Прокламация и подсолнух

– А ты не догадываешься? – в другой раз он бы точно не стал излагать детально – кому охота рассказывать, как сотворил явную глупость? Но сейчас главное было – свернуть разговор с опасной темы. – Говорю же, я мелкий тогда был еще. Дурной. Скальных тропок в окрестностях не водилось, так что засаду я устроил на яблоне. Подкараулил дядьку, ну, и сиганул с ветки ему на спину. Скрутили меня в момент, – он невольно фыркнул, вспоминая, и прибавил честно: – Но мне еще здорово повезло, что дядька меня заметил издали, а то ведь и шею свернуть мог.

– Вот уж правда! – в голосе Морои слышался едва сдерживаемый смех. – А остальные? Ты ж говоришь, вас там целая ватага была?

Штефан развел руками.

– А остальные отсиделись по кустам. Тут я тоже маху дал. Не подумал, что у деревенских просто духу не хватит на дядьку лезть. Хотя их не спасло. Прилетело всем. Мне – за то, что не сумел как следует замаскироваться, за неверную оценку противника, за постановку отряду заведомо невыполнимой задачи, за пренебрежение к опасности для солдат и за то, что не сумел добиться выполнения приказа. Остальным – за то, что по кустам прятались. Дядька им так и сказал, дескать, хотите в войну играть, так если командир приказал – выполняйте. И если уж ввязались, нечего труса праздновать. Мол, на войне новобранцы, было дело, турок за чертей принимали, и ничего, стреляли, а не крестились. А раз операцию мы провалили, значит, попали в плен и будем отрабатывать. Вот неделю побелкой коровников и занимались все вместе.

– И сбежать не попытались? – улыбнулся Мороя.

– Сбежишь тут, как же! – невольно фыркнул Штефан, но Мороя ему не поверил:

– Неужто офицер вас, обалдуев, еще и караулил?

– Да нет. Просто пообещал, что, если кто будет отлынивать, все остальные будут еще неделю прочие сараи красить. А дядька слово всегда держал, так что... Да и чего уж там, заслужили!

Штефан мотнул головой, словно это могло помочь отогнать назойливые мысли. Зарекался же! Только вот попробуй не думать, когда при рассказе в памяти само всплывает...

Жаркое летнее солнышко, припекающее спину. Стена того самого коровника, высокая, без лестницы до верху и не доберешься, а пока доберешься – перемажешься по уши. Запах гашеной известки, белые полосы от кисти и досада, что побелка ложится неровно.

А потом, к вечеру, попытка отмыться. Льющаяся на затылок холодная колодезная водичка и ворчание дядьки:

– Надо было так вывозиться! Голову, что ли, в ведро совал?

Сейчас смешно вспоминать, а тогда вывернуться пытался и возмущался, когда дядька с волос известку оттирал. Как же, взрослый, сам можешь! Только возмущение то было пополам с облегчением: не сердится! И потом нахальное:

– Как ты меня скрутил? Покажи!

Дядька и показал. У колодца они уже наплескали, так что отмываться пришлось по второму разу, причем обоим. Мама принесла полотенца, всплеснула руками.

– Господа офицеры, в каком вы виде?

Говорила укоризненно, но глаза у нее смеялись, и Штефан едва не запрыгал козленком оттого, что мама тоже играла. Но фыркнул, выхватил у нее полотенце – еще чего, чтобы она его вытирать вздумала!..

Ой, дурак! Лучше бы подставился или вовсе на шею бросился, она такая веселая была! Да и дядька... Штефан его знал, понимал отлично, когда тот действительно серьезен, а когда балуется не хуже любого дворового приятеля. Тогда он вроде и серьезное лицо делал, а глаза смеялись, точно! Особенно когда мама окинула их обоих суровым взглядом и договорила:

– Разве так можно? Один мокрый – хоть выжимай, а второй... Второй... Будто с сеновала упал!

И сама фыркнула, бросила второе полотенце Тудору на руки, осталась стоять, насмешливо прикусив губу. А Тудор поблагодарил, спокойно так, с каменным лицом, вернул ей полотенце, отошел к колодцу и вывернул еще ведро воды себе на голову.

Ой!

Штефан очень надеялся, что в этот момент не покраснел. Потому что это он в детстве ничего странного не заметил – ну, дурачатся взрослые. Что, нельзя? А вот сейчас, если подумать...

Вид у дядьки и вправду был тот еще, благородным дамам так не показываются. Мундир он скинул вместе с кушаком и оружием, от их возни рубаха сбилась, чуть не навыпуск, ворот распахнут, рукава закатаны... И шуточка эта. Про сеновал. Которая и вполовину бы так двусмысленно не смотрелась, если б не то, как Тудор отшутился.

Ужасно захотелось схватиться за голову. Да какое там «двусмысленно»! Сейчас-то сам уже не ребенок, знает, когда мужчине ведро воды на голову может понадобиться! И про сеновалы знает. Симеон их с Гицэ этими самыми сеновалами, считай, каждую неделю попрекает!

Но не могла же мама... Или могла?

– Ты оглох, что ли? – Фатьма легонько дернула его за ухо. – Не меня же спрашивают!

Штефан подпрыгнул, приходя в себя. Григор почему-то сочувственно кивал, глядя на него, а Мороя еще разводил руками.

– Я говорю – дядька твой из походов-то вернулся? – явно повторил свой вопрос Григор и пояснил озадаченному Штефану: – Когда он пропал-то и где? Может, случилось с ним чего?

Случилось, как же! Как там Йоргу сказал – этот откуда хошь вывернется! За всю войну ни разу не ранен. Сколько турки ловили – не поймали. И Николае за столько лет вон тоже – не поймал. Тудор-то до самого их отъезда в Вену регулярно приезжал! А ведро это случилось, когда Штефану лет семь было... Значит, уже тогда. Но ведро! Ничего себе намеки! И в двух шагах от дома! Хватало ж наглости...

Штефан раздраженно фыркнул.

– Да что с ним станется. Его и поленом не перешибешь!

После чего подорвался с места и вышел, вроде как, по нужде, пока еще чего-нибудь не спросили. И так наболтал больше, чем нужно.

Осень только начиналась, ночи были хоть и свежие, но еще теплые. Штефан плюхнулся на землю, развалился боком, опершись на локоть. Конечно, можно было бы и поискать, куда сесть, поберечь сюртук, только толку? Все одно выкидывать, за пару месяцев так тесен в плечах стал, удивительно, как еще налез.

Штефан рассеянно охлопал карманы сюртука и вздохнул. Подсолнух в образ избалованного боярского сынка не вписывался никак, та горсть, что он сыпанул в карман на дорогу, давно закончилась, а на пасеке, как назло, семечек не нашлось. Вот так впору пожалеть, что не куришь, было бы хоть чем руки занять. Может, и отвлечься бы вышло, выкинуть из головы то проклятущее ведро! Шуточка была явно за гранью приличий. Но ведь мама не обиделась. Куда там! Светилась, что солнышко. Рядом с Николае он ее никогда такой счастливой не видел.

Штефан со вздохом сорвал травинку и сунул ее в рот.

Николае. Странно, как легко получилось даже в мыслях перестать называть этого человека отцом. Хотя чему удивляться-то? Сколько в памяти ни копайся, недаром Тудор постоянно всплывает. Просто о Николае нечего вспомнить.

Послышались шаги, и Штефан поднял глаза. Фатьма подошла, откинула шарф с лица. Села рядом, участливо поинтересовалась:

– По дому заскучал?

– Я? – вскинулся Штефан и рукавом торопливо вытер нос. – С чего ты взяла?

Фатьма хмыкнула, взъерошила ему волосы.

– Да так. Каково тебе, боярину, здесь живется...

– А чем плохо? – вернул ухмылку Штефан и поймал ее за руку. – Или если бы я был не боярин, я бы тебе не нравился?

– Да какой ты боярин! Разве бояре коровники белят? – рассмеялась Фатьма. – Был бы ты боярином – я бы тебя и вовсе не любила, они все капризные и противные.

Штефан обычно терпеть не мог, когда она так небрежно поминала при нем свое прошлое, но тут готов был от души согласиться. Уж насчет капризов – точно! А ведь подумать, если б не Тудор...

Он поежился. Что тогда пытался запретить ему приставленный к малолетнему боярскому сыну Петру, забылось начисто. Но вот свою попытку дать пощечину дерзкому слуге – как же, он ведь тут боярин, ему все можно, – он запомнил на всю жизнь. Как и презрительный и хлесткий, словно удар нагайкой, взгляд Тудора, и брошенное холодным тоном: «Нравится унижать тех, кто не может ответить? Ты меня разочаровал». Штефану поначалу даже не верилось. Дядька же никогда на него не сердился, ну так, чтобы надолго и всерьез. Только следующие дни как он хвостом ни ходил, как ни ластился, как ни пытался заговорить, его будто не замечали. За три дня вовсе извелся и к ночи не выдержал, обмирая от ужаса, – вдруг не простит? – бросился извиняться... И разревелся позорно от облегчения, поняв, что дядька уже не сердится, вцепился – не оторвешь, и, кажется, так и заснул, не переставая икать и всхлипывать. По крайней мере, когда мама с утра пришла его будить, он начисто не помнил, как оказался снова в своей кровати...