Скандерия

— А, привет. — Федотов, вопреки ожиданиям, чуть не светился от счастья. Понятно, жена разволновалась и позволила ему вернуться. — Здесь они уже закончили, можно заходить.

— Понятно. — Истомину почему-то совсем не хотелось входить туда, где в его отсутствие посторонние люди изучали его рабочее место по молекулам. — А кто из учителей там был?

— Ну, вообще-то пока не разглашают, — понизил голос Федотов. — Но все знают, что это Гриб. Сейчас в больнице.

— А он, оказывается, крепкий, — с уважением сказал Истомин.

— А то, — хмыкнул Федотов. — Он же в молодости нырял без акваланга, там и научился дыхание задерживать. И это наши студенты, подумать только. Учишь их каждый день, а не знаешь, что они камень за пазухой носят. И ведь что страшно — дети же совсем, а вон чего учинили.

— Да, дети, — медленно проговорил Истомин, вспомнив испуганную Соню. — Ладно, я пойду.

В Гимназии делать было нечего, поэтому Истомин просто забрал из тренерской свой чемодан (явно досмотренный, но очень аккуратно, так что можно было подумать, что к нему и не прикасались) и пошёл домой.

Через пару дней ему позволили уехать из города, правда, указав маршрут, время и конкретное место пребывания в РП-8. В поезде он снова выбрал место в углу, чтобы просмотреть подписки, которые остались ещё с зимы.

Оказалось, Соня и Дина шашки не бросали, но в нападении участвовали — именно они заблокировали двери и окна. Когда их в наручниках вели к залу суда по коридору между толпой журналистов с одной стороны и толпой эко-амазонок с другой, Соня плакала, размазывая по лицу слёзы, Дина, напротив, держалась дерзко, нагло улыбалась и корчила рожицы. В кадр попали и их родители — мать и отец Сони, вжавшиеся друг в друга, явно не знающие, куда смотреть, что говорить и как реагировать на выкрики «Убийцы!» и «Свободу Соне!». Мама Дины привезла с собой всех своих восьмерых детей, с гордостью показывала каждого из них и крикливо отбривала все нападки.

Но больше всех суетились родители Хуберта Подпорожского. Мама-геолог и папа-профессор истории настаивали, что их сына оклеветали, а если не оклеветали, то использовали, обманули, ввели в заблуждение, запугали, подставили. Версий скопилось не меньше дюжины. Плюс приберегалась возможность признать его психически нездоровым.

Во время скандала, полыхавшего вокруг Гимназии, Истомин проводил отпуск дома. Хотя это совсем не было похоже на нормальный человеческий отпуск. Недавно по почте прибыл новый контракт, но вопрос о том, стоило ли его подписывать, пока оставался открытым.

Истомин склонялся к мысли, что контракт подписать всё же придётся, потому что найти новую хорошо оплачиваемую работу, имея такое личное дело, как у него, попросту невозможно. К тому же, история с Правдорубом и Вавилонцами вроде бы закончилась, и если он сможет держать себя в руках и не нарываться на неприятности, то со временем даже можно будет рассчитывать на «доверительную метку» в досье.

Мама Истомина не пропускала ни одного ток-шоу, в котором обмусоливалась история, произошедшая в «Скандерии». Ежевечерним ритуалом стал просмотр телевизора всей семьёй. Тошно было слушать, как люди, ничего не понимающие в деле, кричат друг на друга, что-то доказывают, высказывают свои мнения, переливая из пустого в порожнее.

Когда шли кадры из зала суда, у Истомина даже руки затряслись. Стоя в прозрачном кубе, Дина в голос хохотала. Зал заполнили люди с большими фотографиями жертв атаки — лица, покрытые нарывами и пятнами, язвами, лысые головы, забинтованные глаза. А Дина, запрокинув голову и раскрыв пасть, громко и надрывно лаяла.

Первой из Вавилонцев интервью дала Валя Евсеева. В тёмной студии, при резком освещении, она сидела прямо, как обычно, всё такая же квадратная и резковатая, говорила спокойно, словно на ней была надета не тёмно-синяя спецроба для подследственных, а обычная школьная форма.

— Итак, первый вопрос, который, наверное, всех интересует, это, конечно, Правдоруб. — Круглолицый журналист в модных очках, светящийся от сознания того, что именно ему согласилась дать эксклюзивное интервью самая неоднозначная фигурантка, закинул ногу на ногу и изобразил максимальную заинтересованность. — Кто же, кто именно скрывался под этим псевдонимом?

— Все понемножку, — ответила Валя, глядя на журналиста прямо и абсолютно спокойно. — Все писали. Каждый обязан был сдать хотя бы одну статью.

— Каждый? — уточнил журналист.

— Да. Даже я, даже те, кто не особо умеет писать.

— А темы? — Журналист картинно прикусил кончик пера.

— Кто мог, сам придумывал, кто не мог — тем придумывали другие.

— Например?

— Я сейчас уже не помню. — Валя впервые отвела взгляд и, наморщив лоб, посмотрела вверх. — Я про себя помню. Там, разное. Я писала про фонтан. И про Грибницкого, что его жена намного младше. И ещё другое. Больше всех писала Дина, Леопольдина. Вообще, журнал — это её идея.

— Я правильно понимаю, что участие каждого члена организации в создании журнала, — интервьюер повёл руками, — это была своего рода круговая порука?

— Можно, наверное, и так сказать. — Валя чуть склонила голову на бок.

— Что такое «круговая порука»? — быстро спросила Вика, сидевшая на полу перед экраном и запускавшая с младшим сыном машинки.

— Это когда все дают обещание или все в чём-то участвуют. С одинаковой ответственностью. В общем, покрывают друг друга. — Отцу пришлось понизить голос до шёпота, потому что мама зашипела, что разговоры мешают ей слушать интервью.

Тем временем журналист участливо кивал, пока Валя рассказывала о своей жизни до Гимназии.

— В общем, моя мама всегда хотела, чтобы я занималась чем-нибудь другим. Более, не знаю, надёжным. — Валя ковыряла ногти, опустив взгляд.

— Но что, что всё-таки тебя заставило присоединиться к этой организации? А главное, как, как именно ты туда попала?

— Меня друг пригласил на собрание. — Валя смотрела вниз и говорила совсем тихо. — Мне показалось, их идеи… ну, они правильные, что ли. В Гимназии многое несправедливо устроено.

— А что, как тебе кажется, несправедливо? Что, что конкретно вы, или лучше сказать, именно ты хотела бы исправить?

— Ну… — Валя наклонила голову вбок и смотрела в сторону. — У нас было мало денег, а у других много.

— И тебе сказали, что ты сможешь на это повлиять? — Журналист иронично поднял бровь.

— Не сразу. Потом. Я не могу сейчас глобально всё изменить, но если стараться, то в будущем мир станет лучше. — Валя снова смотрела в сторону, поджав губы. — И если выгнать из «Скандерии» некоторых студентов и преподавателей, то школа тоже будет лучше. И ещё излишества убрать.

— Сама понимает, что несёт чушь, — тихо сказал отец Истомина. — Чужие слова повторяет.

— Тшшш! — Мама даже погрозила ему пальцем.

— А тебе нравилось в Гимназии? — спросил журналист, снова закидывая ногу на ногу.

— В общем, да.

— А твой любимый предмет?

— Нет такого, — с улыбкой покачала головой Валя. — Все были интересные.

— Скульптура?

— Я скульптурой по программе почти не занималась, только на дополнительных занятиях. — Валя, казалось, не поняла, куда шла беседа, а вот Истомин сразу уловил направление. Воспоминание о голове Агнессы в шкафу тренерской снова вызвало тошноту.

— Правда, что это именно ты слепила макет головы Агнессы Русаковой? Да, нашим зрителям я напомню, что Агнесса Русакова — одна из самых известных студенток Гимназии «Скандерия», популярная писательница. — Журналист, смотревший прямо в камеру, снова повернулся к Вале. — Итак, что тебя заставило, или вернее сказать, подвигло на это?

— Меня попросили. Я лучше других лепила, поэтому это поручили мне.

— У тебя хорошо получилось.

— Спасибо, — улыбнулась Валя.

— А где вы её хранили?

— На складе реквизита театрального факультета. А потом её надо было перепрятать, там форс-мажор случился. — Валя по-детски улыбнулась, а у Истомина лицо запылало жаром. — Мы её в тренерскую подбросили. Ну, чтобы если найдётся, подумали на валеологов.