Нефертити

— Всего двадцать горстей зерна осталось, — с грустью заметил Иафет.

Иуда взглянул на отца и поник головой.

— Я помню: сам первый сказал тебе, что никогда ты не поведёшь на показ чужеземцу нашу младшую Дебору и даже запретил о том говорить, но сам и нарушаю своё слово. Ибо нет больше хлеба нигде. Шесть лет засухи истощили закрома у всех, но есть хлеб у египтян. Они уже никому не продают его, кроме своих жителей, и одно спасение, что ты знаком с первым царедворцем, и он просил привести в следующий раз младшую, Дебору. Зачем она ему? Он хочет взять её в наложницы?

Иафет, задававший себе эти вопросы, помолчал, взглянул на пятнадцатилетнюю девушку, сидевшую у постели больной матери, подозвал её, отломил половину своей лепёшки и протянул ей. Та не сразу её взяла, но, взяв, отнесла матери и вложила в её руку.

— Сердце моё будет обливаться кровью, и не буду спать я ночами, вас дожидаясь, но другого выхода нет: завтра придётся вам отправиться в далёкий путь. Теперь у египтян столица Ахет-Атон, на триста вёрст ближе, на семь дней короче. Мы с матерью будем ждать вас, — Иафет отломил тонкий лепёшечный лоскут и долго жевал, прикрыв глаза.

Посредине утлого глиняного дома горел открытый очаг, который топился кизяком, сухими козьими и овечьими катышами. Горьковатый запах исходил от них, но все, сидящие вокруг очага, давно к нему привыкли и эту горечь даже не ощущали.

— Тревожно у меня на сердце, отец! — помолчав, сказал Иуда и взглянул на Дебору, кормившую мать лепёшкой, данной ей отцом. — Мы унесли с собой всё серебро, каковое тогда брали. Слуги не столько по ошибке, сколько намеренно положили блюда и кувшины в наши мешки, дабы проверить, что мы за люди. Если честные, то должны были вернуться и отдать серебро. Но мы сделали вид, что ничего не заметили. И вот теперь возвращаемся, приносим только половину того серебра, какое приносили, и взамен требуем столько же хлеба, а цена на него, ты знаешь, возросла. Боюсь я, что наша красавица Дебора и часть моих братьев останутся рабами у первого царедворца за всё, что мы сделали, если вообще не схватит нас стража и не заключит в тюрьму, как низких воров. И мы, пребывая там в неволе, ничем не сможем помочь вам с матерью.

Иафет помрачнел, кивая головой и соглашаясь с этой тревогой. Его самого она грызла, и не раз ему снился Илия, старший брат Деборы, кто исчез в дикой степи и за всё это время ни разу не дал о себе знать. Старому отцу снилось, будто он жив и здоров, живёт хлебосольным хозяином в большом дворце с садами, бассейнами и фонтанами, у него четверо взрослых деток и красивая жена. Просыпаясь, Иафет рассказывал обо всём жене, и та, плача, признавалась, что верит в то же самое. Когда сыновья вернулись обратно и поведали о происшедшем, у главы семейства шевельнулось подозрение: не его ли Илия служит первым царедворцем? Но Иуда и братья, встречавшиеся лицом к лицу со знатным египтянином, лишь развели руками. У их брата было красивое живое лицо, нежная доверчивая душа, а этот сановник чрезмерно суров и мрачен. Да и не мог их брат сделать вид, что никого из сородичей так и не узнал. Если б узнал, то Иуду, как зачинщика своего избиения, а потом продажи в рабство, обезглавил бы или бросил в тюрьму. А коли так не сделал, значит, то другой Илия. Имя в Палестине, да и в Египте, распространённое.

— Но что же делать, сын мой? — очнувшись от раздумий, вздохнул Иафет. — За то серебро, что мы сумели сберечь, здесь нам и мешка пшеницы не дадут.

Иуда кивнул.

— Как придёте в Ахет-Атон и увидите первого царедворца, сразу повинитесь во всём, отдайте серебро и покажите ему Дебору, это смягчит его сердце, — заговорил снова отец, а услышав, как всхлипнула при упоминании имени младшего сына жена, и сам не выдержал, часто заморгал, стараясь сдержать непрошеную слезу, но ему это не удалось. — Если нужно будет остаться и поработать на царедворца, не чинитесь и не гнушайтесь никакой работой. Отправьте лишь Дебору с кем-нибудь сюда, а сами поработайте. Мы тут и без вас справимся. При любой возможности передайте весточку с купцами.

Иафет помедлил и протянул вторую четверть своей лепёшки Деборе, которая, глядя на неё, глотала слюну. Иуда оторвал от своей половину и молча передал отцу. Тот заколебался, но всё же принял сыновний дар, бросив виноватый взор в сторону заболевшей жены. Иуда ничего не сказал, лишь не спеша стал отщипывать по кусочку лепёшки и медленно жевать, в то время как младшая сестра проглотила свой хлебный лоскут в одно мгновение.

— Иди, побудь с матерью, — вымолвил Иафет. — Завтра ты с ней расстанешься, и надолго.

Дебора напряглась, услышав эти слова, в её больших глазах тотчас заблестели слёзы, она кинулась на шею к отцу, заплакала, не желая покидать его и умоляя оставить её дома.

— Ну что ты, что ты! — Иафет сам прослезился, дрожащей рукой погладил дочь по спине. — Ты же поедешь с братьями и сразу же вернёшься, увидишь столицу Египта, там очень красиво! Я бы сам съездил, но очень слаб, да и маму нельзя одну оставлять. Ну ступай.

Дебора вернулась к матери, снова взяла её за руку.

— Я не хотел тебе говорить об этом, отец, но Суппилулиума напал на Сирию, взял Каркемиш, собирается захватить Эмар и Халеб. Это не так далеко от нас. И поговаривают, что хеттский самодержец собирается идти на Египет. Значит, наши дома он не минует. Другой дороги ведь нет...

Иафет, подняв голову, не отрываясь смотрел на Иуду.

— Наши овцы, — в страхе прошептал отец.

Старший сын несколько раз кивнул.

— Двух наших небольших стад не хватит войску вождя хеттов даже на обед!

— И что нам делать?

— Если мы уйдём, то при вторжении царя Хатти некому будет спрятать наших овечек и защитить дом, — Иуда молчал, давая возможность отцу самому принять окончательное решение.

Идти в Египет ему не хотелось. Уж слишком сурово был настроен тогда дядюшка первого царедворца, нагнавший на него столько страха, что Иуда до сих пор не мог опомниться. От одного его узкого, почерневшего от времени лица перехватывало дыхание. Об этом разговоре Иуда не рассказывал ни отцу, ни братьям.

— А если он не пойдёт на Египет? — стараясь унять дрожь в теле, спросил Иафет.

— Этот человек, отец, никогда не отступается от своих умыслов, — заметил Иуда. — Я же поступлю, как ты скажешь!

Он склонил голову.

— Ступай, сын, отдохни, мне нужно подумать. Через два часа приди ко мне, я дам ответ, — покрываясь испариной, шёпотом еле выговорил Иафет: от недоедания у него часто кружилась голова.

Суллу точно безумная пчела ужалила. Обида, замешанная на молодом честолюбии да на его взрывном характере, была подобна забродившему винограду. И раньше фараон сердился на своих подданных, кого-то отдалял от себя, приближая порой недостойных, но он никогда не лишал опальных советников пригоршни зерна, помня об их прошлых заслугах. Даже преступника, брошенного в тюрьму, кормили три раза в день. А чем же он провинился? Он счёл себя отодвинутым в сторону, временно ненужным и терпеливо ждал, когда властитель о нём вспомнит и призовёт к себе. И вдруг наказание, которое никогда ни к кому не применялось, наказание, равносильное смертной казни, ибо что ещё значит — лишить человека пищи? Он обречён на медленное умирание. И, конечно же, Сулла взбунтовался. Он бросил в лицо своим обидчикам всё, что о них думает. Он не стал пресмыкаться и ползать перед ними на коленях. Он хотел умереть стоя. И тогда правитель приказал ему немедленно покинуть город.

Накануне Тиу разрешилась от бремени мальчиком, его назвали Тутанхатон. Узнав об удалении Суллы, она бросилась к фараону и стала умолять сына сменить гнев на милость, простить оракула, но Эхнатон был неумолим. Мало того, что оракул оказался бездельником, он ещё посмел проявить неслыханную дерзость в разговоре с ним, не один раз угрожал отмщением Илие, первому царедворцу, а потом, повстречав Азылыка, дерзко оскорбил и его.

— Это не могло продолжаться столь долго! Кем он себя вообразил?! Мышь бросается на льва! Да я лишь ради тебя уговорил Азылыка пощадить его! Мой оракул у меня на глазах остановил бег лошади, и она упала замертво, точно невидимая стрела была пущена из его глаза. Я спросил у него, что он с ней сделал. Он сказал, что разорвал ей сердце. Так вот, я видел это сердце. Оно, словно ножом, было разрезано пополам. При этом всё было в целости: шкура и рёбра. Пока мой оракул меня слушается, чего нельзя сказать о твоём дерзком поклоннике! Потому я и приказал, чтобы Сулла покинул Ахет-Атон и никогда сюда не возвращался!