Рай начинается вчера

– Не знаю, – честно ответил я. – Еще не думал.

– Правильно! – слегка хлопнул Варрава ладонью по столу. – В этом болоте трудно вот так сразу разобраться. И я бы не разобрался, если бы умные люди не просветили вовремя. Я постарше тебя буду и еще застал в лагерях политических… Не этих обиженных крикунов, не успевших пролезть к кормушке! А еще тех!.. – неопределенно взмахнул он рукой.

– Так сказать, «врагов» народа. Среди них, конечно, тоже разные были! Но были и умнейшие люди. А я всегда, Михай, к знаниям тянулся! – усмехнулся Варрава. – Так вот, я еще цуцынком был, когда мне один из них сказал, что страна наша обречена и погубят ее детишки «бывших», так сказать. Для меня тогда его слова бредом больного показались! Чтобы наша «непокабилимая» да рухнула?!! Но тот бывший профессор смотрел дальше, чем я и подумать мог! Он на многое мне глаза открыл. А потом я и сам начал над его словами задумываться, что, к чему и как!

– Вот скажи мне, – затушил сигарету Варрава, – кто в основном в лагерях в последние годы чалится?!! А?!! В основном мужик, Михай! Мужик! Его закатывают в тюрягу, как кильку в банку. Ты вот скажи мне, много ты детишек чинуш разных-всяких видел?!! Я думаю, не много. И я их не много встречал. К чему бы это?!! Молчишь! Да к тому это, что законы наши писаны для мелочи всякой-разной. Одними для других они писаны. Внешне это еще не совсем заметно, но, поверь мне, разрыв этот, как дыра на сопревших прахарях, будет расползаться! Будет, Михай!

Варрава с силой поднялся, по-кошачьи пройдясь по комнате.

– Будет! Все правильно мне тогда тот профессор говорил. Что зона – это лакмусовая бумага общества! И по тем, кто сидит, можно многое сказать о стране. И гласность, болтовня эта голимая, для кого?!! Для них? – посмотрел он вверх. – Да нет! Не для них, а для лохов разных. Во все смутные времена эту гребаную гласность, как кость, кидали голодным. И пока те за нее грызлись, как псы, мясная туша исчезала. Вот и сейчас к тому идет. Магазины пустые, промышленность буксовать начала. Да-а-а, – подошел к окну Варрава, – все верно профессор мне тогда говорил! Как в воду глядел! – тихо, словно для себя, сказал он.

– Передел, Михай, в стране начался. Дербанить ее начали! А передел – это борьба за интересы. А интересы… Одним словом, борьба за бабки! За такие бабки, что нам с нашими нищими общаками и не снились! А где большие бабки, там и кровь большая. …Она уже начала литься! Но ее, поверь, будет все больше и больше. Война, Михай, начинается. Война! А война – дело серьезное! И кто сейчас вырвет себе кусок пожирнее и при этом уцелеет, тот и будет банковать да распоряжаться мошной. А мошна – это власть! Неограниченная власть! И чтобы ее взять, надо объединяться. Время одиночек проходит, Михай! Увы, но проходит! Вон, возьми «Коза ностру». Чем она сильна?!! Да тем, что это организация!.. А мы все стараемся с кастетом да финкой драп-хохотунчик с забулдыги в подворотне снять! Ну, на жирный конец, «цеховика» потрусить! Ну а на худой конец – сберкассу, к примеру! – пристально посмотрел на меня Варрава. – Но все это не то! Не то! Чем мы хуже этих итальяшек?!! Да ничем. Сейчас время пришло свою «Коза ностру» создавать и пролезть… нет, взять власть! А там свои законы напишем! Для себя напишем! Менты с прокуратурой под нашу дудку плясать будут! Как мы скажем!

– Ну не все плясать, Варрава, будут под твою дудку, – вспомнив Яковлевича, затушил я сигарету. – Не надейся.

– А нам все и не нужны. Нам те нужны, кто в проруби плавает, как кое-что. Те, кто, только и ждут, «куда пойти, куда податься, кому за три рубля отдаться»! Те, кто, как шлюхи дешевые, только и ждут, кто им на целковый больше заплатит. Вот говорю я тебе, – забарабанил пальцами по подоконнику Варрава, – и вижу, что ты слушаешь меня, как я тогда слушал того профессора. Но поверь мне, это не бред! Вот потому я и ищу умных и преданных людей! Людей, способных на серьезные дела! Таких людей, чтобы заточкой меж ребер втихаря не ткнули!

– А ты, Варрава, уверен, что я тебе предан буду?!! – повернулся я к нему.

– Уверен! – твердо ответил он и внезапно вновь улыбнулся своей обаятельной улыбкой: – Я, Михай, с кондачка ничего не люблю делать! Жизнь научила. Мне Мазар о тебе перед своей смертью – упокой его душу – говорил. А его рекомендации для меня много значат. Ты сам знаешь, умный был человек! По-своему профессор! Он, кстати, и про кипиш в державе говорил.

Некоторое время мы молчали.

– Не знаю, что и сказать, – нарушил я молчание. – Мне, Варрава, подумать надо.

– А ничего и не надо сейчас говорить, – ответил он, вновь усевшись на скрипнувший диван. – Подумай, поразмышляй на досуге. А через неделю у меня день рождения будет. Серьезные люди соберутся! О делах насущных говорить будем. И я буду рад среди них и тебя видеть.

– У меня, боюсь, Варрава, денег на подарок не хватит, – сказал я поднимаясь.

– Ну-у, Михай! – мягко засмеялся он. – Я из того возраста, когда меня детские подарки интересовали, давным-давно вышел. Так что по этому поводу не переживай. Как говорится, лучший подарок это ты!

– Думай, Михай! Думай! – провожая меня к двери, сказал Варрава. – Я о серьезных вещах говорил. И поверь, я не каждому об этом говорю. А там, даст Бог, будем как у Христа за пазухой!

– Сомневаюсь я, что у Христа за пазухой места на всех хватит, – серьезно посмотрев в лицо Варраве, сказал я, выходя из комнаты. – Сильно сомневаюсь!

– 11 -

Утро – вечера…

Мудро сказано: «утро – вечера мудренее». Утром ночные страхи и тревоги человека растворяются и одеваются мысли его в невидимые одежды лжи и обмана, чтобы мог человек общаться с подобными себе. И вроде снова все ничего. И снова в суете забот своих мечется человек. И жизнь его продолжается.

Но вот вновь ночные сумерки, расползаясь, как чернильное пятно по воде, скрывают дневной свет, и обнажаются вновь распутной девкой мысли человека. И вновь остается человек наедине с собой, словно маленький ребенок, брошенный кем-то в дебрях лесных. И из дебрей души его появляются тогда невидимые существа, несущие страх. И страх этот, словно дикий осиный рой, безжалостно жалит и жалит человека. И нет от него никакого спасения! И, выматывая, выжигает он человека до боли душевной, ослабляя волю его.

«Как быть?!! Что делать мне? Не знаю! Ничего не знаю! Да-а, странная штука – жизнь, если не сказать более. Век живи, как говорится, а все равно, как двоечник у доски на экзамене. Ни знаний в голове, ни шпаргалки под рукой. Вроде и не мальчик уже, и хлебнул от жизни – на двоих хватит! Ведь столько лет за решеткой! А тюрьма далеко не пионерский лагерь! Там ты, как щенок, брошенный в воду, быстро по жизни учишься плавать. Там все поставлено на кон. Как выжить и не потерять себя? Там все, словно без кожи, и любое прикосновение отдается болью душевной, да еще какой! Только подумать, ведь сам судьбы человеческие вершил! «Вершитель!» И советы другим давал. Учил других! Только сам себе не можешь совета дать. Сам в себе разобраться-то и не можешь! Возьми и подумай, а кто твою судьбу за тебя вершит?!! Не знаешь?!! Ничего ты не знаешь! Точно как двоечник на экзамене! Рыскаешь по сторонам, с мольбой в глазах ждешь подсказки, но лишь равнодушие и усмешки видишь в ответ. И к кому обратиться, не знаешь! И видишь, что учитель уже недовольно посматривает на тебя, думая, что делать с тобой. А ты всем своим «лопоухим» видом беззвучно кричишь: «Помогите! Хоть кто-нибудь, помогите!» Но нет ответа! Нет!»

Повзрослев, я почувствовал, что во мне, вернее в моей душе, живут или существуют некие неподвластные моему разуму существа. Кто они были, мне было не совсем понятно. А может, мне это просто казалось, и их не было вовсе. Может, это был просто мой внутренний голос или моя интуиция, или накопленный мною жизненный опыт, или все вместе взятое. Точно ответить я не мог. Честно сказать, я не знал. Знал я лишь одно. В сложные жизненные моменты они, появляясь во мне, были моими единственными советчиками и помощниками.