Нефертити

— Я отправлю тебя с первым же караваном, обещаю! — твёрдо выговорил Илия.

Он дал знак слугам, те принесли много еды, ещё кувшин виноградного и гранатового сока. Они молча поели, и у Деборы стали закрываться глаза. Илия отправил её спать, приказав постелить ей не в сарае, а в гостевой комнате.

Ночью он проснулся, прошёл в комнату, где постелили Деборе, увидел, как спит его сестра, подложив ладошку под щёку и шумно вздыхая во сне. Иеремия, поднятый хозяином, с беспокойством рассказал, что ещё днём девочка спала беспокойно, часто просыпалась и безутешно плакала. Распорядитель даже приказал лекарям приготовить для гостьи успокоительный отвар.

— Поговори с ней, успокой, скажи, что я зла не держу, ни в каком рабстве оставлять её не собираюсь и отправлю домой с первым же торговым караваном.

Но на следующий день заявились Иуда с братьями. Царедворец не ждал их. Он надеялся, что старший брат испугается его гнева и поспешит домой, чтобы накормить отца с матерью, а Илия сможет без труда сблизиться с любимой сестрой, напоминавшей ему о детстве, о родном доме, о матери и отце. Он уже предвкушал, как признается во всём Деборе, расскажет всё без утайки о своих скитаниях, мытарствах и о своём нежданном возвышении. Их лица зальются слезами, и они заключат друг друга в объятия. Этот миг был самый сладкий в его сокровенных мечтах, самый трепетный. И вот всё рухнуло: братья вернулись за сестрой.

Они стояли перед его большим домом, грязные, запылённые, утомлённые дорогой и голодные. Иеремия вынес им воды, они напились, и лишь после этого вышел Илия. Он взглянул им прямо в глаза, и некоторые опустили их.

— Что вы хотите? — строгим голосом спросил Илия.

Иуда выдвинулся вперёд, упал на колени, поклонился первому царедворцу.

— Простите нас, благодетель наш, но мы сами не знаем, как случилось, что наша меньшая сестра засунула в свой мешок это блюдо. Каждый из нас обнаружил также в своих мешках и то серебро, которое мы принесли с собой! — старший дал знак, и братья вытащили всё серебро из своих мешков, выставив его перед Илиёй. — Мы подумали, что, может быть, кто-то из ваших слуг захотел опорочить нас в ваших глазах, такое тоже допустимо. Вот что я хотел сказать. Но мои слова не означают, что мы хотим переложить вину сестры на кого-то другого. Просто, если мы вернёмся домой без неё, то отец наш, любящий Дебору, не переживёт этого, а потому я или любой из моих братьев готов стать вашим рабом вместо неё. Я или кто-то из братьев больше пригодимся вам в качестве рабов, чем наша сестра. Она ещё ничего не умеет, ваша милость, а я умею выделывать кожи, скорняжить, плотничать, обтёсывать камни, всё, что угодно! Я готов остаться за неё! — Иуда говорил столь искренне и с такой страстью, что комок встал в горле Илии, и несколько секунд он не мог вымолвить ни слова.

— Я бы не хотел говорить перед домом. Пойдёмте во двор, — опустив голову, обронил он.

Братья послушно вошли во двор. Иеремия закрыл за ними крепкие ворота, по знаку хозяина увёл в дом всю домашнюю прислугу и ушёл сам. На крыльцо вышла Дебора. Все бросились к сестре, а увидев её в новых ярких одеждах, с расчёсанными и уложенными волосами, стали ощупывать, удивлённо косясь на Илию.

— Тебя не заключили под стражу?! Ты ночевала здесь, в доме? А кто дал тебе эти одежды? Что господин тебе говорил? — вопросы сыпались один за другим, и каждый из братьев бросал удивлённый взгляд на хозяина, ничего не понимая в происходящем.

— Послушайте все меня! — громкий голос Илии дрогнул, и братья разом обернулись, притихли, глядя на него. Послушайте, что я хочу сказать вам... — царедворец скрестил руки на груди и, набрав воздуха, воскликнул. — Я единокровный брат ваш, Илия, которого вы когда-то продали в рабство, и твой, Дебора, единоутробный брат! Я не могу больше скрывать это!

Он мгновение молчал, потом шумно выдохнул, закрыл лицо руками и зарыдал. Все братья остолбенели, не веря тому, что они услышали. Но едва первые рыдания оставили его и он отнял руки от лица, то увидел братьев, стоящих перед ним на коленях. Одна Дебора держалась на ногах, и по её лицу текли слёзы. Илия подошёл к братьям, упал на колени, обнял их, и все они зарыдали в голос, каждый испрашивая прощения у своего потерянного единокровника.

Первый царедворец поднялся, подошёл к сестре и, не утирая слёз, долго смотрел на неё.

— Ты не узнаешь меня? — спросил у Деборы Илия. — Ты была тогда совсем крошечной!..

— Нет, — помолчав и вглядываясь в брата, ответила она, и в её глазах сверкнули слёзы. — Я, правда, не помню.

— А я был уверен, что ты вспомнишь, — огорчившись, сказал Илия. — Я поднимал тебя на руки и кружил над головой, а ты громко хохотала, да так, что наш отец выбегал из хижины и просил меня остановиться. Я опускал тебя на землю, а ты тянулась ко мне ручонками и просила покружить тебя снова. И я снова кружил тебя! И ты смеялась громче прежнего. И все братья выбегали из своих жилищ и смотрели, как я кружу тебя!..

И все братья напряглись, впившись глазами в первого царедворца, словно только сейчас, после этих слов, они всё вспомнили и, вглядевшись в хозяина, стали узнавать его. Иуда даже поднялся, словно перед его глазами неожиданно ожила эта знакомая сцена.

— Ты помнишь, Дебора? — прошептал Илия.

— Да, я, кажется, помню, — еле слышно проговорила она.

— Мы все помним тебя! — твёрдо сказал Иуда.

Первый царедворец смахнул слезу, велел слугам накрывать стол в гостиной, привёл обеих жён своих и детей, познакомил всех с братьями и сестрой. Сара и Рахиль знали обо всём. Они посматривали на братьев с растерянностью, не понимая, где Илия собирается всех их разместить в доме.

Илия предложил всем сесть за большой стол, а слугам наполнить чаши вином. Все расселись, хозяин взял свой стеклянный кубок, с волнением оглядел братьев.

— Мы долго шли навстречу друг другу. Нам всем было очень трудно прийти в одну точку и сесть за этот общий стол. Требовалось, чтобы сама судьба захотела этого. И она захотела. И мы все сошлись. И всё открылось. А мы обрели друг друга и теперь больше никогда, больше никогда... — он не выдержал, губы его задрожали, и слёзы снова брызнули из глаз. И все заплакали вместе с ним.

11

Суппилулиума на белом коне въехал в Халеб. Никто из жителей его не встречал, постоянно оживлённая и шумная базарная площадь была безлюдна. Вождь хеттов въехал на неё в окружении тесного круга рослых телохранителей, которые с тревогой глазели по сторонам, сжимая рукояти сабель и готовые кинуться на невидимого врага. Из узких оконных щелей одноэтажных каменных домиков, облепивших площадь, дикого чужеземца сверлили десятки перепуганных глаз, и правитель Хатти почувствовал себя неуютно. Он тоскливым взором обвёл площадь с пустыми базарными рядами, возле которых торчали кучи неубранного мусора, и тяжело вздохнул.

Красные гнойники на скулах снова воспалились, набухли, до кожи лица нельзя было дотронуться, словно её натёрли сухим горячим песком, а потому настроение у властителя не улучшалось уже второй день. Он не ждал, что его будут встречать с дарами и сладостями, с венками из роз и курить ему мирру, но всё же не предполагал, что поднесут взамен лишь кучи грязи и дерьма, от каковых исходил кисло-вонючий дух. Так завоевателя нигде ещё не встречали.

— Жителей понять можно, они боятся, — ощущая гнев полководца и сгибая перед ним шею, прошептал городской голова. — Такое огромное войско стоит у ворот, вот они все и попрятались. Хотя мы договаривались, что ваши воины разобьют лагерь в двух верстах отсюда...

— Там каменистая земля и нет колодца, — мрачно обронил правитель. — И там мы в ловушке.

— Ваше жилище готово, и мы можем проехать туда, — любезно предложил голова.

Свой дом для завоевателя отдал сам голова. Это был лучший дом в Халебе, с уютным двориком, тенистым садом и даже с бассейном. По дворику расхаживали белые гуси, перламутровые утки и царственные павлины с переливчатыми зелено-синими хвостами, настороженно косясь на чужеземного гостя. Последний в окружении тех же телохранителей стоял на крытой, с колоннами, увитой диким виноградом террасе, выходившей во двор, поджидая городского голову, который самолично решил ещё раз обойти и проверить все комнаты особняка.