Смертная чаша весов

– Да, я подумаю, сэр. – Уэллборо отвел взгляд. – Я слышал, как несколько человек сочли это самой злостной выдумкой, которую когда-либо слышали, – они не сомневались, что здесь нет и грана правды.

– Правильно! Правильно! – донеслось с галерки. Послышались аплодисменты.

Судья сердито посмотрел на верхние ряды зрителей, но не вмешался.

Рэтбоун сцепил зубы. Сейчас он мечтал только о сильном и проницательном судье. Неужели он настолько глуп, что еще на что-то надеется? Слова лорда-канцлера звучали в его ушах. К чему он призывал Оливера? К разумной осторожности или к полной сдаче позиций?

Сидевшая рядом Зора поражала его своим полным равнодушием. Возможно, она до сих пор не осознает своего положения…

– Ни один человек, знавший принцессу Гизелу, разумеется, не способен поверить этому, – продолжал отвечать на вопросы лорд Уэллборо. – И очень немногие, если такие нашлись, способны. Однако люди повторяют эту ложь, а ничего не знавшие расспрашивают о ней. Находятся слуги, которые распространяют сплетни, причиняя этим массу неприятностей.

– Кому? – так же тихо спросил Харвестер.

– Многим, и особенно принцессе Гизеле, – медленно сказал свидетель.

– Вы лично встречали кого-либо, в чьих глазах репутация принцессы пострадала? – продолжал дотошно расспрашивать его Эшли.

Лорд переступил с ноги на ногу.

– Да, встречал. Я несколько раз слышал оскорбительные замечания в ее адрес, а когда принцесса пожелала вернуться на короткое время в Англию, ей не удалось набрать штат прислуги для своего небольшого дома.

– Как неприятно, – посочувствовал Харвестер. – Вы уверены, что причиной этого является обвинение, выдвинутое графиней фон Рюстов?

– Я уверен в этом, – холодно ответил Уэллборо. – Мой дворецкий попытался найти прислугу, чтобы принцесса спокойно провела в Англии несколько летних месяцев, когда в Венеции особенно жарко. Она собиралась вести уединенный образ жизни, не выезжая в свет, что вполне законно в ее положении вдовствующей принцессы. Но этот ужасный скандал помешал ее планам. Нам так и не удалось нанять для нее слуг. Слухи быстро разносятся благодаря невежеству людей.

Галерка снова выразила принцессе свою симпатию.

– Это крайне неприятно, – повторил Харвестер, качая головой. – Итак, принцесса не смогла приехать в Англию?

– Нет, она приехала, но была вынуждена остановиться у друзей, где ей не могли обеспечить ни покоя, ни уединения, которых она искала, будучи в трауре.

– Благодарю вас, лорд Уэллборо. Если вы не возражаете, вам задаст вопросы мой друг, адвокат защиты.

Рэтбоун поднялся. Ему показалось, что воздух в зале заряжен электричеством и он слышит треск разрядов. Сэр Оливер лихорадочно копался в своих мыслях, пытаясь найти те вопросы, которые должен был задать свидетелю, но все, что приходило ему на ум, могло сделать его положение еще хуже.

Судья вопросительно смотрел на него.

– У меня нет вопросов, ваша честь, – сказал наконец адвокат Зоры, чувствуя, как у него пересохло в горле, и снова сел.

Лорд Уэллборо покинул свидетельское место и четким шагом вышел из зала.

Харвестер вызвал его супругу. Она заняла место свидетеля, явно нервничая. На ней было что-то коричневое и черное, потому что бедная женщина так и не смогла решить, следует ли ей свидетельствовать в полном трауре или лучше не стоит. Говорить будут о смерти – но в то же время опровергать версию убийства…

– Леди Уэллборо, – таким же мягким и вежливым тоном начал допрос Харвестер. – У меня к вам совсем немного вопросов, и все они касаются того, что сказала графиня фон Рюстов, и того, какое впечатление это произвело.

– Я понимаю, – ответила леди Эмма слабым голосом. Она стояла, сложив перед собою руки. Ее глаза сначала нашли Гизелу, а затем Зору; в сторону присяжных женщина даже не взглянула.

– Очень хорошо. Могу я попросить вас вспомнить тот вечер, когда вы и лорд Уэллборо ужинали у леди Истон в ее доме в Лондоне? Вы помните это событие?

– Да, разумеется.

– Вы слышали, что сказала графиня фон Рюстов о принцессе Гизеле и о смерти ее мужа принца Фридриха?

– Да. Она сказала, что принцесса убила его.

Рэтбоун невольно взглянул туда, где сидела принцесса, пытаясь что-либо прочесть на ее лице, но у него ничего не вышло. Гизела казалась неподвижной, словно не понимала, о чем говорят вокруг нее, или же ей было все равно. Все, что когда-то волновало ее и имело смысл, навсегда осталось в прошлом, умерло вместе с человеком, которого она любила, а происходящее здесь, в зале суда, едва ли доходило до ее сознания. Для нее это было фарсом, а не реальностью.

– Графиня сказала это однажды или несколько раз? – Голос Харвестера вернул его оппонента к действительности.

– Она повторила это по меньшей мере трижды, насколько я знаю, – ответила леди Уэллборо. – В Лондоне я слышала об этом почти везде, где бывала, поэтому один Господь знает, сколько раз графиня это говорила.

– Вы хотите сказать, что ее слова стали предметом обсуждения и сплетен? – быстро спросил Эшли.

Свидетельница посмотрела на него округлившимися от удивления глазами.

– Конечно! Разве можно, услышав такое, остаться равнодушным?

– Итак, люди повторяли эти слухи, независимо от того, верили они в них или нет?

– Да… да. Я не думаю, что в них верили! Я хочу сказать… конечно, не верили. – Леди покраснела. – Это такой абсурд!

– И всё же повторяли их? – настаивал Харвестер.

– Да…

– Вы знали, леди Уэллборо, где в это время находилась принцесса?

– Да. Она была в Венеции.

– Она знала, что о ней говорят?

Эмма порозовела.

– Да… я… я написала ей и все рассказала. Я считала, что Гизела должна это знать. – Она прикусила губу. – Мне трудно было это сделать. Я целый час писала это письмо, но не могла позволить, чтобы об этом продолжали говорить и никто не собирался опровергнуть эту клевету. Я могла бы вступиться за нее и все опровергнуть, но я не могла потребовать расследования. – Говоря это, леди Уэллборо смотрела на Харвестера, чуть сдвинув брови.

Рэтбоуну показалось, что для нее очень важно, чтобы адвокат поверил в то, что она только что сказала, и ему вдруг показалось, что, возможно, он подготовил ее и теперь она хочет убедиться, что все сделано как нужно. Но это ничего не давало Оливеру. Он не смог бы использовать эти показания, чтобы помочь Зоре.

– Вы дали принцессе возможность защитить себя, обратившись к закону, – заключил адвокат Гизелы. – Что она сейчас и делает. Вы получили ответ на свое письмо?

– Да, получила.

Галерка одобряюще откликнулась легким шумом. Кто-то из присяжных кивнул.

Харвестер извлек бледно-голубой листок бумаги и передал его судебному приставу.

– Ваша честь, могу я передать суду это письмо как вещественное доказательство, когда свидетельница подтвердит его подлинность?

– Да, можете, – согласился судья.

Леди Уэллборо удостоверила подлинность письма, полученного ею от принцессы Гизелы, и, хриплым от волнения голосом назвав его дату и обратный адрес в Венеции, стала читать его вслух. Ей достаточно было одного взгляда на вдову принца Фридриха, чтобы удостовериться в ее согласии.

– «Моя дорогая Эмма! – Голос свидетельницы звучал неуверенно. – Нет слов, чтобы передать вам, как ваше письмо потрясло и огорчило меня. Я с трудом смогла взять перо в руки, чтобы написать вам более или менее вразумительный ответ».

Леди остановилась и, не отрывая глаз от письма, откашлялась, после чего продолжила чтение:

– «Прежде всего я хочу поблагодарить вас за то, что вы, мой истинный друг, сообщили мне эту ужасную новость. Мне даже трудно что-либо сказать по этому поводу. Иногда жестокость жизни переходит все границы возможного. Я думала, что после смерти моего дорогого Фридриха мне не на что надеяться и нечего бояться. Это был конец всему, что делало меня счастливой и было мне дорого. Я искренне верила, что ни один удар судьбы уже не причинит мне боли. Как я ошибалась! Не могу описать вам, как это ранило меня. Мне трудно представить, что тот, у кого есть сердце и душа, мог подумать, что я способна покуситься на жизнь того, кто был любовью и смыслом всей моей жизни. Это причиняет мне невыносимую боль. Я вне себя от горя. Если она не снимет свое обвинение абсолютно и полностью и не признается, что была отравлена безумием, я вынуждена буду подать на нее в суд. Как я не хочу этого делать, знаю одна только я, но у меня нет выбора. Я не позволю, чтобы о Фридрихе говорили такое, и не прощу, если кто-то бросит тень на нашу любовь. К моему великому горю, я не смогла сберечь ему жизнь, но я спасу репутацию человека, которого любила и боготворила сильнее всего на свете. Я не позволю – да, не позволю, – чтобы мир думал, будто я предала его. Остаюсь вашим верным и многим вам обязанным другом. Гизела».