Страница 29 из 98
– Извините. Может быть, я несколько перетрудился. Найти доказательства для защиты оказалось труднее, чем я предполагал. – Он быстро взглянул на собеседницу и грустно улыбнулся.
Мимо прошла пышнотелая дама, задев юбками их стулья.
– А вы уже получили какое-нибудь сообщение от Монка? – спросила Лэттерли.
Оливер покачал головой.
– Нет, до сих пор он ничего мне не сообщал.
– А где он? В Германии?
– Нет, в Беркшире.
– Почему? Это там умер… или был убит Фридрих?
У адвоката был полон рот, и он только взглянул на девушку, не беспокоя себя более утвердительным ответом.
– Вы не думаете, что эта смерть вызвана политическими причинами? – поинтересовалась Эстер, стараясь, чтобы вопрос прозвучал как можно проще, словно эта мысль только что пришла ей в голову. – И что это преступление скорее связано с идеей объединения Германии, чем с какими-то личными обстоятельствами. Если это, конечно, преступление…
– Очень возможно, – ответил юрист, все еще очень занятый пирогом. – Если бы принц вернулся на родину, чтобы возглавить борьбу против насильственного объединения, он с наибольшей вероятностью должен был бы оставить Гизелу, хотя очень может быть, что прежде он и не допускал об этом мысли, и вот этого она как раз и опасалась.
– Но ведь Гизела его очень любила, и в этом никто и никогда, кроме Зоры, не сомневался, – возразила медичка. Она старалась не говорить тоном гувернантки, поучающей несообразительного ребенка, но тем не менее голос ее звучал нетерпеливо и дикция была чуть-чуть отчетливее, чем надо. – Предположим даже, что Фридрих вернулся бы без нее и одержал бы победу в борьбе за независимость. Ведь в награду за это он мог бы потребовать возвращения для Гизелы, как его законной жены, и, следовательно, герцогиня и все остальные не смогли бы ему отказать. Разве нельзя предположить – по крайней мере, с той же степенью вероятности, – что его убил кто-то другой с целью предотвратить его возвращение, то есть некто из сторонников объединения?
– Вы имеете в виду кого-то, кто состоял на платной службе в одном из германских княжеств? – спросил Рэтбоун, размышляя над этим вопросом.
– Да, ведь это вполне вероятно. И не могла ли графиня фон Рюстов выступить с обвинением по воле человека, который полагал, что знает кое-что, еще неизвестное ей, что обнаружится на судебном процессе?
Адвокат опять задумался на несколько секунд и подвинул к себе бокал с вином.
– Сомневаюсь, – ответил он наконец, – хотя бы потому, что графиня не похожа на человека, действующего по чьему-то указанию.
– А что вам известно о других гостях, приехавших тогда в Беркшир?
Оливер подлил Эстер немного вина.
– Пока очень мало. Монк старается узнать все, что возможно. Большинство из них опять собрались в беркширской усадьбе – полагаю, для того, чтобы сообща выработать тактику защиты против обвинения. Любой честолюбивой светской хозяйке очень не по вкусу такая убийственная, в полном смысле слова, известность о ее приемах. – Быстрая, как молния, сардоническая усмешка мелькнула на его лице. – Но графине фон Рюстов это обстоятельство не может помочь в защите.
Эстер внимательно смотрела на Рэтбоуна, желая разобраться в сложности испытываемых им чувств. Лицо его, как всегда, выражало быстрый ум, находчивость и самоуверенность, что одновременно и делало его привлекательным в глазах девушки, и вызывало у нее раздражение. Она также распознала в его взгляде тень не только беспокойства, связанного с трудностью дела, но и сомнения, правильно ли он вообще поступил, взявшись за него.
– Возможно, графиня знает, что действительно было совершено убийство, но она обвинила не того человека, – уже вслух заметила Лэттерли, наблюдая за Оливером с нежностью, удивившей ее саму. – Она, может быть, невиновна в злом умысле и навете, но просто не понимает всей сложности ситуации. И не может ли оказаться так, что Гизела дала Фридриху яд, не подозревая об этом? Она, возможно, просто технический исполнитель убийства, а не виновница с моральной точки зрения. – Эстер так увлеклась предположениями, что даже забыла про пирог, от которого, правда, остался лишь кусочек. – И когда это будет доказано, графиня отзовет свое обвинение и публично извинится, а Гизела будет достаточно удовлетворена и не станет требовать возмещения ущерба или наказания графини, раз правда установлена.
Некоторое время Рэтбоун молчал. Медсестра опять принялась за еду. Она действительно проголодалась.
– Это, конечно, возможно, но, если б вы познакомились с Зорой фон Рюстов, вы бы не сомневались ни в ее проницательности, ни в нравственности, – сказал ей адвокат.
И внезапно Эстер озарило! Правда, полной уверенности у нее не было, но все же… Графиня явно произвела на Рэтбоуна настолько глубокое впечатление, что его обычная осторожность ослабла. Девушке очень захотелось узнать побольше о графине. Вполне вероятно, что она была даже несколько уязвлена отношением Оливера к Зоре. Он говорил о ней с таким большим воодушевлением…
Но, с другой стороны, это свидетельствовало и о его человеческой уязвимости, чего мисс Лэттерли прежде за ним не замечала, – о слабом месте в его обычной непробиваемой невозмутимости. Она рассердилась – зачем он так наивен? – и испугалась, что Рэтбоун более раним, чем она предполагала. А потом она удивилась еще и самой себе и ощутила, как с каждой минутой в ней возрастает по отношению к сидящему рядом человеку покровительственное чувство.
Оливер, по-видимому, не понимал, насколько горячо воспринимало любовную историю Фридриха и Гизелы общественное сознание и как много мечтаний и надежд вселяла она в людей, совершенно непричастных к этой любви. Рэтбоун жил в странно обособленном, защищенном от подобных чувств мире: богатый удобный дом, превосходное воспитание, самый лучший, закрытый для чужаков университет, выучка в лучшей юридической конторе, прежде чем он сам получил звание адвоката… Оливер знал юриспруденцию, как мало кто еще знает, и наверняка уже не раз сталкивался с преступлениями, совершенными из-за страсти и порочности. Но имеет ли он представление о том, как сложна и многообразна жизнь обычного человека, как она ненадежна, запутана, как много в ней кажущихся и явных противоречий?
«Нет, не имеет», – решила медичка, и эта мысль испугала ее. Она опасалась за Оливера.
– Вам надо бы побольше узнать о политической стороне ситуации, – откровенно заявила Эстер.
– Благодарю вас! – В глазах юриста сверкнула насмешливая искорка. – Я об этом уже подумал.
– А каковы политические взгляды графини? – поинтересовалась его подруга. – Она за объединение или за независимость? Что вам известно о ее семейных связях? Откуда у нее деньги? Есть ли у нее любимый человек?
По лицу Оливера Эстер поняла, что, по крайней мере, о последнем тот и не думал. Во взгляде его мелькнуло удивление, которое он сразу же погасил.
– Наверное, нет никаких шансов на то, что она снимет обвинение до суда? – спросила Лэттерли без особой надежды. Рэтбоун уже, конечно, испробовал все средства, чтобы убедить ее.
– Никаких, – мрачно ответил адвокат. – Она твердо намерена сделать все, что в интересах справедливости, чего бы ей самой это ни стоило, и я предупредил графиню, что цена может быть очень высока.
– Значит, вы сделали все, что в ваших силах? – уточнила Эстер, пытаясь улыбнуться. – Я поговорила об этом с бароном и баронессой Олленхайм при первой же возможности. Баронесса рассматривает всю историю в высшей степени романтически. А ее муж сохраняет более практический взгляд на вещи, и у меня создалось впечатление, что он не поклонник Гизелы. Но оба они убеждены, что Гизела и Фридрих обожали друг друга, что принц и помыслить не мог о возвращении без нее, даже если его страна исчезнет как таковая в процессе объединения.
Эстер отпила глоток вина, глядя на Рэтбоуна поверх бокала, и добавила:
– Но если вы докажете, что Фридрих убит, значит, убийца кто-то другой, не Гизела.
– Я отдаю себе отчет в возможных накладках. – Юрист старался говорить бодрым тоном и даже оживленно, но ему это не удавалось. – И я понимаю, что графиня станет одиозной фигурой в общественном мнении, выдвигая подобное обвинение. Тот, кто разрушает мечты, никогда не пользуется любовью в обществе, но иногда разрушать их необходимо, в интересах хотя бы минимальной справедливости.