Добавить в цитаты Настройки чтения

Страница 4 из 13

Зулай, смахнув пластмассового динозавра Рекса с лавки, села, держась за поясницу.

– Все болит, – пожаловалась она. – Мне так плохо!

Взяв несколько грязных чашек, я понесла их в ванную комнату, чтобы вымыть. К кухонной раковине было не подступиться, а в ванную бочком я протиснулась мимо узлов с грязными вещами и корзин нестираного белья. За это время вскипел чайник, а кусок сливочного масла на ботинке растаял и плюхнулся на пол – его, урча, доедали кошки.

Лев Арнольдович погнался за крупным серым котом, а чеченка посмотрела на меня с надеждой.

– Ты готовить умеешь? – спросила она, увидев меня с чистыми чашками. – Я шибко голодная. Мне скоро рожать, я не могу тут пахать на всех.

– Не волнуйся, чаю дам, – ответила я.

– А молочка? – продолжал хлопать глазами Любомир.

– Если найду, – пообещала я и спросила: – Тебе сколько лет?

– Четыре, – ответил мальчик и показал на пальцах.

Я обнаружила коробку с пакетиками чая в буфете. На кухонных полках и в ящиках детские игрушки перемешались с рассыпанным рисом, мукой, пустыми банками, салфетками, иконами и кошачьим кормом. Лев Арнольдович сумел поймать серого кота и представил его нам.

– Напоминаю! – доверительно сказал хозяин. – Наши усатые обитатели квартиры ходят в обувь и оправляются в шапки! Шапки проверяйте, прежде чем надеть на голову! Мяо Цзэдун – их главный заводила.

– Он сбивает лапами иконы с иконостаса, – сообщила Зулай, показав глазами вверх.

Подняв глаза, я увидела пятьдесят миниатюрных икон под самым потолком.

– Это еще что! – закивала Зулай. – В комнатах икон гораздо больше! Там Мяо Цзэдун и трудится!

– Сахар есть? – спросила я.

Ни сахара, ни молока не было. На широком подоконнике в кухне стояла сковорода, куда вскарабкался предприимчивый котенок Чубайс. Вытряхнув его и оттуда, Лев Арнольдович, не споласкивая сковороду, сообразил яичницу из нескольких яиц на единственной свободной конфорке.

– Завтрак! – торжественно объявил он.

Раздался топот детских ножек, и кухня мгновенно наполнилась обитателями странной квартиры: пришли все, кроме Аксиньи, запертой в дальней комнате.

– Ее закрыли на засов, иначе она выскочит и отберет еду! – пояснила мне Ульяна.

Каждый из домочадцев жадно схватил по чашке с цветным кипятком и по четвертинке жареного яйца. На запах еды степенной поступью вошла в кухню хозяйка. В длинной черной юбке, в черной водолазке, совсем без косметики. Женщина, разменявшая пятый десяток, выглядела уставшей. В ее длинные волосы, отливающие серебром, был вплетен красный шелковый платок.

Я предложила Марфе Кондратьевне чаю. Она внимательно меня оглядела, взяла чашку и удалилась, не сказав ни слова.

– Мама в кабинет пошла, – дернула меня за рукав Ульяна. – Она там запирается и пишет статьи в интернет. Нам играть не разрешают, когда она у компьютера.

Едва Ульяна закончила говорить, как в кухню ворвалась Аксинья. Ее рыхлое тело, густо покрытое черными волосами на лобке и под мышками, колыхалось при ходьбе. Бедная девушка весила гораздо больше сотни килограммов. Издавая протяжные жалобные звуки и сверкая глазами, Аксинья ястребом подлетела к столу и выхватила у чеченки черный хлеб, который та достала из-за кадки с засохшим цветком, разломила на маленькие кусочки и медленно жевала. После этого Аксинья исторгла из груди победный клич: «Р-р-рм-м-м!» – и умчалась прочь.

– Опасная особа! Я этот хлебец припрятала для себя два дня назад! – со слезами в голосе вскричала Зулай. – Аксинья может утащить с тарелки колбасу! И хлеб! И яйцо!

– Кто не успел, тот опоздал! – хихикнул Христофор. – Славный кодекс пиратов!

– Ты учишься в школе? – спросила я его.

– Меня за два года уже из трех выгнали! – похвастался он. – Сейчас в православный класс определили. Меня батюшка православный наукам учит. Иногда грозится выпороть розгами…

– Он второклассник. Мать хочет оставить его дома, говорит, три класса закончит и пусть дома сидит, в старину же люди так жили, – встряла в разговор Зулай.

– Не позволю этого, – тихо, но внятно произнес хозяин дома.

По окончании завтрака Лев Арнольдович откланялся, а я начала мыть посуду и чистить буфет. Когда закончила, часы показывали пять вечера. Загаженная плита маячила впереди. Зулай все это время сидела на лавке и жаловалась, пытаясь перекричать напор воды в кране:





– С Аксиньей одна не оставайся. У нее силища богатырская, мужики с ней не справляются. Несколько раз соседям чуть голову не проломила то досками, то банками. Убить может. Без психотропных таблеток она звереет. Все дети непослушные! Лютые! В доме грязь, живут как свиньи!

Христофор, не обращая внимания на взрослых, занимался тем, что нещадно бил младшего брата. Любомир, получив синяки под оба глаза, забился под кухонный стол вместе с Ульяной. Мне стало понятно, что Зулай не наговаривает, а, наоборот, недоговаривает о месте нашего пребывания. Видя жестокие удары Христофора, я боялась, что он оставит младшего брата слепым. На мои замечания, что так себя вести нельзя, Христофор огрызался и ругался матом.

– В тебя черти вселились, – не выдержала Зулай. – Джинны! Шайтаны! Ты плохой мальчик!

– Христофор, не трогай Любомира! – строго сказала я. – Уходи сейчас же из кухни!

– Замолчите обе! Приживалки! Я здесь главный! – грозил нам второклассник. – Не нравится, что я делаю, – валите в свои деревни! Мне в моем доме можно все!

Марфу Кондратьевну велено было не тревожить. Лев Арнольдович закрылся в своей комнате.

– Марфу Кондратьевну из кабинета не выманить даже в случае пожара. Если только это не пожар мировой революции, – горько пошутила Зулай. – По другому поводу ей слова нельзя сказать.

Но я все-таки решила поговорить со Львом Арнольдовичем. Он лежал на раскладушке в небольшой комнате, обставленной светлой мебелью пятидесятых годов прошлого века, и читал «Новую газету», не отвлекаясь на шум и крики.

– Мы Христофора не ругаем, – сконфуженно признался он, выслушав мою взволнованную речь про то, как тот избивает младшего брата и как мы прячем Любомира под столом. – Мы с Марфой Кондратьевной ждем, когда Христофор сам устыдится своих поступков как истинный христианин…

Обеда не было.

Зулай сказала:

– Здесь так – кто что схватит, тот то и жует! Расписания кормежки нет!

В холодильнике было пусто; там лежали заплесневелая кожура овощей и засохшая зелень. Создавалось впечатление, что хозяева использовали его вместо мусорного ведра.

– Как же вы питаетесь? – спросила я Зулай.

– Иногда появляется картошка, мы ее жарим. В основном хозяева вечером пирожки у метро покупают.

Обыскав все полки на кухне, я нашла несколько сморщенных картофелин и морковь.

– Суп сварю, если купят макароны, – пообещала я.

Зулай поманила меня к антресолям.

– Я там спрятала пакет «Роллтона», – шепотом призналась чеченка.

На запах супа все семейство устремилось в кухню. До этого родители прятались в своих комнатах, а дети то дрались, то часами заторможенно смотрели в экран телевизора.

Я разлила суп по тарелкам и подала к нему сухари, бывшие некогда мягким хлебом, завалившимся за горшки с засохшими цветами.

Прыткий Христофор, сидя на лавке, раздавал направо и налево свои комментарии:

– Ты, папа, не болтай много, а ты, мама, надоела со своими митингами. А ты, Зулай, живешь здесь по нашей милости, тебе надо меньше есть, чтобы нам больше еды доставалось.

– Зулай дала пакет «Роллтона», иначе не сварить бы мне суп, – заметила я.

Христофор презрительно захохотал.

Я кормила с ложки Ульяну и Любомира – младшие дети не были приучены пользоваться столовыми приборами, а Христофор, дурашливо хихикая, вылил воду из лейки на больную Аксинью, одетую в старое платье задом наперед. Она обиженно замычала.

– Что ты делаешь?! – строго спросила я.

Видя, что я не одобряю подобное, Христофор расхрабрился:

– Ты, нянька-рабыня, сейчас же уберешь за мной! Мне все можно!