Рай начинается вчера

– А он давай гнать да на бас брать: «Мол, кореша своего спроси!» Да что там говорить! – вновь налил он себе. – Рыпнулся он тогда на меня, да, видно, не рассчитал… Пришил я его!!! Кровь на себя взял!!! – выпил он залпом. – А вскоре и сам загремел. На хате одной засыпался! Ну и поволокло меня, как по кочкам… Фарт как отвернулся! А когда откинулся… А-а! – махнул он рукой.

– Устал я, Михай! От всего устал. С чего встал, на то и сел… Вернулся я в родительский дом. Мать к тому времени уже умерла, а из родных сеструха Зойка одна… Ты знаешь ее. Да племянница Настя. Они недалеко жили. Ну и стал я Зойке помогать на ее рынке. Сначала вроде не в жилу было, но потом вроде и ничего. Вроде налаживаться жизнь начала. Я даже женщину себе нашел! Жениться думал… – усмехнулся он.

– Да не так сталося, как гадалося! Вот тут-то и объявился Слон с братьями. Вначале вроде мягко стелили, да жестко потом всем спать стало. Пыхнул как-то наш рынок синим пламенем! Сварные, мол, варили… Но шила-то в мешке не утаишь. Люди чуяли, чьих рук это дело. Да не пойман – не вор. А вскоре братки и вовсе прихватили рынок с потрохами. Ну а потом стали павильоны ставить да с людей шкуры драть. Встретился я тогда с человеком одним. С Ваней Печорой! Слыхал, небось?!!

Я молча кивнул.

– Ваня Печора вроде и был прошляк, но в свое время авторитетом серьезным слыл, – торопливо продолжал говорить Боря. – И, хотя от дел он тогда уже и отошел, понятиям своим человеческим не изменял. Ну вот Печора и свел меня тогда с одним жучарой! По понятиям тот был вроде как из фраеров честных, хотя и жид! Этот маланец, видно, по самое не хочу чем-то Печоре обязан был. Я как понял, Ваня его для таких дел и держал: сильно «вумных» бедными делать. В общем, прокрутили мы тогда дельце одно, ну и выставили Слона на хорошие бабки. Втачали тому пару цистерн с водой, как за спирт, да три вагона с воздухом на закусь в придачу! На счет того, как кого обмахать, голова у того жидка работала, как котел у паровоза!.. Печора… он ведь с фраерами дел никогда не имел. После того жидок с долей своей сразу слинял, а мы с Ваней остались…

Боря, кашлянув, закурил.

– Все вроде чисто было сработано, да, видно, не рассчитали мы тяг Слона… В общем, замордовали они Печору! Зверски замордовали!!! Я, что греха таить, грешным делом, подумал, что и мне каюк!!! И до меня они дотянутся. Но бежать не стал… Не имел я права Зойку с Настей под нож ставить! Не имел. Я тогда, Михай, с жизнью попрощался, но, видно, не нам то решать. Все, слава Богу, обошлось! Ваня,.. пухом земля ему будет, – вздохнул Боря, перекрестившись, – никого не сдал! Крепкий был человек! И вечная память ему! Одним словом, Печора!!! Но знаешь, оно хоть и обошло мимо меня, но душу щемило. В тревоге жил,.. как в дурном сне… Словно чувствовал, что беда рядом ходит. Так оно и вышло! Настю нашу, – дрогнул его голос. – Убили Настю! Убили! Братец Слона… Младший… Эдик! Он с двумя дружками!

Боря вновь налил себе и, одним глотком выпив, закашлялся.

– Изнасиловали гаденыши, а затем, – голос его засипел, – утопили! Живую еще утопили!.. Зойка, как узнала… А-а!.. Что там говорить!.. Они не только Настю утопили. Они жизнь нашу оставшуюся в слезах утопили!.. Кусок сердца живьем… из груди вырвали!!! – ударил он себя по груди. – Настя для нас лучиком света была в жизни нашей постылой. Зойка души в ней не чаяла. Выучить Настю все хотела, коль сама не смогла. Выучили!!!

Закурив, Боря замолчал. Закурил и я, не зная, что сказать. Так мы молча курили, и лишь тихий шорох листвы нарушал наше молчание. Теплое чувство, смешанное с состраданием к Боре, его сестре Зойке, которую в далекой своей юности я хорошо знал, и к ее несчастной дочери Насте, которую я никогда не видел, стало наполнять меня. Я молча смотрел, как легкий сигаретный дымок, поднимаясь над нами, бесследно исчезая, растворялся в теплом осеннем небе. Растворялся, как когда-то растворилась, словно ее и не было вовсе, полная призрачных надежд и наша молодость:

…А на югах ах ласковое море!

А на югах ах не бывает горя!

И солнце светит лишь для нас с тобой!

Швейцаром кла-а-аняется-я месяц зо-ло-той!

Да, наша молодость ушла, и нет ей возврата! Но, уходя, она, наверное, навсегда оставляет в любом из нас что-то хорошее.

– А ты не связываешь смерть Насти с вашим кидаловом? – нарушил я молчание.

Боря, словно отгоняя дурман воспоминаний, покачал головой:

– Не думаю! Слон бы мне, как и Ване, горло перерезал, и кранты. Он бы не тянул! Он в таких делах никогда не тянул! А Ваня ему ничего не сказал. Ну, а до жидка они, видать, не дотянулись. Жидок – жук майский еще тот! Н-е-ет, не думаю. Настя девочка видная была, и, видать, случайно попалась на глаза этому нелюдю Эдику, – вновь засипел его голос. – Этот гнида не одну девчонку испоганил. Любит, гаденыш, «сладкое». Ведет себя нагло, паскуда, как колымский педераст! За спинами братьев прикрывается, мразь! А после того… сразу на родину сбежал с дружками. Долго его не было! А поутихло – вновь объявился… По его делу… одного несчастного притянули менты. Видать, заставили взять все на себя. А в камере тот и удавился. Вроде бы как сам. Фуфло прогнали, мол, совесть замучила. Вот и все…

Боря взял бутылку, налил в рюмки и, поводив горлышком бутылки о край своей рюмки, вновь спросил:

– Так как… Поможешь?!!

– Ты не возьмешь, Боря, Слона на цок-нахопок. Не тот случай. Не уйдешь… – помолчав, ответил я.

Боря грустно улыбнулся:

– Еще помнишь! – и, поведя плечами, тряхнул головой: – А я и не думаю, Михай, уходить! Я на них на таран пойду! Как Гастелло!.. Не боюсь я! Устал я бояться. Ведь всю жизнь свою только и делал, что боялся. Всю жизнь!

Он залпом опрокинул рюмку и, не поморщившись, поставил ее на стол.

– Поверь мне, это не пьяный базар. Я, Михай, как Настю схоронили, даже пьянеть перестал. Не берет она меня, – кивнул он в сторону бутылки. – Видать, и отпился. Ты знаешь, разменял я свою жизнь, как золотой червонец на мелкие гроши, а их распылил пылью невидимой. Ничего не осталось у меня, кроме усталости в душе… Так чего мне бояться?.. Нечего мне бояться! Ты знаешь, – улыбнулся он своей некогда обворожительной улыбкой, и его глаза вспыхнули былым задором, – я только сейчас, наверное, и понял, что человек начинает жить по-настоящему только тогда, когда перестает бояться. Страх человека, как путами, вяжет, и, когда рвешь эти путы, только тогда и жить начинаешь. Ну как, Сашок, поможешь?!! – неожиданно назвал он меня по имени.

– Подумать, Боря, надо! Подумать! – вздохнул я, но в глубине души у меня заныло от предчувствия нехорошего.

Я уже знал, что не смогу отказать ему.

– Подумать… Не все так просто. Не все!.. Знаешь, что… давай через неделю встретимся. Найдешь меня.

Боря посмотрел мне в глаза и с благодарностью сказал:

– Спасибо, Сашок!

Закурив, я улыбнулся ему в ответ.

Зашуршав сумкой, Боря достал из нее толстый сверток, завернутый в газету, и положил его передо мной на стол.

– Не подумай, что тянул до последнего, ожидая, что скажешь мне… Доля это твоя… И не перебивай меня. Я не возьму это назад! Можешь их выкинуть, но я не возьму… Когда тебя взяли, – вновь торопливо заговорил он, – меня тоже менты проверяли… Но у меня алиби было железное! Помнишь Дину?.. Умная баба была… И меня любила! – вздохнул он. – Она меня и отмазала. Они, видать, проверяли всех, кто с тобой рядом мог быть. А мы то и срок тянули с тобой по одной статье, и шконки наши на зоне рядом были, и откинулись вместе… Струхнул, в общем, я, но и здесь обошлось! А потом я к хорошим людям обратился и перетер с ними о тебе… Ну они и помогли… Помнишь Шакала в «пресс-хате»? Так это ему тогда с воли шепнули, что если хоть один волос с головы твоей упадет, то его брательника опустят на зоне в петушатню, и ему самому кранты будут да вместе с вилами – не спрыгнет! Да и с адвокатом они же помогли!.. Уважали! Мне, Сашок, знаешь, как совесть жгли деньги эти! Не мог я без них тебе на глаза появиться. Не мог!.. Я понимаю, что это далеко не все, но честно тебе скажу, больше я вряд ли смогу отдать.