Страница 8 из 13
– Полина, мы с тобою родом из Чечни, мой долг – защитить тебя. Никому в семье Марфы Кондратьевны не доверяй. Хозяин дома – такой же притвора, как его сын Христофор! Сама не знаю, куда от них сбежать! Мне некуда. Я боюсь потерять ребенка рядом с дьявольским Христофором!
– Ничего, не волнуйся, Зулай, за три недели, пока вас с госпожой Тюкиной не будет, я постараюсь перевоспитать его, – пообещала я.
– Не забывай гонять детей в ванную, они не приучены к чистоте, чуть зазеваешься, они уже вшивые и с глистами!
– Неужели все так плохо?!
– Да! И с родителями такая же беда. Христофор просто исчадие ада!
– Он станет лучше.
– Не верю, Полина! Это еще никому не удалось.
– Я попробую.
– И отца его попробуй исправь. Христофор берет с него пример…
В трубке слышался стук колес, проникавший в наш разговор, но едва в него вклинился вопросительный возглас Марфы Кондратьевны, как Зулай испуганно замолчала и отключилась.
Оторвав Ульяну и Любомира от телевизора, я показала им букварь, и за пару дней мы выучили названия некоторых зверей и птиц. Дети совершенно не были подготовлены к поступлению в первый класс.
После обеда, во время которого, за неимением других продуктов, подавалась гречка, посыпанная сахаром, я украдкой делала записи в тетрадь.
«Привет, Дневник!
Я попала в удивительное место, где обитают то ли блаженные, то ли другие ментально люди. Они не признают порядок, живут в хаосе и, похоже, счастливы. Мне хочется верить, что хозяйка дома – Марфа Кондратьевна – не обманет нас с мамой и поможет переехать в Москву. В селе Бутылино, где мама ютится в коммуналке без удобств, не прекращаются угрозы. Маме не прощают рассказов о чеченской войне и погибших мирных жителях.
Лев Арнольдович рассказал, что пенсии и пособия на детей в столице в несколько раз больше, чем на периферии, главное – московская прописка. Поэтому у него и у Марфы Кондратьевны есть время заниматься правозащитной деятельностью и официально нигде не работать. Его супруге принадлежат три квартиры в столице, две из которых она сдает, а в одной они живут и принимают гостей с Кавказа.
Мама в администрации Бутылина предупредила, что уедет в Москву. Ей заранее отключили электричество, воду и газ. Холода в этом году обещают в ее краях суровые, а все коммуникации перекрывают минимум на три месяца. Маме пришлось подписать добровольное согласие.
Также мама продала шифоньер и кровать, чтобы накопить деньги на билет до Москвы. Она спит на полу, мерзнет и ждет сигнала отправляться в путь. Полина».
Вечером Лев Арнольдович, удобно устроившись на раскладушке, читал «Новую газету» и пил коньяк через яркую соломинку синего цвета. Аксинью он запер в кладовке: она рычала, и были опасения, что изобьет детей.
Ульяна и Любомир вместе с сыновьями Ларисы сидели вокруг меня в гостиной; я штопала дырявые носки, найденные в корзине для грязного белья, и рассказывала детям сказки Шарля Перро. Повезло, что я захватила с собой в поездку иглу и нитки, – в доме Марфы Кондратьевны подобного инвентаря не держали.
Дети спрашивали меня про Кота в сапогах, как сложилась его дальнейшая судьба, нашел ли он пушистую даму сердца, родились ли у них умненькие котятки, и мне приходилось фантазировать, дополняя старую сказку новыми персонажами.
В какой-то момент к нам присоединился Христофор, слонявшийся без дела по квартире. Христофор создавал имидж бродяги: он был босой, в поношенных трусах и истасканной водолазке со свисающими, как у Арлекина, вытянутыми рукавами. С собою Христофор принес черный кожаный кошелек и, исполнив перед нами победный танец дикаря, демонстративно высыпал на паркет звонкие медно-никелевые монетки и бумажные десятки, а затем с нарочито хитрой усмешкой стал набивать ими свои трусы.
Прервав сказку, я спросила:
– Христофор, скажи, пожалуйста, чей это кошелек?
На что получила весьма ожидаемый ответ:
– Это все кругом мое!
Отложив штопку и взяв выпотрошенный кошелек с дивана, я отправилась ко Льву Арнольдовичу. Хозяин дома отложил «Новую газету», отодвинул бутылку и внимательно выслушал меня, щурясь сквозь очки.
– Кошелек с деньгами принадлежит Христофору, – подтвердил он.
Вернувшись в гостиную, я сказала:
– Христофор, это твоя вещь. Я недавно приехала в ваш дом, поэтому ты извини, что я спросила у твоего отца. Но так положено.
Христофор на мои слова загадочно улыбнулся.
– Пора ужинать, – сказала я.
На кухню за мною отправились малолетние дети Ларисы, Ульяна и Любомир. Христофор ужинать отказался. Я сварила овсяную кашу, потерла каждому ребенку в тарелку по кусочку яблока и положила ложку вишневого джема. Едва дети приступили к ужину, как Христофор, заскочив через дыру к нам, заявил:
– Отдай мои деньги, воровка!
Малыши Ларисы сползли под стол, опасаясь, что забияка начнет их бить, за ними спрятались Ульяна и Любомир, а я внимательно посмотрела на Христофора, и мы с ним оба поняли, как беззастенчиво и нагло он лжет.
– Поищи получше, – обронила я, вытаскивая из-под стола Любомира и соседских малышей.
– Христофор всегда врет! – Ульяна заплакала и отказалась вылезать из укрытия. – И дерется! Я боюсь его! Я буду сидеть под столом!
– Воровка-рабыня! Воровка! – повторял Христофор и вдруг взвизгнул: – Она украла мои сорок рублей!
На всякий случай я осмотрелась, вдруг он случайно обронил деньги, но их нигде не было.
Ситуация выглядела абсурдной. Людям свойственно поступать гадко, когда они хотят кого-то оговорить. Сколько подлецов я на этом ловила. И русских, и чеченцев. Но они были взрослыми, добровольно продавшими душу дьяволу, а сейчас передо мной стоял ребенок! Есть народное поверье, что до семи лет все дети – ангелы. Христофору исполнилось девять.
С каждой минутой он все больше вживался в роль: воинственно метался по кухне, хватал себя за волосы, в отчаянии заламывал руки и декламировал с исступлением императора Нерона:
– Отдай мою собственность, злодейка! Ты презренная рабыня и заслуживаешь жестокой казни! Велю тебя прибить к кресту и сжечь!
Христофор усердно делал вид, что пытается найти похищенное: заглядывал под деревянные лавки и под стол, где прятались перепуганные малыши, шарил поварешкой под плитой и перевернул ногой кошачью миску. И чем громче звучал его голос, тем пуще ему чудилось, что изначальная шалость перерастает в грандиозный несокрушимый подлог. Каждый вопль все глубже погружал Христофора в дьявольские сети.
– Omnia mea mecum porto, – спокойно сказала я.
– Чего?! – вытаращил глаза Христофор.
– Все мое ношу с собой. Это латынь. Высказывание Цицерона. Знания намного ценней, чем деньги. Советую тебе учиться мудрости, а не совершенствоваться в лжесвидетельстве.
– Я скажу папе, что ты взяла мой кошелек! – промямлил на это он.
– Папа тебе не поверит! – сказала я.
– Это еще почему? – удивился Христофор. Его высокий изящный лоб покрылся морщинками. Христофор почти до крови закусил верхнюю губу, но потерявший совесть так просто не оставляет своего темного дела, поэтому, довольно хмыкнув, он беспечно расправил плечи и вздернул нос: – Поверит! Ведь я его сын!
– Я была рядом с твоим отцом и спрашивала, кому в семье принадлежит кошелек, как раз в тот момент, когда ты пересчитывал деньги. Ты ведь сказал, что там было сорок рублей. Откуда ты узнал точную сумму? – спросила я.
– Ты всегда врешь, Христофор! – раздался дрожащий голос Любомира.
Задумчиво поковыряв в носу, Христофор с досадой вынужден был признать:
– Да, папа может не поверить… – и, словно ловкий иллюзионист, вытащил бумажные деньги из рукава водолазки. Бросив их на подоконник, он громко вскричал: – Вот они! Смотрите! Мои денежки! Она украла их, воровка-рабыня! А теперь испугалась и подбросила обратно!
Я ответила Христофору:
– Ты ведешь себя как изворотливый лжец! И я расскажу об этом твоему отцу.