Сентябрь

Закрывая глаза, Тэйлос отчего-то представлял исхлёстанное дождём кладбище, открывая — видел лишь сумрак ночи.

***

Он забылся сном лишь под утро, и когда будильник и шум за окном вынудили его вынырнуть из спутанных видений, испытал только что-то вроде облегчения. Совершенно не отдохнувший, он умылся и отправился в редакцию, не позаботившись о завтраке.

Уоткинс уже был на месте, и они довольно быстро решили все вопросы по следующим материалам. Получив свежий выпуск газеты, Тэйлос завернул в кафе, чтобы за чашкой кофе, трубкой и сдобной выпечкой просмотреть его как следует.

Не успел он расположиться за столиком у окна, как к нему подсел незнакомый мужчина. Низкий рост, не слишком хороший костюм, битая молью шляпа… Тэйлос с интересом рассматривал его, не понимая, что тому может понадобиться.

— Грэйс передаёт тебе привет, — осклабился тот, когда Тэйлос вопросительно взглянул на него поверх газеты.

— Моё почтению мистеру Грэйсу, — неприязненно отозвался Тэйлос, чувствуя, как сердце ускоряет ритм.

— Выигрыш, — и незнакомец подвинул к нему конверт. — Твоё.

И тут же подошла официантка — дородная девица с зычным голосом. Тэйлос знал, что её звали Мартой.

— Что это ты тут забыл, Харрис! — прикрикнула она, да так, что на столике звякнули друг о друга соусник и перечница. — Тебе сюда хозяин приходить запретил. Пошёл вон, пока не выволокла за шиворот!

— Я ухожу, Марта, — засмеялся тот и действительно поспешно убежал, хлопнув дверью сильнее положенного.

Тэйлос глянул мельком на конверт, но всё-таки взял его и сунул в нагрудный карман. Он понятия не имел, что происходит. Марта приняла его заказ и удалилась, а газета больше не развлекала. Тэйлос поглядел на улицу сквозь чуть желтоватое на просвет стекло. После вчерашнего дождя все тротуары были мокры, на мостовой среди камней блестела влага, а свинцово-серое небо обещало, что это вовсе не конец ненастья. Однако сквозь крашеное стекло мир приобретал новые оттенки, превращался в солнечный. Отчасти именно потому Тэйлос и любил эту кофейню.

Рассматривая городской пейзаж, прохожих и экипажи, Тэйлос вдруг подумал, что каждый человек является таким вот стеклом. Его восприятие отличается от восприятия остальных, и вот уже у кого-то день становится солнечным, а кому-то кажется настоящей бурей.

Он не знал, куда отнести самого себя, но пути его размышлений вывели к упомянутому Джонатаном чутью. Что, если Грэйс всего лишь воспринял слова или действия Тэйлоса через своё собственное стекло? Принял желаемое за действительное?

Что же в конверте?

Тэйлос был достаточно умён, чтобы не вскрывать тот прямо здесь, на глазах у Марты, стоявшего за стойкой Джонни и нескольких посетителей. Им хватит и того, что — как его там? Харрис? — подсел к нему за столик и что-то сказал.

Вместо того он неспешно набил трубку и выкурил, точно его совершенно ничто не тревожило. Когда он выбил остатки табака на салфетку, как раз появился свежий кофе.

Пока он пил, снова зарядил дождь, на этот раз серый и мелкий, явно надолго. Тэйлос смотрел на сползающие по стеклу капли и видел в них множественные искажения. Это подстёгивало его фантазию, он гадал, сколько таких капелек на стекле души, сквозь которое каждый человек смотрит на окружающий мир. И конечно, можно ли познать мир именно таким, каков он есть. Не в этом ли будет тогда природа всех закономерностей? Не там ли будут крыться корни всех случайностей?

Меланхоличные философские мысли текли словно сами по себе, Тэйлос пригрелся в кофейне и не желал уходить, хоть и пора было возвращаться к себе и садиться за работу. Марта даже принесла счёт на маленьком металлическом подносе, и не было причин задерживаться здесь.

Дверь кофейни открылась, впуская очередного беглеца от сырости и промозглого ветра. Тэйлос кивнул ему — это был Уиллард, приказчик из лавки, где он всегда покупал бумагу.

— А, доброго дня, — улыбнулся тот. — Вам бы зайти ко мне, мистер Эксвилберг, доставили бумагу и крайне интересные записные книжки.

— Зайду, — пообещал Тэйлос, хотя понимал, что сейчас на это попросту нет средств.

— Буду ждать, буду ждать, — Уиллард прошёл к стойке и о чём-то зашептался с Джонни.

Тэйлосу вдруг стало невыносимо неприятно рассматривать спину Уилларда, затянутую в бархатистый пиджак, взбрызнутый каплями влаги. Приказчик, очевидно, был одет не по погоде и продрог, потому выпрашивал у Джонни ром, что обычно добавляли в выпечку. Бары-то ещё не открылись, и пивнушки пока не дали возможность промочить горло заядлым любителям.

Кивнув Марте на прощание и оставив на подносе мелочь — с точностью до цента — Тэйлос вышел под дождь и почти с облегчением почувствовал, как холодные капельки ласково касаются щёк. Ветер заставлял дождь лететь косо, потому никакой цилиндр, никакой зонт не могли спасти от их проникновенных прикосновений.

Дома Тэйлос не сразу вспомнил о конверте — прогулка под дождём освежила его, и он тут же устроился за печатной машинкой, чтобы набросать первые несколько абзацев в большую статью, которую ему поручил Уоткинс. Только когда работа застопорилась, конверт, спрятанный прежде во внутренний карман рубашки, начал мешать и шуршать.

Тэйлос вытащил его и долго рассматривал плотную бумагу. Конверт был самым простым, таких продавали по дюжине за два цента на почте. Коричневатый оттенок бумаги и отсутствие клея делали их непривлекательными в глазах более богатых покупателей, за что эти конверты и были прозваны «бедняцкими». Тэйлос не сразу решился заглянуть внутрь, ожидая там послания, требований, а то и просто пустых листов, чьё значение придётся истолковать самостоятельно, но оказалось, что там деньги. Сумма была внушительной даже на первый взгляд, и Тэйлос побоялся сразу пересчитывать.

«Выигрыш», — назвал это Харрис. Что на самом деле имел в виду Грэйс?

***

Следующие несколько дней Тэйлос тщетно пытался найти Грэйса в свободное от работы время. Он даже сунулся в тот самый паб, где обычно принимали ставки, но не понял, через кого можно передать Грэйсу сообщение. В последний момент вспомнив о том, что говорил Джонатан, он решил завернуть и на кладбище. Старик-то всегда был в курсе, кто и у кого является доверенной персоной.

Снова накрапывал дождь, и букет, который Тэйлос решил заодно принести на могилу матери, был словно окроплён прозрачными слезами. В этом была печальная красота, и потому сердце щемило неясной грустью. Но в остальном никаких сентиментальных чувств Тэйлос не испытывал, потому быстро прошёл между могилами к печально-безразличному ангелу над Лилианой Торртон и уложил цветы к его ногам.

Джонатан уже ждал его на крыльце, щурясь на дождь и пуская дым из трубки.

— Что стряслось? — спросил он сразу. — Вряд ли тебе приснилась мать и попросила принести фиалок.

— Мне нужно передать сообщение Грэйсу, — Тэйлос вздохнул.

— Но ты не знаешь, к кому можно обратиться, — завершил Джонатан. — Обратись ко мне, я старик, а не курьер, но как отправить такое письмецо знаю.

Тэйлос удивлённо посмотрел на него, и Джонатан заворчал:

— Ладно уж, заходи. Чего мокнуть-то? Что за дела у тебя теперь с Грэйсом, то он тебя ищет, то ты его…

Тэйлос не стал ничего уточнять, потому что принял это ворчание всего лишь за нудный стариковский характер. Сбросив плащ на старую вешалку, он послушно сел к столу, стараясь не слишком пялиться на жилище Джонатана.

У старика была страсть к вещам, потому по стенам и полкам были разложены и расставлены самые разнообразные предметы. Видимо, Джонатан и сам понимал пагубность своего увлечения, его ненормальность и вычурность, потому страшно не любил, когда кто-то начинал задавать об этом вопросы или же рассматривать что-то слишком пристально. Тэйлос привык сидеть у стола, глядя на собственные руки, но всё равно нет-нет, а поднимал глаза, всякий раз натыкаясь на что-то странное или необычное лишь своим расположением — на посмертную маску из полураскрошившегося гипса, на копилку, зачем-то привинченную к стене, на часы, висевшие вверх ногами, альбомы для марок, сложенные стопкой под стулом, и прочее, и прочее.