Нефертити

— Он что, колдун, этот иудей? — щурясь от яркого света, вполголоса пробормотал наследник. — Или боги на этот раз смилостивились и пожалели красавчика? Вот что я хотел бы знать.

Он хотел уже двинуться дальше, как перед ним неожиданно возник Крисп и тотчас упал на колени.

— Владыка! — воскликнул он. — Не прогоняй нас! Мы готовы служить тебе, не жалея живота своего, защищать тебя от любых врагов! Хочешь нас испытать — испытай! Я на твоих глазах готов выйти на поединок с самым диким слоном и растерзать его на части! Вот, потрогай мои мускулы!

Он выбросил обе руки и с силой напряг мышцы. Большие бугры, подобно двум шарам, вздулись под смуглой кожей. Аменхетеп потрогал их и уважительно кивнул головой.

— Я верю, — помедлив, сказал он. — Набери слуг своих сам, коих пожелаешь, и охраняй меня.

— Благодарю тебя, мой повелитель! — просияв радостью, вымолвил он. — Обещаю тебе: ни один волос без твоего желания не упадёт с твоей головы, и ни один враг не посмеет к тебе приблизиться!

Юный фараон улыбнулся: эти слова ему понравились.

13

Шуад сказал: «Тонкие пальцы умеют слышать».

Новый властитель, вернувшись в свои покои, застал перед дверьми нетерпеливо поджидающего его учителя. Жрец как обычно пришёл на занятия, которые начинались сразу после обеда, примерно в третьем часу дня. В древнем Египте сутки насчитывали двадцать четыре часа и делились ровно на две половины, ночную и дневную, каждая по двенадцать часов. С утра царевич занимался делами, вместе с отцом принимал доклады первых сановников и выносил решения. В начале второй половины суток он обедал, а потом продолжал учёбу с наставником. Ныне же время перевалило за четыре часа, и Шуад был явно недоволен такой задержкой.

Они занимались постоянно в небольшой учебной комнате, выходившей к бассейну, но на этот раз царевич пригласил наставника в тронный зал, где фараон принимал зарубежных послов, первых царедворцев и военачальников. Два пустующих тронных кресла стояли на небольшом возвышении у задней стены. Второй трон, чуть поменьше, для сына, Аменхетеп Третий приказал поставить четыре года назад, но поначалу царевич восседал на нём лишь по праздничным дням и когда фараон принимал заезжих купцов и посланников, дабы все видели и знали, кто наследует престол. Но два года назад, когда отца начали одолевать недуги, юный соправитель стал принимать участие во всех делах государя: в первые дни — только наблюдая за происходящим и высказывая изредка своё мнение, а позже и принимая самостоятельные решения, которые, конечно же, не всегда нравились родителю, и между ними волей-неволей возникли разногласия, споры и глухое, тайное соперничество, выводившее старого самодержца из себя. Но он сам захотел, чтобы наследник научился принимать решения, властвовать, и фараону это удалось.

— Расскажи мне, что происходит с нами, когда мы умираем, — остановившись рядом со своим креслом и не глядя на учителя, с грустью попросил наследник.

— Я намереваюсь вам об этом рассказать, но мы ещё не закончили нашу беседу о десяти главных заповедях государя, ваша милость, — вежливо напомнил жрец.

Он явно ещё не знал о смерти старого правителя и потому разговаривал со своим учеником без всякого пиетета.

— Я помню, — холодно ответил фараон. — Но сегодня я бы хотел поговорить об этом.

Шуад помолчал, не зная, на что решиться: то ли настоять на своём, как того требовали принципы обучения, то ли согласиться с просьбой сиятельного ученика.

— Хорошо, — примирительно улыбнулся жрец. — Поговорим о том, что происходит после того, как останавливается наше сердце. Смерть — это одинокое путешествие в ночи в царство мёртвых, как сказал поэт, это мирра, это напиток богов и, конечно же, продолжение жизни, только там нет мучений и тех земных страданий, которые мы терпим, изнашивая телесную оболочку. Чем ближе час избавления от земной юдоли, тем отчётливее человек понимает, сколь она тягостна: болит то тут, то там — не тело, а скопище разных болячек. И каждый мечтает от них поскорее избавиться. Только глупец держится за земной тлен. Люди к тому же трусливы. Они обычно рассуждают так: туг плохо, ужасно, но есть лепёшка, лук, кусок мяса и стакан терпкого вина по праздникам, а там, говорят, этого не будет. Но там, — наставник блаженно закатил глаза и облизнулся, — там сад радости, там нет этих гнусных запахов, вони от выгребных ям, мерзкого пота и тухлой рыбы, гниющей на берегу. Там то, что мы никак не можем обрести здесь. Там счастливые видения, которые повергают нас в трепетную дрожь вдохновения, там...

— Так что там? — сердито нахмурившись, прервал восторженный поток слов наследник, поглаживая высокую спинку тронного кресла отца. — Что происходит с человеческой душой, учитель, начиная с печального акта смерти?

Он проговорил эти слова так, как обычно высказывал их старый властитель, когда ему надоедала пустопорожняя болтовня подданных. В его голосе ощущалось нарастание гнева. И теперь те же интонации в словах сына. Жрец с удивлением посмотрел на него. До сегодняшнего дня наследник вёл себя тихо и скромно: никогда не прерывал учителя, выслушивал его до конца и только тогда начинал задавать вопросы. И никогда не диктовал своих условий. Ныне же всё, начиная с выбора комнаты для занятий, темы занятия и странного поведения ученика, не скрывающего досадной улыбки на лице, жреца неприятно поражало. Он даже хотел рассердиться и вежливо откланяться, дабы перенести их беседу на следующий день, но что-то удержало его от столь опрометчивого шага. Тревожное предчувствие, холодок, внезапно ожегший кожу. И, выдержав паузу, он заговорил о том, что неожиданно заинтересовало царевича:

— Есть Ка — вечный дух, это он в миг рождения зажигает в каждом человеке Ба — его душу, ты это хорошо знаешь. Как и то, что в момент человеческой смерти Ба выходит из тела и первые часы сиротливо блуждает вокруг него. Она подавлена, эта внезапная разлука непривычна для неё, и можно понять, сколь она потрясена всем происшедшим. И это объяснимо, ибо Ба — сгусток всех наших чувств, наших мыслей. Поэтому в первые часы близким, родичам умершего необходимо успокоить, поддержать душу, ободрить её, ибо стоит иметь в виду, что ей предстоит долгий и трудный путь. Богиня Исида первой принимает Ба в свои объятия и приводит её к богу Анубису, ты его должен хорошо знать...

— Анубис — покровитель умерших, его душа отдыхает в лежащем чёрном шакале или в дикой собаке Саб. Иногда он превращается в человека, но с головой шакала или собаки. Он главный сторож и бог царства мёртвых, Дуата, как мы его называем, где ведёт строгий счёт всех сердец умерших, — скороговоркой проговорил юный фараон, выказывая свои немалые познания.

Он неожиданно сел в большое тронное кресло отца, обойдя своё малое, и жрец не сразу продолжил свой рассказ, пытаясь понять, что означает сей жест, ибо раньше царевич никогда таких вольностей себе не позволял. А тут и странные интонации, и непонятное поведение, и непривычная тема урока, всё вместе. Может быть, скончался старый правитель, но никто об этом не знает?

— Разве я ошибся? — удивлённый молчанием наставника, спросил наследник.

— Всё так, — согласился Шуад, — но Анубис ещё и Судия, этими богами избранный, и его задача привести Ба на божественный Суд. Итак, Исида приводит Ба к Анубису, и тот, взяв её за руку, отправляется с ней в долгий путь. Они идут вдвоём к границам мира, к той горе, которая, находясь к западу от Абидоса, вместе с тремя другими поддерживает небо. Перейдя с немалыми трудностями эту гору, они спускаются вниз, к реке царства мёртвых, где их ждёт лёгкая папирусная лодка. Они садятся в неё и плывут по бурной реке. Там в одной из заводей живёт страшная и огромная змея Апофис, которую боится даже Анубис. Но кроме неё в этой реке живут огнедышащие драконы, дикие клыкастые обезьяны, гигантские крокодилы, ядовитые шипящие черви, сосущие людскую кровь, летающие мыши, орущие так, что лопаются перепонки в ушах, скелеты-призраки, гнусные страшилища морских пучин, и все они с воем набрасываются на Ба, выныривая из глубин, летая по воздуху, бросаясь в лодку со скалистых берегов, пытаясь растерзать её в клочья. Анубиса эти чудовища не страшат, но Ба охватывает великий ужас. У неё нет сил сопротивляться, она кричит, воет, стенает, мертвеет от ужаса, однако погибнуть ей не дают светлые птицы, которые в самые жуткие мгновения помогают бедной душе выстоять.