Страница 22 из 22
— Зовите меня товарищ Мехлис, мы же с вами просто беседуем, — Лев Захарович улыбнулся открытой улыбкой. Он был жесток и фанатично требователен к себе и людям, но с людьми разговаривать и работать умел, иначе не был бы он комиссаром. — А что касается вопроса, то за людей, которых я не знаю, я бы ручаться не стал. А про вас я знаю то, что нужно знать. Вот, например, Вы товарищ Волкова семь раз обращались в военкомат с требованием отправить Вас на фронт, а когда получили очередной отказ, пошли вместе с Вашими одноклассницами Настей Федоренко и Ниной Кононовой работать санитарками в госпиталь, где за короткий срок заслужили уважение медицинского персонала и любовь раненых. Когда же с Вашим одноклассником случилась беда, вы с Анастасией тут же бросились ему на помощь и сделали все возможное и невозможное, чтобы вытащить его из неприятностей. Не раздумывая о последствиях для себя. А просто потому, что так считали правильным. И не останавливаясь перед трудностями, дошли до меня и Народного комиссара внутренних дел товарища Берии. Анастасия, вон, даже с караульным на Лубянке подралась, — усмехнулся Лев Захарович. А девушки сидели, пылая щеками от смущения, вызванного словами Мехлиса и удивленно-восхищенными взглядами парней. — Или вот Николай. Он же на фронт собрался бежать. Вещи приготовил, с людьми нужными договорился, — теперь пришла очередь краснеть Литвинову, — но, так же как и вы, случайно увидев, что с товарищем стряслась беда, вместо фронта пошел в НКВД. Только вот повезло ему не так как вам. Остались у нас еще в органах товарищи, которые зря занимают свое место, а то и вовсе нам не товарищи, с этим еще разберется Лаврентий Павлович. Правда, Николаю, чтобы принять такое решение потребовалось время, но это простительно, ведь все его мысли были о фронте и мести за отца. Так ведь?
Колька, понурившись, кивнул. Да, в тот день он видел, как забрали Стаина. И даже к своему стыду обрадовался этому. Ревновал он Волкову к Сашке жутко. Но вечером, сидя на подоконнике в подъезде Ленкиного дома решил, что не достойно такое поведение настоящего комсомольца. А еще он догадывался, кто мог донести на Стаина. Да что там догадывался. Твердо знал. Потому что этот человек, играя на чувствах парня, подходил и к нему с просьбой следить за Сашкой и докладывать ему. А еще лучше написать заявление самому. Товарищ этот, которому Колька доверял, считал его лучшим учителем в школе и к которому частенько бегал за советом, убеждал парня в виновности Стаина, напирал на его непохожесть на всех, странности, непонятные словечки. И в душе Николая зародились сомнение в однокласснике, а вдруг с ними действительно учится враг? Но заявление Литвинов писать все рано отказался. И не потому, что считал это зазорным. Нет, выявить врага это дело достойное. Но надо было сначала понять все самому, разобраться. И вообще, Стаин казался Кольке нормальным парнем и если б не Ленка Волкова, то они с Александром вполне бы могли стать настоящими друзьями. И вот, увидев, что Сашку арестовали, Николай все-таки решился пойти в НКВД, рассказать все, что знает о Стаине и о человеке, который просил донести на него. А там уже разберутся, на то они и органы госбезопасности.
Только вот в райотдел ему попасть не удалось. У входа стояли бойцы НКВД и никого внутрь не пускали. Но раз решил, надо было довести дело до конца, и Колька пошел на Лубянку. Рассказал все дежурному, который и попросил парня изложить суть дела на бумаге. Литвинов написал все, как есть и, отдав бумаги, спустившемуся к нему старшему лейтенанту госбезопасности стал ждать. А потом Николая там же, на Лубянке и арестовали. Ночь продержали в камере, а утром тот самый старший лейтенант стал его допрашивать и требовать рассказать, кто надоумил его оклеветать уважаемого человека. Правда, в чем заключается клевета, Колька так и не понял. В своем заявлении Литвинов никого ни в чем не обвинял, просто описал, как его уговаривали написать на Стаина заявление. Объяснил, почему он этого не сделал. А в конце, как комсомолец и командир отряда самообороны просил органы во всем разобраться, дописав, что не верит в виновность одноклассника. Об этом Колька и сказал допрашивающему его старшему лейтенанту, чем вызвал его жуткое неудовольствие, выраженное несколькими ударами по телу. На этом, собственно, допрос и закончился. Кольку вернули обратно в камеру. Одиночную. Парню было страшно. В голову лезли не радостные мысли. А вдруг Стаин действительно враг? Тогда получается, что он пособник врага народа?! Сама эта мысль выводила парня из равновесия, вгоняя в черную беспросветную тоску. Нет, это же не правда! Он не враг!
А потом за ним пришли. Накрутивший себя парень уже был готов ко всему. Что его сейчас осудят, отправят в тюрьму, в лагерь, расстреляют. Но к тому, что с ним захочет поговорить сам нарком внутренних дел товарищ Берия он готов не был. Там, в кабинете, под внимательным взглядом знакомого по фотографиям в газетах и портретам в школе человека он едва не расплакался, рассказывая, как попал в камеру, что его побудило прийти на Лубянку и вообще все, все, все. Даже про то, что ревнует Волкову к Сашке, он незаметно для себя рассказал. И к удивлению своему получил от наркома благодарность и направление в спецшколу, раз уж он так стремится на фронт. Так он и оказался здесь. И сейчас ему было стыдно вспоминать о своей слабости, о слезах в кабинете наркома, о глупой ревности. Это казалось ему недостойным звания комсомольца. А тут еще, оказалось, что историю его знает Начальник Главного политуправления Красной армии, а может быть и сам товарищ Сталин. И от этого на душе у Кольки становилось еще хуже. Но ничего, он еще всем докажет, чего стоит Николай Литвинов! Главное — в него поверили! И он оправдает! Честное комсомольское оправдает! От клятвы, данной самому себе с души будто упал камень. Парень поднял голову и прямо посмотрел на комиссара. Лев Захарович, будто ожидая от Николая именно этого, кивнул ему и продолжил:
Конец ознакомительного фрагмента.