Рай начинается вчера

– Да какая разница, – отмахнулся от него «Практик». – Сейчас главное – осмотреться и обтереться. А там постепенно и свою братву в банду Варраве введем. Вон, и Писарь уже в городе без дела шарится.

– Писарь! Ты что, забыл, что Писарь его не любит! – оборвал «Практика» «Романтический Юноша».

– Почему забыл? – невозмутимо ответил тот. – Терпеть не может, но относится с уважением! А там скоро и Шалый откинется. Ну и так… еще есть пара верных корешей…

– Слушай, куда ты его опять тянешь?!! – с возмущением сопротивлялся «Романтический Юноша». – Да Варрава его размажет, если что-то заподозрит! Ты что, думаешь, он дурней его и не поймет, если мы поперек горла ему станем?!!

– Да что ты раскаркался: «Варрава! Варрава!»? – раздался раздраженный голос неожиданно появившегося «Циника». – Напугал ежа голым задом.

При виде «Циника» «Романтический Юноша» недовольно поморщился.

– Что кривишься? – зашипел тот на «Романтического Юношу». – Мне твое кривлянье до фени. Ты что, забыл, кто он? Ты что, забыл, какой у него авторитет? Да его слово не меньше, чем у Варравы, вес имеет. А то, что Варрава общак держит и конами своими козыряет, мне ни о чем не говорит. Какого… он тогда его в дело зовет? Не врубаешься?… Варраве он нужен, чтобы и другие знали, кто у него в подельниках ходит. Ты думаешь, Варрава ничего не знает о Яшке-Кастете? Зна-ает! – снова зашипел «Циник». – Он много чего знает, потому и понтуется сам. У Яшки-Кастета авторитета поболе, чем у Варравы, было. И где он? Молчишь?

– Яшка – то было другое, – пробовал неуверенно защищаться «Романтический Юноша».

– Он прав! – вступился за «Романтического Юношу» «Практик».

– Что «другое»? – «укусил» обоих своим взглядом «Циник». – Яшку-Кастета полстраны знало. Ну и что? Уделали? Уделали! Да еще как красиво. И вспомните… Никто и не рыпнулся потом. Потому по уму все сделано было.

– Тогда время другое было! – возразил «Цинику» «Практик». – У Варравы, видно, тяги среди чинуш да ментов появились.

– Вот-вот, и я о том же базарю. Он на двух нарах сразу покемарить хочет. А так не бывает. Я думаю, отказываться ему не стоит, и надо идти к Варраве. Надо к нему ближе быть. Так нам всем будет спокойней. А там посмотрим. Сечете, о чем я вам втираю? – по-волчьи оскалился «Циник».

«Романтический Юноша» с «Практиком» настороженно переглянулись.

– Ну, че примолкли?!! Боталы проглотили? – презрительно процедил «Циник». – Ну этот понятно, – небрежно покосился он на «Романтического Юношу». – Ну а ты че примолк? – впился он взглядом в «Практика». – Ты же сам гнал, что к Варраве чухать надо.

– Надо… – колеблясь, ответил «Практик». – Надо! Но надо еще все взвесить, чтобы по уму все было. Чтобы ему не вляпаться…

– Вот и взвесим все по уму. Когда у Варравы в дружбанах будем, – сверкнул взглядом «Циник», обрывая его. – Только мне не по нутру то, что ты недобазариваешь мне.

– Что это я недоговариваю тебе? – осторожно спросил «Практик». – Поясни!

– Ты не добазариваешь, что Варраву побаиваешься.

– Я побаиваюсь?!! – задохнулся от возмущения «Практик».

– Ты, – спокойно ответил ему «Циник». – Ты и с Кастетом тогда все на меня свалил. Все пел мне, что надо осмотреться. Если бы я тебя слушал, то его бы уже и в помине не было бы. И мы были бы непонятно где.

– В общем, решать будем так, – тяжело посмотрел «Циник» на притихшего «Практика». – Двигаем к Варраве, осматриваемся, наводим свои связи, вводим в его шоблу своих, а там видно будет. Не все сразу. И хватит ему мозги дырявить. У него нет другого пути.

После его слов «Практик» с «Романтическим Юношей» как-то сникли и незаметно исчезли. Последним меня покидал «Циник». Напоследок он без всяких эмоций жестко сказал:

– Так, хватит, Михай, всякую матню думать. Варрава знает, кто ты, и боится, что можешь не у него оказаться. Побаивается тебя – значит уважает. Иди.

Оставшись один, я, отбросив все свои сомнения, вскоре уснул.

И когда через неделю вечером у ворот дома раздался автомобильный сигнал, я спокойно надел куртку и вышел из дома.

– Ты куда будешь, Саша?!! – увидав «Волгу», забеспокоилась тетя Паша, с тревогой заглядывая мне в глаза.

– Не переживай, теть Паш, – обняв ее за плечи, сказал я. – Ничего страшного. Это по поводу работы.

– Слава тибе, Господи! – перекрестилась она, оживившись. – Слава тибе, Господи! Услыхал ты мине, грешную!

– А ты, сынок, смотри! – провожая меня до калитки, говорила она. – Кажый – кувец свого щастя! Шо скуваешь, то и будет!

Молча кивнув, я открыл калитку, выходя из двора на улицу.

– А шо за работа?!! – запоздало крикнула мне в след она. – Шо за работа, сынок?!!

– У Христа за пазухой, – стараясь не смотреть на нее, открывая дверь «Волги», ответил я.

– Не охальничай, Сашка! – остановившись у калитки, недовольным голосом пробурчала тетя Паша. – Не охальничай!

Не ответив ей, я сел в машину, захлопнув за собою дверь.

– 12 -

У Христа за пазухой

Прошло более полутора лет с тех пор, как я вошел в банду Варравы:

«…В банде были урки, шулера.

Банда занималась темными делами,

Воровскую жизнь она вела…»

Наша группировка контролировала Центральный и Промышленный районы города. Несколько позднее под наше «крыло» «легла» еще одна небольшая группировка Восточного района. Во главе ее стоял шустрый пахан по кличке Кука. Кука, не обладавший какими-либо особыми талантами, прославился среди братвы тем, что, купив на рынке электронно-лучевую трубку для автомобильного телевизора, все не мог понять, «как же этот «гребанный» фонарь светит?!!»

Изначально основным видом нашей деятельности был обычный бандитизм, так называемый рэкет.

Дань взымалась со всех торговых точек, ресторанов, частных таксистов и всевозможных кооперативов, появляющихся на свет Божий как грибы после дождя. Схема была проста до боли. Потенциальной жертве в зависимости от места расположения ее деятельности и примерно прикинутых объемов указывалась сумма, которую ей необходимо было платить. Если жертва, рассудив здраво, соглашалась отстегивать, ее более никто не трогал и не беспокоил. Даже наоборот: мы оберегали ее так же заботливо, как муравей тлю. Ну а в случае же когда она, насмотревшись заморских боевиков или начитавшись сказок о законности, вставала грудью на защиту своих интересов, ей вначале в мягкой форме указывалось на ее ошибки, но если и это не помогало, применялись более действенные санкции.

Нет, ни в коем случае!!! Никто не бегал за ней с волыной или финкой, угрожая в подъезде или пугая расправой с близкими. Делалось все гораздо проще. В одно прекрасное время ее имущество сгорало, как вражеский танк под Прохоровкой. Это неплохо впечатляло непокорного и было эффективным наглядным примером и для других. При правильной постановке дела, как правило, безропотно платили все. Исключения составляли лишь близкие родственники крупных чиновников и силовиков. Из простых смертных по приказу Варравы не платили лишь мастера-одиночки и всевозможные кустари. «Ты, видно, окалину потом не запивал! – едко выговаривал он какому-нибудь рьяному «братку», проявившему ненужную инициативу. – Убери тебя – никто и не заметит! А убери мастерового,… то тебя, – тыкал он сухощавым пальцем в сторону провинившегося, – мы через неделю вместо солонины съедим. Своим горбом не разбогатеешь, а на мужике все и держится. Усек?!!» «Ну… и если ты меня правильно понял, – сверлил он жестким взглядом провинившегося, – то честь тебе и хвала!»

– Я, Михай, – однажды разоткровенничался Варрава, – сам в кузне деду своему помогал. Пришлось помахать молотом! Детства у меня как-то и не было! Хотя, наверное, это и были мои самые лучшие годы…– с грустью выдавил он. – А вот торгашей не люблю! Все беды, Михай, из-за них! Им ведь все мало! Сами-то они ничего не делают своими руками! Да оно им и не надо. А вот чужое, не ими сделанное, перепродать – для них первое дело! Да еще накрутить на этом, как быку хвост. Они ведь, по большому счету, больше производителя имеют! Во-о парадокс! Так пусть и платят! Ты знаешь, после войны время голодное было, а кума мамина, крестная моя, так маму «обула», что корову нам пришлось продать! А что было делать?!! Отец погиб на фронте, а нас четверо! Я да три сестренки. Я как сейчас помню, как мама у той стервы в ногах валялась. Все молила, мол, верни день-ги!!! А та сука: «Не брала я, кума! Сама, небось, посеяла, а на меня валишь! Грех тебе, Лидия! Грех!»