Нефертити

— Да! — просияв, разгорячился Верховный жрец, словно отыскал заблудшую овечку в стаде. — От кого ещё вы узнаете тайны человеческой смерти и рождения, законы мироздания и множество других секретов. Вам не от кого их проведать.

— Разве оракулы, прорицатели и звездочёты не знают их? Разве жрецы уберегли нас от засухи? Разве старец, проживший жизнь, не ведает о её терниях, подъёмах, кручах и тайных тропах? — улыбаясь, проговорил правитель. — Призвание ваше и ваших служителей, уважаемый Неферт, рассказывать народу о величии богов, об их запретах, пожеланиях, о будущем суровом Суде Осириса и Маат, о том, что наместником божьей воли на земле они выбрали меня, и все обязаны чтить и слушаться своего фараона как живое воплощение Амона-Ра. Что же касается других тайн, о которых я знаю не от вас, то не стоит над ними усердствовать и ломать голову, я бы посоветовал вам сосредоточиться на успешном решении главных вопросов.

Юный самодержец на мгновение умолк, ибо в тронную палату заглянул начальник охраны и кивком предупредил властителя, что Нефертити появилась во дворце. Неферт же, не ожидавший столь суровой и вполне разумной отповеди, даже не знал, что ответить наследнику. Отчасти тот был прав, но сводить всю мощь жреческой службы Египта лишь к восхвалению его властителя показалось оскорбительным для её главы. И он нахмурился. Ещё при жизни Аменхетепа Третьего на всех праздниках Неферт восседал рядом с фараоном и пользовался такими же почестями. Без совета и согласия Неферта не принималось ни одно государственное решение. Пахарь, начиная сев, шёл к жрецу за одобрением, новобрачные за благословением, страждущие и мученики — за утешением. Это являлось важным обстоятельством, ибо каждый египтянин, приходя в храм, нёс приношения. Простолюдины — скромный узелок, в котором лежало несколько лепёшек, вяленая рыба, лук да связка жареных голубей или диких уток. Зажиточные ремесленники и купцы шли с раскормленными гусями, баранами, волами, везли мешки с зерном и мукой, корчаги с мёдом и вином. Богачи жертвовали серебро, золото, жемчуг, лошадей, ковры, тюки тканей. И этот поток подношений, особенно по праздникам, был подобен полноводному Нилу. Но едва все почувствуют, что самодержец пренебрегает жрецами, сам не оказывает им знаков уважения, как всё прекратится. Служители храмов первыми побегут из них, они запустеют, обветшают, превратятся в пустые гниющие колодцы среди пустыни. А если опустеют храмы, то некому будет и восхвалять властителя. Всё связано одной цепью.

«Надо тотчас же сказать об этом фараону, — обеспокоился Верховный жрец, — подсказать, что не стоит дырявить лодку, в которой он сам же плывёт. Он слишком юн и задирист, и это его не красит».

— Ваше величество, я очень ценю ваш острый ум и стремление к мыслительному совершенству, но...

— Ни слова больше, уважаемый Неферт, я вынужден прервать нашу интересную беседу, меня ждут дела; слишком много послов соседних государств находится в Фивах, все хотят разговаривать только со мной, и я не могу им отказывать! — Аменхетеп поднялся, изобразив великое сожаление, развёл руками.

— Я понимаю, ваше величество, но я бы хотел только высказать одну важную мысль!

— Нет-нет, я опаздываю, меня ждут! Если б я мог, я бы проговорил с вами до утра!

— Но, ваше величество...

— Нет, не могу! Ни минуты! Завтра в середине дня! — лицо правителя вспыхнуло негодованием, и Неферт тотчас поклонился и поспешил удалиться.

Фараон вызвал слугу.

— Пригласи сюда принцессу Митанни!

Ему хотелось, чтобы она вошла в этот царский зал для торжественных приёмов и увидела бы его на троне. Пусть не в парадных золотых одеждах, но всё равно в блеске и величии. Слуга уже кинулся исполнять поручение, но фараон его остановил.

— Не надо! Я сам!

Он вышел из зала, быстрым шагом прошёл к матери, накладывавшей душистые румяна на щёки, но Тиу, радостно улыбнувшись, лишь развела руками:

— Только что весело щебетала здесь, как птичка, но ты её знаешь, на месте она не сидит! На тебя не сердится, даже наоборот...

— Что «наоборот»? — загорелся он.

— Теперь она верит, что ты её любишь!

Он радостно фыркнул, выскочил из материнских покоев, гулким прохладным коридором добежал до спальни Ов, принадлежавшей теперь Нефертити, постучал и тут же открыл — никого. Кровать под балдахином даже не смята. Куда же она могла исчезнуть? Он вышел, двинулся дальше, остановился у дверей второго гостевого зала, чуть поменьше, поскромнее, где Илия по его просьбе беседовал с иноземными послами, и прислушался. Говорил первый царедворец, его нежный бархатный тембр ласкал слух. Слов разобрать было нельзя, но прежняя ревность тотчас вспыхнула в нежной душе правителя. Ему на мгновение даже послышался женский вздох в ответ, и фараон, не выдержав, резко распахнул обе двери.

За овальным столом, уставленным сладостями и бокалами с вином, Илия беседовал с толстым и неповоротливым Мараду, послом касситской Вавилонии. Уезжая, большеголовый предполагал, что его властитель, узнав о том, что сватовство не состоялось, придёт в неописуемую ярость и разорвёт все отношения с Египтом, но вышло наоборот: царские оракулы разгадали секрет Аменхетепа Третьего, проведав о грядущей засухе, и Куригальзу на второй же день отправил посланника с новыми дарами опять в Фивы, на этот раз договариваться о поставках зерна. Илия сообщал самодержцу о неожиданном возвращении Мараду, требовавшего свидания с ним, но фараон наотрез отказался с ним общаться, сказавшись больным.

Краска смущения покрыла лицо фараона, когда он увидел, что прервал мирное течение беседы двух сановников и поставил ханаанина в неловкое положение.

— О ваше величество, досточтимый Илия сказал мне, что скорбь по отцу уложила вас в постель, и я был так огорчён, ибо мой повелитель Куригальзу Старший на следующий же день отправил меня обратно с новыми предложениями. Я видел царевну, она так похорошела, что уже неотразима! Вы созданы друг для друга! Я привёз вино, которое так понравилось вам и вашему отцу, и несравненную принцессу Киа! Она дочь брата нашего повелителя, ей пока три года, но она так же красива как наша царевна. Мы привезли её вам в подарок, чтобы вы, узрев красоту Киа, возжелали бы и более редкую жемчужину! Недаром говорят: лучше один раз увидеть, нежели сто раз слышать о том же восхваления мудрецов! — излучая сладкую улыбку, пропел Мараду.

— Я благодарю вашего царя и вас за эти щедрые дары и прошу простить меня, но я пока нездоров и поднялся лишь для того, чтобы поприветствовать вас, друга нашей державы, — властитель закатил глаза, раскрыл рот и высунул язык, изображая полную немощь. — А теперь я вынужден снова вернуться на своё скорбное ложе!

— Но, ваше величество, — Мараду цепко схватил его за руку. — Одна нижайшая просьба!

— Мой недуг столь опасен, что передаётся через рукопожатие... — прошептал Аменхетеп.

Лицо посла из Касситской Вавилонии мгновенно покрылось красными пятнами, он отпустил руку фараона и попятился назад.

— Прощайте! — еле сдерживая смех, с грустью вымолвил правитель. — Как только силы вернутся ко мне, я тотчас извещу вас, и мы проговорим всю ночь!

Юный самодержец сотворил скорбное лицо и закрыл двери. Он выскочил на террасу, с которой был виден бассейн, и сразу узрел смуглую змейку, легко скользящую в воде. Сердце забилось с такой силой, что, казалось, выскочит из груди. Он сбежал вниз, подошёл к лестнице, возле которой они обычно встречались, и стал её дожидаться.

Через полчаса принцесса, завернувшись в простыню, взбежала наверх и, столкнувшись с правителем, мгновенно покрылась краской стыда. Несколько секунд они молча смотрели друг на друга, не решаясь заговорить.

— Ты уже простила меня? — облизнув пересохшие губы, первым спросил юный самодержец.

— Да.

— Я сегодня объявил Верховному жрецу, что завтра или ещё через день, как ты скажешь, женюсь на тебе, — улыбаясь, прошептал фараон. — Ты согласна?

— Но ещё целая неделя траура...

— Я не могу больше ждать! Я люблю тебя! — вдохновенно проговорил он. — А ты, ты любишь меня?