Страница 6 из 18
– Я ему скажу…
– Ты скажешь ему, чтобы он держался от тебя подальше.
– Он взрослый мужчина и волен сам распоряжаться собой.
– Увы, это не так. Им распоряжаешься ты. Скажи ему держаться от тебя подальше.
– Ты не можешь приказать мне…
– Могу и прикажу. Ты строптива и себялюбива, и тебе слишком долго позволяли творить все, что заблагорассудится. Уже и слухи по всему селу ходят, что ты моего сына приворожила. Я могу подтвердить, что это сущая правда. Пускай люди твой дом обыщут, авось найдут руны и прочие сочинения.
Роуса заставила себя посмотреть в глаза Бьяртюру, который не сводил с нее свирепого взгляда.
– Ты не посмеешь… – Однако голос ее дрогнул.
Бьяртюр шагнул ей навстречу. Все в ней кипело, но она держалась стойко.
– Ты хоть видела, как Паудль нынче выглядит? – прорычал он. – Видела?
Роуса удивленно уставилась на него.
– Ты хочешь…
– Мальчишка совсем иссох. Отощал, как древко метлы.
– Я… – Роуса опустила глаза. – Я не заметила.
– Куда там, – ехидно процедил Бьяртюр. – Ты была слишком занята собой и даже не заподозрила, что мой сын голодает, чтобы ты могла набить себе брюхо.
– Я… Я скажу ему, что он должен есть и отдыхать.
– Скажи ему, что он должен держаться от тебя подальше. Ты его погубишь.
Роуса заклинала небо, чтобы Бьяртюр ушел, но он приблизился еще на шаг. От него несло горьким дерном и кислым потом.
– Bóndi из Стиккисхоульмюра подыскивает себе жену. Ему и строй глазки.
Роуса раскрыла рот от изумления.
Бьяртюр воздел руки к небу.
– Он богат. Он будет слать твоим родичам деньги и провизию.
Превозмогая дрожь в ногах, Роуса выпрямилась.
– Я не глупа, дядюшка. Твой корыстный расчет…
– Ты могла бы всем нам помочь, Роуса. Зима будет суровой, и многие умрут. – Он прочистил горло и сплюнул на землю. – Подумай об этом.
Он развернулся и побрел вниз по холму. В его сутулых плечах и хромающей походке Роусе почудился призрак Паудля – того, каким он может стать. Если выживет.
Йоун провел в Скаульхольте около трех недель – торговал кое-где в окрестностях, присматривался. Присматривался он ко всему. Многие сельчане – большей частью те, у кого были дочери на выданье, – зазывали его к себе на постой, однако он отказал им и, несмотря на ночной холод, расположился прямо на улице, на склоне холма.
Каждый день, спускаясь к речке за водой, Роуса проходила мимо него. Она не улыбалась, не махала ему рукой и не хихикала, как прочие девушки, а шла с опущенной головой. Под его взглядом по ее коже пробегал холодок.
Снова и снова она припоминала предостережение Бьяртюра. Возможно, он был прав. Возможно, ей надо выйти за этого богача, и так будет лучше для всех. Ну нет! С какой стати ей идти за чужака? С какой стати расставаться со всем, что ей дорого?
Как-то ночью Сигридюр зашлась в таком страшном приступе кашля, что ее платок окрасили алые брызги, и тогда Роуса поняла: все решилось само собой.
Наутро, увидев Йоуна, бредущего к церкви через поля, она сделала глубокий вдох, окликнула его и ускорила шаг, чтобы поравняться с ним.
Йоун остановился и повернулся к ней.
– Зима снова обещает быть лютой.
Она поглядела на траву. Под ледяным взглядом его голубых глаз все внутри нее сжималось. Не то чтобы это был страх – и все же она беспокойно переминалась с ноги на ногу.
– Ты, должно быть, скучаешь по пабби. Он был добрым человеком.
– Благодарю вас. Это правда. Вы знали его?
– Мне довелось однажды повстречать его на альтинге. Он был очень набожен и радел о своей пастве. Епископы бывают жадные, но твой пабби был скромен.
Роуса кивнула.
– Полагаю, он гордился бы своей дочерью.
Она пересилила себя и ничего не ответила. Женщинам надлежит молчать и повиноваться мужчинам.
Он улыбнулся и, сощурившись, посмотрел на нее.
– Ты сама смиренность, Роуса Магнусдоуттир.
Она кожей чувствовала его взгляд. Роуса поймала себя на том, что рассматривает его руки: толстые веревки вен, сильные пальцы. Она вздрогнула и стиснула шерстяную юбку.
– Нравится ли тебе быть покорной? – тихим голосом спросил Йоун.
Она тщательно взвесила каждое слово:
– Гордыня – это грех. Господь сказал: не гордись[6].
Он сделал шаг ей навстречу.
– Ты славная женщина.
Тело его источало жар, и Роуса поежилась, но превозмогла себя и с улыбкой взглянула ему в глаза. Они двинулись дальше, и по дороге Йоун так красноречиво описывал красоты Стиккисхоульмюра, что под конец на губах у нее почти ощущался привкус соли, а в ушах раздавались крики тупиков. Время от времени она учтиво выражала восхищение. Мама говорила, что мужчины нуждаются в обожании.
Он держался с ней все более непринужденно и с улыбкой перечислял свои богатства: белье у него изо льна, хлеба и мяса в избытке, а кухня и baðstofa целыми днями щедро отапливаются торфом.
– У меня есть все, о чем только можно мечтать, – сказал он. – И все бы хорошо, только мне одиноко. В Библии сказано, что женщина была создана для мужчины, кость от костей моих и плоть от плоти моей[7].
Синева его глаз была непроницаема. Его ладонь скользнула по щеке Роусы, потом легла ей на плечо, горячая и тяжелая.
У Роусы перехватило дыхание.
Йоун спрятал ее руку в своих ладонях, посмотрел на ее запястье.
– До чего хрупкие косточки. Словно у птички. – Он переплел ее пальцы со своими. – Я окружу тебя заботой, Роуса. Слышишь меня?
Глядя на него широко раскрытыми глазами, она кивнула.
– Я стану посылать съестные припасы твоим родичам в Скаульхольт. – Он стиснул ее ладонь. Она невольно охнула. Он склонился к ее уху и прошептал: – Соглашайся.
Она вздохнула и закрыла глаза. Тьма внутри нее широко распахнула пасть, но Роуса решила не думать об этом и растянула губы в улыбке.
Сигридюр, разумеется, пришла в ярость.
– Пабби выпестовал твой ум, выучил тебя чтению. И теперь ты пустишь его труды по ветру и проведешь всю жизнь в тяжких хлопотах? Станешь поддерживать огонь в очаге и выколачивать белье, покуда не надорвешься? Уж коли тебе непременно хочется замуж, так выходи за епископа.
Роуса вздернула подбородок.
– Так будет лучше. У тебя будет мясо и…
Сигридюр вздохнула с присвистом.
– Ты уедешь слишком далеко. И жених твой холоден.
– Будет тебе, мама. Он хороший человек. – Чем чаще Роуса повторяла это, тем больше сама в это верила.
– Выбери себе кого-нибудь помоложе. Из Скаульхольта.
Роуса невольно подумала об улыбке Паудля и о поцелуе, от которого все ее тело вспыхнуло огнем. Внезапно ей вспомнилось, как он двенадцатилетним мальчиком бегал за ней вдогонку. Она тогда споткнулась, и он тоже грохнулся наземь, хохоча. Она повернулась к нему, и ей показалось, что ее собственный смех вырывается из его груди, а его – слетает с ее губ. Теперь это воспоминание пронзило ее, и на мгновение у нее перехватило дух.
Но разве может камень в бурной реке противиться несущему его потоку?
В следующий раз, завидев Йоуна, Роуса опустила глаза и кротко улыбнулась. Разговор меж ними шел о Писании, а когда он сказал, что женщинам надлежит молчать в церкви, она кивнула. То и дело она осыпала его похвалами.
Они сидели на берегу реки, и он приобнимал ее за плечи. Должно быть, он чувствовал, как колотится ее сердце, – так сильно сотрясалось все ее тело. Когда они поднялись, Роуса бросила взгляд на свое отражение в воде: рядом с исполинской фигурой Йоуна она казалась тоньше тени и была бледна, как привидение. Водная гладь сморщилась, и очертания Роусы исчезли, будто что-то поглотило ее.
Понадобилась целая неделя молчаливых свирепых переглядываний и урчания в животе, да еще очаг, который затухал каждую ночь за недостатком торфа для растопки, чтобы Сигридюр нехотя дала согласие на брак. Когда Роуса просила ее благословения, в глазах у нее щипало и колени дрожали.
6
Рим. 11:20.
7
Быт. 2:23.