Смертная чаша весов

К концу дня, как убедился Оливер, опасения его отца полностью оправдались – Зоре грозило стать посмешищем толпы и мишенью для оскорблений.

Когда слушания на этот день закончились и судья и присяжные покинули свои места, репортеры, как всегда, гурьбой ринулись к экипажам, чтобы доставить новости на Флит-стрит к вечернему выпуску газет. Зеваки на улице пялились на принцессу и приветствовали ее криками одобрения и восхищения.

А графине Зоре снова достались брань и угрозы. На этот раз из толпы полетели гнилые фрукты и овощи, а кое-кто замахнулся даже камнями, и несколько их угодило в стену за спиной фон Рюстов. С побелевшим лицом и глазами, полными испуга, она с трудом пробиралась сквозь враждебную толпу к кебу, который заранее заказал Рэтбоун. Он боялся, что если не сделает этого, то толпа не даст им с Зорой найти экипаж. Вот и сейчас раздались угрозы физической расправы.

– Повесить ее! – кричал кто-то. – Повесить эту суку, убийцу!

– Повесить! – подхватила толпа. – По-ве-сить!!! Надеть веревку и повесить!

С огромным трудом, с помощью раздаваемых направо и налево тумаков, Оливеру удалось довести свою подзащитную до экипажа и кое-как усадить в него. Она уже была порядком потрепана и чуть ли не падала в обморок от испуга.

Усевшись рядом с адвокатом, Зора замерла и сидела так, пока кеб продирался сквозь пытавшуюся остановить его толпу. Руки горожан хватали лошадей за уздечки, и кебмен, не жалея, хлестал разошедшихся смутьянов. Кеб то останавливался, то вырывался из толпы, и седоков бросало из стороны в сторону. Рэтбоун, не раздумывая, взял Зору за руку, чтобы удержать ее от толчков, и больше не выпускал. Он молчал, не зная, что сказать. Ему хотелось успокоить подзащитную, заверить ее, что все будет хорошо, что он так или иначе спасет их обоих, хотя сам адвокат смутно понимал, как это сделает. Фон Рюстов не могла успокоить ложь, обман лишь разгневал бы ее.

Графиня с благодарностью, но без всякой надежды посмотрела на него.

– Я не убивала его, – еле слышно из-за стука колес и криков толпы произнесла она, и голос ее был твердым. – Это она убила его!

Рэтбоун почувствовал холод отчаяния.

Эстер вернулась из суда в подавленном состоянии. Она боялась за Рэтбоуна, и чем больше думала о том, как ему помочь, тем меньше надеялась, что это возможно.

Когда женщина вошла в дом на Хилл-стрит, она дрожала от холода, хотя день был теплый. Медсестра чувствовала себя опустошенной. Ей не хотелось встречаться с Берндом и Дагмарой, но она опасалась, что они уже вернулись из суда. У них был свой экипаж, и они, видимо, решили не дожидаться печального финала, а потому не знали, как Рэтбоуна и Зору встретила толпа, и не слышали криков и угроз.

Поднявшись к себе, чтобы снять накидку, мисс Лэттерли затем постучалась в комнату Роберта.

– Войдите, – немедленно услышала она голос своего пациента.

Открыв дверь, Эстер увидела, что он не один: в гостях у молодого человека была Виктория Стэнхоуп. Олленхайм-младший был не в постели, а сидел в кресле-коляске. Оба посмотрели на Эстер в ожидании новостей. В этой паре не было прежней напряженности; их кресла стояли рядом, словно молодые люди до прихода Эстер о чем-то оживленно беседовали. Она заметила, что Роберт был не столь бледен, как обычно. Осеннее солнце и ветер помогли ему немного загореть на прогулках в саду, а его волосы, падавшие на лоб, стали живыми и блестящими. Пора бы позвать парикмахера, подумала сиделка.

– Что произошло? – встревоженно нахмурившись, спросил Олленхайм. – Все так плохо? Я вижу это по вашему лицу. Садитесь. – Он указал девушке на кресло, в глазах его застыло беспокойство.

Мисс Лэттерли почувствовала искреннюю тревогу юноши, и ее внезапно охватил гнев. Как несправедливо, что тот, кто ей так дорог, обречен на инвалидность, причем, вполне вероятно, на всю жизнь! Ему не удастся сделать карьеру, полюбить, жениться, достигнуть всего, чего ждала от него его родовитая семья… Эстер почувствовала комок в горле.

– Неужели все было так ужасно? – тихо переспросил Роберт. – Вам лучше сесть. Хотите, я попрошу принести чаю? Вы очень расстроены.

Медсестра попыталась улыбнуться, но не смогла.

– Вам не надо притворяться, Эстер, – настаивал ее подопечный. – Вердикт уже вынесен? Но этого не может быть!

– Она сняла свое обвинение? – спросила Виктория.

– Нет, не сняла, – ответила Эстер, опускаясь в кресло. – И до вердикта еще далеко. Сэр Оливер еще не начинал защиту. Однако я не верю, что он сможет что-либо изменить. Слушания сейчас в такой стадии, когда только сама графиня фон Рюстов способна спасти себя от виселицы.

Виктория и Роберт с испугом уставились на нее.

– Зора? – воскликнул ошеломленный молодой человек. – Но она не убивала принца! Если б она это сделала, то никогда не выдвинула бы подобного обвинения. Она была бы только рада, если б все считали это несчастным случаем. Это такая нелепость!

– Вероятно, кое-кто убежден, что она не в своем уме, – добавила мисс Стэнхоуп. – Думают, что она намеренно пытается казаться фанатичкой или даже истеричкой. Я слышала, как говорили о ее эксцентричности, о том, что она переодевается в мужское платье, посещает не совсем приличные заведения и вообще лишена каких-либо представлений о морали.

Эстер обеспокоили слова Виктории. Откуда девушке стали известны такие подробности? Но сиделка тут же вспомнила о том, что бедняжке пришлось пережить. Обстоятельства сложились столь неблагоприятно, что мисс Стэнхоуп оказалась на самом дне. Ее жизнь юной леди, какой она была до позора, постигшего ее семью, разительно изменилась. Теперь она была материально зависима от родственников, и ей стали знакомы все неприглядные стороны жизни, которые оставались неведомыми Роберту.

Виктория, встретив встревоженный взгляд молодого человека, покраснела.

– Кто такое говорит? – в упор спросил он ее. – Это чертовски несправедливо по отношению к Зоре.

– Когда люди озлоблены, то о справедливости говорить не приходится, – тихо промолвила его гостья.

– Почему они озлоблены? – нахмурился Олленхайм. – Зора нанесла оскорбление только одной Гизеле, и вердикт пока еще не вынесен. Если это убийство, то все должны быть благодарны Зоре, кто бы ни был убийцей. Во всяком случае, она открыла всем правду. Мне кажется, что эти люди сами совершают ту ошибку, за которую собираются осудить графиню… Они делают поспешные заключения, не узнав фактов, и обвиняют человека, не имея никаких доказательств. Это лицемерие!

Виктория улыбнулась.

– Конечно, лицемерие, – согласилась она, и глаза ее засветились нежностью, когда девушка посмотрела на своего друга.

Молодой человек повернулся к Эстер.

– А что делает ваш друг, сэр Оливер? Как он? Ему, очевидно, нелегко понимать, что он ничем не может ей помочь. Если верно все то, что вы сказали, и ей грозит опасность…

– Боюсь, он не знает, как изменить создавшееся положение, – откровенно призналась мисс Лэттерли. – Чтобы спасти Зору, надо найти виновного, а у нас нет доказательств – есть одни лишь предположения.

– Я вам сочувствую, – печально промолвил Роберт.

Виктория внезапно поднялась. Она двигалась скованно, явно превозмогая привычную боль, но тут же выпрямилась, чтобы Олленхайм ничего не заметил.

– Уже поздно, и мне пора. Я знаю, Эстер, что вы устали и вам следует отдохнуть. День был тяжелым. Оставляю вас одних, вам есть о чем поговорить. Возможно, вы что-нибудь придумаете. – Девушка чуть замешкалась и, часто моргая, попыталась улыбнуться, глядя на Роберта. – Доброй ночи, – промолвила она и, повернувшись, направилась к двери, причем, выходя, как-то неловко и не сразу закрыла ее за собой. Глаза, голос и выражение лица выдавали ее волнение, и мисс Лэттерли поняла ее лучше, чем если б мисс Стэнхоуп сама призналась ей в своих чувствах. Слова нередко бывают лживей молчания.

Эстер невольно посмотрела на Олленхайма. Губы его были сжаты, в глазах застыла боль. Он уставился на свои неподвижные ноги на стуле. Они лежали так, как их положил слуга. Одна нога была полусогнутой, и Роберт знал, что самостоятельно он не в силах ее выпрямить. Медсестра заметила его терзания и поняла, каким ужасным напоминанием это было для бедного калеки.