два месяца, так как следствие было быстрым, что там расследовать? И получил Генка два с половиной года условно, а подельник его Юрка – три условно, как организатор. Ну а что? Деньги вернули, за разбитое стекло и сломанный замок мать Генки Никанорычу деньги отдала, "фартовые крадунишки" раскаялись, все довольны. И я не знаю, везучие они или нет, но фарт (удача) их все-таки сопровождал по этому делу.
Опер Маничка
Эта история произошла в одном из СИЗО (централов) нашей необъятной Родины в самом начале второго десятилетия текущего века. Когда "малявы" (письма) между сидельцами стали уходить в прошлое, так как в местах, не столь отдаленных появились сотовые телефоны. Да, это не всегда были навороченные смартфоны с кучей функций, но обыкновенные кнопочные звонилки ("фонарики") были во многих хатах (камерах).
Конечно, "малявы" никуда не делись, но это уже были не те записки, которыми обменивались подельники, в которых обсуждались важные вопросы по делюге (уголовному делу), нет. Сейчас "малявы" стали больше средством общения между мужским и женским корпусом, когда он и она играли в "любовь". Ведь, получая такое послание, которое пахнет духами, где в конце, рядом со словом "люблю", помадный отпечаток губ, мужчина начинал действительно верить в то, что она его любит, что они встретятся после освобождения, что у них все серьезно и она на самом деле хочет родить ему двух сыновей и дочь. Ох, мечты и фантазии… Но не будем его судить строго. Вполне вероятно, что эти письма с отпечатками губ помогают ему жить, заставляют верить в будущее и не падать духом. В конце концов, все – взрослые люди и каждый сходит с ума по-своему.
Конечно, иногда пишут и серьезные "малявы", когда что-то нельзя обсудить по телефону, но все равно, такое явление, как переписка стала терять свой первоначальный смысл. Тем более, что любая написанная бумажка – это уже компромат против самого арестанта, а может быть и лишняя улика для следователя.
Да и телефон экономит кучу времени, бумаги и ручек, ведь набрать номер и что-то обговорить – на это уходит три минуты, а писать… Писать это долго, да и не интересно, тем более, по делюге. Проще это время потратить на любовное письмо, какой-нибудь Любке по прозвищу Моника, глядишь и ответит.
Все "малявы" передаются, так называемыми "дорогами" – веревкой, протянутой между камерами. Есть много вариантов дорог – по параше, по вентиляции, но рассказ будет только о той, которая протянута между окнами камер.
Дорога… Это вены тюрьмы, по которым бежит жизнь, но эти "вены" работают только ночью. По дорогам гонят все – чай, сигареты, продукты, документы, одежду, самогон. Все, что пролезет сквозь "решку" (решетку). Если что-то не пролазит, то его так "забандякуют" (упакуют), что пролезет. Если упаковали и "бандяк" (сверток) все равно не лезет, тогда решетку распилят, разогнут, но отправят. Ведь кто-то на другом конце централа ждет именно эту одежду, так как ему завтра на этап. Или ждет именно эти документы, так как завтра суд. Ну или просто ждет бутылку самогона, так как получил свои двадцать лет и ему нужно снять стресс.
На дороге стоят дорожники. Это те люди, которые своим трудом обеспечивают жизнь всей тюрьме. На них лежит огромная ответственность, так как от их умения, быстроты, сообразительности зависит очень многое – вовремя ли получит человек документы, успеет ли собраться на этап, получив "грев" от знакомых и приятелей…
Дорожник должен обладать хорошей реакцией, сообразительностью, умением "построиться" (наладить дорогу), скоростью, чтобы груз не зависал в воздухе, сноровкой быстро и точно "точковать" (записывать), что, куда, кому, откуда прошло через хату. Ведь по этим "точковкам" (записям) можно отследить любой груз, который был отправлен дорогой по тюрьме. Точковки берегут, в руки сотрудников они не должны попасть ни в коем случае. В-общем, дорожник – это серьезно.
Вот о дорожниках, точнее об их роли в данной истории и пойдет речь, но о них в процессе разговора.
И был в том СИЗО опер – капитан внутренней службы Сеньков Александр Михайлович. Лет около тридцати, высокий, статный, светлые волосы, эдакий киношный "сынок папаши Мюллера", хотя, служил то он именно в хозяйстве Мюллера ("Мюллер" – начальник оперативного отдела, по фене). Судя по обручальному кольцу, был женат. Всегда выглядел не просто уверенным в себе, а самоуверенным. Спокойный профессионал, можно сказать, что "правильный мусор". Режим не "наворачивал", беспредела не допускал, руки не распускал. Если кого-то вербовал, то делал это так технично, что бедолага – арестант сам не понимал, как подписал заявление о сотрудничестве. Со всеми был вежлив и корректен, с арестантами всегда на "вы", эдакий идеал офицера внутренней службы. Если бы в СИЗО была доска почета сотрудников, то фото капитана Сенькова висело бы на самом верху и под ним была бы надпись – "Образец сотрудника ФСИН".
Проблем себе лишних не искал, все вопросы старался решать разговорами и убеждениями. Начальство его ценило, а арестанты… А арестанты, наверное, и уважали бы по-своему, но… Был у Сенькова "пунктик" – он не мог терпеть дороги. Он их прям ненавидел всеми своими внутренностями и фибрами души. Капитан их рвал, резал, при шмоне забирал "коней" (веревки), проще говоря, он был грозой дорожников. Точнее, он не мог терпеть не сами дороги, а самогон, который по ним ходил. Если он дежурил на сутках, то можно было даже не пытаться что-то передать, так как половина горячительного не дошла бы до адресатов.
Чем ему так не угодил самогон, никто точно не знал. Правда, когда старый рецидивист Казак поинтересовался у него: "Михалыч, а что ты к самогону цепляешься?", то Сеньков, немного подумав, ответил: "Не положено по режиму". А потом добавил: "Ну гОните вы в хате – гонИте, никто вам слово не говорит, зачем по всему централу разгонять и народ спаивать?" И странно это было слышать от Сенькова, ведь он закрывал глаза на то, что в хате изготавливают самогон. Да что там самогон, по долгу службы и "благодаря" помощи стукачей, он знал – в какой хате какой имеется телефон. И не просто знал модель, но и номер этого телефона и цвет корпуса, но опять же закрывал глаза.
Но дороги с самогоном его раздражали, точнее – бесили. Оборвать дорогу, по которой из хаты в хату "летит" бутылка с огненной водой – это была какая-то страсть, болезнь или даже мания. Из-за этой мании и прилипло ему прозвище – Маничка. Все арестанты и сотрудники знали про это прозвище, знал и Сеньков и кажется, что он даже гордился им. Типа, вот как арестанты оценили его рвение, что даже прозвище дали соответствующее.
И самое интересное, у него был какой-то звериный нюх на бутылки. Груз часто пакуют в "кисет" – эдакий мешок, сшитый из штанины, по форме не всегда можно определить, что внутри – или чай так запакован, спортивные штаны или бутылка. Маничка мог часами стоять под окнами и пропускать грузы, идущие по дороге. Пропускал все – чай, сигареты, продукты, вещи. Но, как только шла бутылка, то все… Дорога сразу же обрывалась, и бутылка оставалась у Манички. Он хватал бутылку и бежал к себе в кабинет. При этом у него был такой радостный вид, как-будто на 23 февраля сотрудницы СИЗО ему подарили не пену для бритья, а дом в пригороде Парижа, вместе с гражданством Франции. В кабинете он спокойно распаковывал, нюхал добычу и шел к той камере, куда предназначался самогон. Подходил, открывал кормяк (окошко в двери для раздачи пищи) и звал адресата данной посылки. Когда адресат подходил, то Маничка говорил примерно следующее, – Ну что, Иванов, сегодня Вы будете трезвый, я уж прослежу за этим. И пожелав доброй ночи, уходил, чтобы перехватить следующую бутылку. Если же оказывалась бутылка, например, с подсолнечным маслом, то он тоже шел к адресату, отдавал ее и говорил, примерно следующее, – Извините, Петров, тут Вам подельник масло передавал, пришлось проверить. Я проверил, все чисто, доброй ночи. И уходил.