Нефертити

— А я уже думала, мы не увидимся, — утирая лицо, пробормотала принцесса.

— Послы уехали, а меня так и не женили на касситской царевне, — сообщил он.

Царевич десятки раз за ночь представлял себе, как небрежно бросит царственной митаннийке эти слова, из-за которых было столько пережито. Всего-то несколько слов, а из-за них столько бед и огорчений: отца хватил удар, послы Касситской Вавилонии уехали огорчённые, и скорее всего отношения с этой страной у Египта уже не сложатся. И всё потому, что он влюбился и за один взгляд своей юной ненаглядной тётушки готов поссориться со всем миром. Разве так ведёт себя настоящий наследник трона?

— Ты огорчён, что тебя не женили? — рассмеялась она.

— Может быть...

Она мгновенно осеклась, не зная, как понимать эти слова, улыбка слетела с её лица, оно вдруг осунулось, посерело, и наследник пожалел, что так ответил.

— Я пошутил. Наоборот, я рад, что так всё получилось, — тотчас добавил он, и лик Нефертити посветлел.

— А я хотела пригласить вас завтра, ваша милость, к нам на обед. Заранее прошу прощения, что всё будет скромно, но зато от сердца, — улыбнулась она. — Вы придёте?

— Разве я могу не прийти?

— Конечно, не можете! — покраснев, рассмеялась принцесса, и он был ослеплён блеском и сиянием её глаз. — Я же пришла по первому вашему зову!

— Да, ты пришла... — многозначительно сказал он. — Только я бы ещё хотел, чтобы ты не уходила.

— Я пока и не собираюсь, — смутившись, пробормотала она, прикидываясь, что не понимает глубинный смысл этих слов. — Хотела вот к сестре зайти и тоже пригласить её на завтрашний обед.

Наследник погрустнел. Накрапывал всё тот же дождик, тёплый, мелкий, точно небо раздумывало: начать ли сезон ливней или перейти к обещанной засухе. Дождь бренчал, как лютня, по выставленным глиняным корчагам и кувшинам, наполняя город этой необычной музыкой, слушать которую всегда было приятно.

— Вы не хотите, чтобы я приглашала свою сестру, ваша милость? — растерялась Нефертити, заметив неудовольствие царевича.

— Я бы предпочёл обед на двоих, — помедлив, негромко произнёс он, и сам смутился собственной дерзости.

— Но я хотела... — принцесса намеревалась познакомить царевича с лекарем Мату, который стал для неё за это время самым близким другом, но не договорила, испугавшись, что он этого не поймёт. Болезненная гримаса вспыхнула на её лице. Она вытянула ладонь, взглянула на небо, удивилась. — Дождь кончился.

— Неужто повезёт нашему первому царедворцу? — усмехнулся Аменхетеп. — Отец хотел его повесить.

— Почему?! — вопрос вырвался невольно, и сострадание, прозвучавшее в голосе принцессы, его неприятно удивило.

— Я вижу, наш красавчик-иудей тебе понравился? — ревниво заметил он.

— Как вы можете так говорить, я его видела всего один раз! — залившись румянцем, разгневанно проговорила Нефертити.

— Извини, я не то хотел сказать, он славный, мне и самому нравится. Ты вправе приглашать на обед кого сочтёшь нужным, — тотчас уступил ей царевич. — Гость не должен фыркать и устанавливать свои порядки в чужом доме. Ведь так?

Она пожала плечами, опустив голову и продолжая ещё сердиться.

— Я не хочу, чтобы ты уходила! — помедлив, примирительно сказал он. — Давай пообедаем сегодня вдвоём, а завтра приглашай кого хочешь. Хоть все Фивы! Ну как?

Нефертити кивнула.

— Вот и хорошо! — обрадовался царевич, улыбнулся, глядя на неё, и она улыбнулась в ответ. — Мне только надо будет заглянуть к лекарю, это ненадолго, отец вчера занемог сразу после переговоров с послами, я узнаю, что с ним, и прибегу!

Они поднялись во дворец. Заметив Илию, сидевшего у дверей спальни фараона, наследник подозвал его.

— Проводи принцессу в залу для приёма дорогих гостей, распорядись, чтобы туда подали обед на двоих, и посмотри на кухне, что там найдётся повкуснее!

— Найдём, ваша милость, сыщем! А как же! — поклонился царедворец, обрадовавшись, что и ему нашлось дело.

Последние дни он ходил сам не свой. Караваны с зерном больше не прибывали, а наследника фараона одолевали те же сомнения: верно ли царедворец истолковал сны отца, потому и новых дел он больше Илие не поручал. Первый сановник томился от безделья, не зная, чем себя занять и к кому приткнуться. И вдруг такое поручение наследника, есть от чего возликовать.

— Ты только обязательно дождись меня, — проговорил наследник, обращаясь к принцессе. Он случайно коснулся её руки, и его словно обожгло током, царевич резко отдёрнул руку. — А ты проследи, чтоб наша гостья не скучала и не спешила домой! — он строго взглянул на царедворца.

— Мы не выпустим! — улыбнулся Илия.

Царевич двинулся к императорской спальне, но вдруг обернулся и со значением проговорил, обращаясь к иудею:

— Кстати, дождь кончился, и вроде тучи рассеиваются!

В спальне фараона было тихо и прохладно. Помимо двух служанок рядом с ложем властителя сидел Сирак, наблюдая за ним. Правитель лежал с закрытыми глазами, тяжело дыша. Лекарь, перехватив взгляд наследника, поднялся, и они прошли в соседнюю комнату, где обычно самодержца омывали и натирали благовонными мазями.

Сирак присел на скамью, отёр рукой усталое лицо. С прошлого вечера он не сомкнул глаз, наблюдая за государем. Положение последнего не только не улучшилось, наоборот, с каждым часом становилось всё хуже. Он уже не говорил, а только мычал и не мог пошевелить рукой. Сердце еле прослушивалось.

— Мне горестно это сообщать вам, я никому ещё ничего не говорил, но боюсь, наш государь уже не поднимется, — опустив голову, промолвил лекарь.

Царевич оцепенел от этих слов. Страшный смысл их ожёг наследника, но он тотчас отверг его.

— Ты считаешь, отец долго не сможет подняться?

— Да, — помедлив, выговорил Сирак и, помолчав, повторил: — Боюсь, что уже не поднимется.

Сухое и бесстрастное лицо лекаря точно ожидало новых вопросов, и наследник спросил:

— Теперь он будет всё время под вашим присмотром?

— Продление его жизни уже не в моей власти, ваша милость. Я сделал всё возможное, чтобы спасти нашего повелителя, но боги отказывают мне в этом. Теперь они считают последние часы его пребывания с нами, в их плену и его душа, — он умолк и, не в силах более держаться на ногах, опустился на скамью. — Простите, ноги так ослабели, что я вынужден присесть...

— Сколько он ещё проживёт? — губы царевича задрожали, и он еле выговорил эти слова.

— Может быть, до утра, но не больше.

Царевича мгновенно сковал озноб, ибо только сейчас до него дошёл весь страшный смысл случившегося. Ещё утром, провожая послов, он думал, что отец отлежится, лекари прогонят недуг и они снова помирятся. Так уже бывало.

— Как до утра? — прошептал он.

— Мужайтесь, ваше высочество, тут я бессилен что-либо сделать. Все известные мне способы и средства для поддержания жизни я попробовал. Увы, ничего не помогает. Жизнь уходит из нашего повелителя, и задержать её мне не удаётся, — Сирак с трудом поднял голову и взглянул на царевича. — Я уже вызвал лекарей, чтобы они готовили раствор для бальзамирования. Можете подойти и проститься с отцом.

— Он слышит?

Сирак кивнул.

— Я могу поговорить с ним? — голос наследника дрогнул.

Лекарь снова кивнул, сгорбился, оставшись сидеть на скамье.

Царевич вернулся в спальню, подошёл к отцу. Служанки подняли на него печальные лица, но через секунду снова их опустили. Правитель, точно почувствовав рядом с собой присутствие сына, неожиданно открыл глаза и задышал ровнее.

— Я здесь, отец, — еле слышно прошептал наследник. — Прости меня за всё, я был глуп, как глупы все дети, ещё плохо разбирающиеся в жизни. Прости, что спорил с тобой, не понимая того, что знал ты. Я только сейчас многое понял. Как мне бы хотелось, чтоб ты выздоровел и мы смогли бы просто поговорить вдвоём. О чём угодно. Только чтоб слышать твой чуть хрипловатый голос и следить за разбегом твоих мыслей. Поневоле не ценим те богатства, коими обладаем, а ты и мать были самыми большими моими сокровищами. Я плохо ими распоряжался, и многие твои достоинства не сумел ни оценить, ни распознать. Мне горько признаваться в этом. Сколько раз я мысленно говорил себе, что никогда больше не огорчу тебя, сколько раз пытался быть ласковым и послушным твоей воле, но затевал ненужный спор, упрямился, вызывая твой справедливый гнев. Как я сейчас раскаиваюсь в этом, если б ты только знал! Единственное, на что я уповаю, что слышишь меня. Ведь ты слышишь меня?