Леонид

Златоведов с наслаждением дирижировал этим хаосом. Иногда вытягивал руки, словно выталкивал из окна в сторону Кремля сгусток ненависти.

Под потолком, в углах, над головами неистовых спорщиков витали тени старых большевиков, троцкистов, следователей НКВД, героев войны и труда, художников, писателей, проституток, торговцев, епископов. Все это множество лязгало затворами, махало ледорубами, декламировало стихи, качало кадилом, танцевало нагишом у шеста.

Лане показалось, что Кремль исчез. Его больше нет. Вместо него пустота, в которой колеблется мгла.

– Господа, наш творческий диспут завешен, – Златоведов властным жестом остановил крики. Ждал, когда безумные тени снова уйдут в стены, затаятся в кирпичной кладке. – А теперь, чтобы разредить обстановку и дать отдохновение умам, я приготовил для вас сюрприз.

Златоведов повернулся к закрытой двери, ведущей в соседнюю комнату. Издал долгий трубный звук, каким обмениваются охотники в африканской саванне. Двери раскрылись, и в комнату вбежали маленькие полуголые люди. Их было четверо. Они были шоколадного цвета, на ребрах висела кожа, на вздутых животах пучились большие пупки. Черные блестящие волосы были заплетены в косички. На бедрах болтались тряпицы. Это были пигмеи, выписанные Златоведовым из пустыни Калахари. Пигмеи ловко вскочили на стол, затопотали босыми ногами. Их мозолистые подошвы, твердые, с черными ногтями пальцы застучали по доскам. В руках звенели маленькие цветные барабаны. У пояса висели тростниковые дудки. Дикари поднимали колени, крутились, приседали, подпрыгивали. На щиколотках у них были костяные браслеты с торчащими перьями. Танцоры стучали в барабаны, кружились все быстрей и быстрей. Из толстых губ высовывались красные языки. Танцоры быстро вспотели. Их кожа блестела, издавала едкий запах.

Гости ошеломленно смотрели. Перед их лицами взлетали голые ноги, раздавались крики, напоминающие птичий клекот, вой гиены, львиный рык. Пигмея, танцуя, выхватили тростниковые дудки, прижали к губам. Стали выплевывать из дудок красные ягоды. Они стреляли ягодами в сторону Кремля. Вместе с красной ягодой из трубки летела слюна. Они поражали Кремль ягодами, обрызгивали слюной. Мерцали вспышки фотографов, крутились операторы с телекамерами.

Потанцевав, пигмеи соскочили на пол и убежали в соседнюю комнату, откуда продолжали звучать барабаны.

– Ну, теперь, кажется, все! – Златоведов поднял с пола птичье перо и воткнул в свои черные волосы. Гости, ошеломленные африканским танцем, уходили.

Юноша с хохолком не хотел уходить. Он схватил Златоведова за край пиджака:

– Я слушал, я принимал участие! Мне не дали сказать! Я имею голос, имею мысли. Здесь все о прошлом, о мертвецах. Они все мертвецы, я имею в виду, духовные! Молодежи они не нужны! Мы забыли о них! Нам нужно идти вперед, понимаете! Молодежь не желает жить среди мертвецов, не желает ухаживать за чужими могилами! Мы хотим перемен. Мы хотим изменить эту жизнь! – юноша торопился, задыхался, требовал от Златоведова внимания. Хохолок его страстно трепетал.

Златоведов благосклонно слушал:

– Молодой человек, вы абсолютно правы. Сколько можно жить среди отеческих гробов? Молодежь – вперед! Я с вами.

– Я знал, я знал! Вы великий человек! Мы хотим вас видеть у себя! Приходите к нам!

– А сколько вас? Куда приходить? Как вас зовут?

– Я Юра Чибис! У меня блог, еще не очень много заходов, но я раскручусь! Нас трое! Мы хотим создать партию! Партию будущего! Мы назовем ее: «Ура»! – юноша крутил головой на тонкой шее, моргал круглыми глазами, трепетал хохолком. И впрямь был похож на чибиса, который вскрикивает, кувыркается в синеве.

– Вы Юра Чибис, и кроме вас еще двое. Вас целая стая, – с мягкой насмешкой произнес Златоведов. – Не сомневаюсь, у вас будет мощная партия!

– Мы нуждаемся в вашей поддержке! Мы вас почитаем! Такие люди, как вы, спасут Россию!

– Вот моя визитка, звоните, Юра Чибис! – Златоведов протянул юноши визитную карточку, и тот жадно ее схватил. Раскланялся, пятясь, выскочил из квартиры.

Лана была оглушена дискуссией, которая завершилась сумбуром. Это была еще одна увлекательная выходка Златоведова, в которой проявился его театральный дар. Златоведов был ярче, смелее, язвительней всех, с кем она встречалась на вернисажах, премьерах, праздничных вечеринках.

Лана любила его черные волосы, которые вились у плеч и начинали мерцать, когда она ночью запускала в них пальцы. Любила бледное лицо, на котором, как на луне, проступали слабые тени, как Море Дождей. Но эти тени вдруг розовели, когда Златоведов восхищался картиной, или слышал острую шутку, или встречал необычную мысль. Эта картина, шутка и мысль должны были жечь, оставляли на его лице розовый ожег, как удар крапивы, который постепенно остывал, превращаясь в слабые тени.

Златоведов слыл мастером художественных импровизаций, знатоком магических затей. Лану увлекал этот театр без театральных подмостков, где актерами становились политики, депутаты, художники. Златоведов был неутомимый выдумщик, не повторялся в своих постановках. Актеры не замечали, что они смешны, а порой отвратительны.

Лана продолжала сидеть, глядя, как Златоведов ходит по комнате, машет руками, словно изгоняет в открытое окно залетевших мух.

В комнате становилось прохладней, исчезал изнуряющий запах потных африканских тел.

– Скажи, Алексей, что это было? – спросила Лана, когда Златоведов перестал ходить и упал в кресло. – В чем твой новый проект?

– Я готовлю Революцию в России, – Златоведов усмехался, по его лицу пробегали легкие судороги.

– Революцию в России совершат пигмеи?

– Революцию совершат малые мира сего. Я искал самых малых и нашел их в Намибии. Купил их через интернет-магазин. Кто мал, да возвысится. А кто велик, да унизится.

– Зачем они плевали в Кремль?

– Стуком барабанов и красными ядовитыми ягодами они расшатывали кремлевские стены. Стены падут, и в Кремль устремится толпа.

– А зачем ты собрал этих достойных людей и заставил ненавидеть друг друга?

– Мы добывали топливо Революции. Ненависть – это топливо Революции, драгоценный русский ресурс. Ненависть – это нефть, которая питает восстание. В России ненависть залегает близко к поверхности. Я ее добываю и сжигаю в топке Революции. Россия занимает первое место в мире по запасам ненависти. Чем больше мы ее добываем, тем больше обнаруживаем ее в пластах русской жизни. Ненависть – возобновляемый русский ресурс. Ты знаешь, почем баррель русской ненависти? Вечера, которые я задумал, – это буровые, из которых я добываю русскую ненависть. Я ее подожгу, и она полыхнет. И тогда все эти убогие политики и философы, силовики и чиновники, вольнодумцы и скептики, русофилы и юдофилы, все железные дивизии и непотопляемые корабли, Патриарх всея Руси и Президент Троевидов, – все сгорят в восхитительном огне русской ненависти! – Златоведов смеялся. По его лицу, как рябь ветра, пробегала легкая судорога. Черные глаза туманила поволока.

– Пойдем туда, – он указал на дверь, которая вела еще в одну соседнюю комнату.

Эта комната была сверкающе-белой, как операционная. Имела зеркальный потолок без люстры. Была лишена мебели. Только стояла огромная кровать под тяжелым розовым покрывалом. На кровать были направлены яркие лампы.

Златоведов обнял Лану:

– Скучал по тебе, – коснулся губами ее бровей, поцеловал шею.

– Не надо, Алеша. Сегодня столько треволнений, – она слабо отстранилась. Златоведов сильнее обнял ее, побежал чуткими пальцами вверх по спине, отыскивая сквозь платье одному ему известную жилку. Надавил. Лана почувствовала, как уходят из нее силы, она немеет, слепнет, не может противиться.

Златоведов включил светильники, опустил ее на покрывало в слепящий свет. Лана лежала, видела в зеркальном потолке, как он совлекает с нее платье, расстегивает на себе рубаху. И какое-то зеленое море, и солнечные лучи, и серебряные пузыри, и кто-то плывет по морю, как Одиссей, а навстречу лодка с нарисованными глазами.