Прокламация и подсолнух

Даже Йоргу, и тот расхохотался:

– Святой Спиридион! И горазд же ты врать!

– Так я не вру. Я вправду за пистолеты с детства хватался. Любимая игрушка была, – Штефан усмехнулся. – Сам-то, конечно, не помню, но рассказывали. Да и дядька жаловался, что пока я дорос, чтобы со мной договориться можно было, он столько пороху извел – на весь его корпус хватило бы ружья пристрелять!

Симеон заметил, что Йоргу, и без того в сомнениях тянувший себя за усы, тут дернулся – едва не оторвал свою гордость.

– Это чего он боеприпасы-то переводил?

– Да так, – Штефан чуть посмурнел, вздохнул. – Говорю ж, я к оружию лапы тянул, где только видел. Дома-то его от меня прятали. А дядька за пистолет утром раньше, чем за штаны, хватался.

Гицэ фыркнул и приготовился отпустить какую-то похабную шуточку, но Мороя пригвоздил его к месту суровым взглядом.

– Лучше бы ты почаще за пистолет хватался, охальник!

Гицэ надулся. Штефан сбился на миг, посмотрел недоуменно. Потом понял и чуточку порозовел, но головой тряхнул залихватски.

– Дядька без оружия вообще никогда не ходил. Вот перед тем, как в дом войти, и отстреливал каждый раз на заднем дворе, чтоб я, упаси боже, до заряженного не добрался.

Мороя схватился за голову.

– Ой, разбаловал дядька тебя, поганца! Это ж сколько времени он порох жег, вместо того чтобы по заднице тебе дать!

– Пару лет точно. А потом я подрос, и мы договорились. Он мне пострелять дает, а я без спросу не хватаю. Хотя какое там – стрелять, я тогда пистолет сам толком и удержать еще не мог. Это когда чуть постарше стал, он меня всерьез учить начал, – мордаха у Штефана стала совсем мечтательной. – Первый пистолет подарил – мне еще семи не было. Правда, я пальбой по горшкам да воронам его меньше, чем за год, так расстрелял – только выкидывать.

Сивоусые дядьки давно качали головами, а уж тут не поверил даже Гицэ, охотно слушавший эту безбожную похвальбу.

– Ты еще скажи, что попадал! По воронам-то?!

– Ну-у... Попадал. Не сразу, конечно, научился, но попадал, – с показной скромностью протянул Штефан.

Симеон вздрогнул: у парня за спиной зримо распускался хвост навроде павлиньего. Ладно, если это обычное для их Подсолнуха хвастовство по делу и без дела. Но Симеону много довелось повидать юнцов перед первым боем, что сперва безудержно хвастались, потом на глазах сникали, бледнели и покорно брели в строю, ничего не видя вокруг себя, как бычки на заклание... Хотя Штефан вроде не из пугливых, если вспомнить, где они его подобрали. Вряд ли его сейчас разобрало со страху. Но если нет – как бы хуже не вышло! В первом бою обычно и погибают самые молодые и самые отчаянные – щенячья отвага опыта не заменит, а они еще не умеют на глаз измерять расстояние выстрела или расслышать, когда ядро над головой пройдет, а когда – прямо в них и вмажется...

Он вздрогнул, отгоняя воспоминания. А Штефана уже и правда понесло дальше:

– Там пистолет-то был – одна радость, что трофейный, А так – барахло откровеннейшее. Но дядька говорил, мол, из хорошего даже султанова жена в стенку сарая попадет, а ты учись. Поначалу, конечно, мазал, но как привык к отдаче, ворон в усадьбе проредил крепко. Зато уж в Термилаке первым стрелком числился!

– Ты охолони чутка. Турки – это тебе не вороны, – покачал головой Мороя.

Штефан только усмехнулся:

– Ну да, мишень покрупнее будет. Грешно промазать.

–Иш, раздухарился, – забурчали из всех углов седоусые вояки, прошедшие вместе с Симеоном и войну, и все прошлые набеги. – Война это тебе не парад, брат, и не стрельбище. Турок – он противник серьезный.

– А то я не понимаю, – Штефан чуть нахмурился, сверкнул глазищами из под светлой челки. – Только бояться, все одно, не собираюсь.

– А ты не путай храбрость и дурость! – взъярился Симеон, больше для порядку, конечно, чем по злобе, но его уже и взаправду трясло. – Тебя, видно, только по воронам палить учили, а не думать! А голова тебе – так, шапку носить?! Пороху толком не нюхал, зато баек понаслушался и сам черт не брат?! Сколько в одном бою полечь может, тебе дядька не рассказывал?

– Рассказывал, – угрюмо буркнул Штефан и уставился в столешницу. – Что и девять из десяти бывало.

– И такие вот молодые дураки – первыми! – припечатал Симеон. – Лезут на рожон, будто заговоренные. А потом лежит такой, воем воет, всеми святыми заклинает то добить, то хоть воды напиться. А куда напиться – если все кишки разворочены? Или как паленым мясом воняет, если по живому прижигать, а иначе никак кровь не остановишь? Это если после боя. Да и во время... Небось, думаешь, все будет красиво так, бла-ародно, как там в ваших академиях рассказывали? На белом коне гарцевать? А кровавым поносом маяться или ноги до колен на марше стереть не хочешь?

– И белье перед боем надевать чистое, да чтоб непременно полотняное, а не шелк. И не жрать перед боем ни под каким видом. И когда руку станут на барабане из сустава вылущивать – не другую закусывать, а деревяшку какую, об которую зубы не искрошишь, – мрачно продолжил Штефан.

Симеон аж дернулся. Одно дело – байки про геройство или даже враки под ракию, а такие вот подробности...

– Ладно, – сказал он, откашлявшись. – Учили тебя добро. В Академии твоей?

Штефан мотнул головой.

– В Академии все больше учили ядрам не кланяться. Дядька ругался даже, что полезного не говорят, вот сам и рассказывал. И про то, чем набеги от сражений отличаются – тоже. Так что не думай, капитан, я в дурное благородство играть не стану. Понимаю, что мы завтра эту сволочь убивать будем, из засады, со спины – уж как получится. Если повезет. А если не повезет, убивать будут нас.

– Еще б понимал, что дурное бахвальство до добра никого не доводит, – проворчал Симеон, понемногу остывая. – На рожон лезть не след! На первый бой тебе задача – в строю остаться, понял? Своих с чужими не попутать, приказ ушами не прохлопать, оружие не растерять и ноги не переломать. Воевать потом станешь, когда первый бой переживешь. Ясно тебе?

– Ясно, капитан, – совсем тихо ответил Штефан.

– А если тебе свербит подвиг совершить, так хоть про дядьку бы подумал, – встрял вдруг Мороя. – Тебя послушать – не всякий батька так с родным-то сыном нянчится. Много ему радости будет, если ты по дури поляжешь?

После слов Морои Штефан вконец сник.

– Капитан, я того... – он запнулся, так и не поднимая глаз, бочком принялся выбираться из-за стола. – Пойду... Ружья отстрелять надо, пока дождик перестал.

Мороя проводил парнишку взглядом, покачал головой. Симеон тоже вздохнул. Может, и не стоило его так чихвостить? Что Подсолнух болтает и хвастается – дело обычное, а так то парнишка толковый, надежный. Только вот что поделаешь с памятью? Молодые лица, веселые голоса. А после боя – груда неподвижных тел под окровавленными плащами... Когда ж это было? Перед самым перемирием. День расселяли новобранцев, раздавали припасы и проверяли амуницию, а ночью налетели янычары... Отпевать взялись – а половину и не опознаешь, потому как за день и имен не запомнили. Тудор тогда велел всех убитых в одном месте собрать и бросил батюшке вчерашние списки – читай, мол, подряд, не ошибешься...

– Ты все верно сделал, капитан, – Мороя весело потрепал его по плечу. – И остальным тоже послушать не вредно, а то, может, кто позабыл!

Пандуры добродушно засмеялись, и у Симеона чуть-чуть отлегло от сердца. Отвык, раздобрел на мирных харчах, вот тревога и заела. А коль это не просто тревога, а чутье солдатское на неприятности – ладно, все под Богом ходят! Разве жалко, что со Станкой не попрощался, а уж своих ребят он поберечь постарается. Хорошо, хоть Макарко на заставе останется, Анусе-то в глаза глядеть – лучше самому в землю.

– Мороя, – позвал он, встряхиваясь. – Пойдем-ка, выберемся на двор да прикинем, как вам тут отбиваться, ежели вдруг чего.

- 13 -

Выстрел.

Горшок на заборе разлетелся вдребезги.

Штефан отнял ружье от плеча, принялся перезаряжать. Замок, кажется, заедает. А даже если и почудилось, в таком деле перебдеть точно не грех.